КатЕй : Троллю.

Кто сказал, что будильники нужны для того, чтобы будить? Кстати, слово «будить» производное от слова «будет» или «Будда»? Будильник для того, чтобы раздражать, и без того расшатанную, нервную систему. Будильники для того, чтобы портить настроение с того самого момента, когда ты досматриваешь тот самый сон, который вот вот должен стать реальностью…
Потом будет отсутствие горячей воды в кране, неудачная укладка, слишком горячий чай. И вот, когда, дрожащими от злости руками, ты пытаешься провести линию черным карандашом по верхнему веку, терпению приходит конец. Карандаш с жалобным треском ударяется о стену и теряется где-то за креслом. В зеркале отражается глаз первозданной и нетронутой красоты и следом за ним тот самый с неопределенным черным разводом на верхнем веке. Плевать….Время идет. Время не ждет. Время неумолимо. Все еще горячий чай остается недопитым. Кроссовки, сумка, ключи, телефон, наушники. Замок щелкнул один раз, замок щелкнул другой раз….и всё! Еще раз дернуть за ручку и убедиться в том, что вернуться нельзя туда, где еще не остыло постельное бельё, где остывает чай, где уже забытый карандаш и несколько миллионов нервных клеток, плавающие в унитазе. Всё это находится за плотно закрытой дверью, и никто не сможет потревожить этот маленький умирающий, остывающий мир, так ревностно охраняемый своим владельцем.
Под ногами прожженный окурками и заплеванный линолеум грязно-зеленного цвета. Впереди темная лифтовая площадка. Лифт, в котором всегда можно учуять стойкий запах нервных клеток. Зеркало, разрисованное ярко-красной губной помадой, сквозь разводы которой снова появляется сначала один глаз, а потом нещадно покалеченный. Плевать….
Какие-то специальные лифтовые рисунки (они есть в каждом лифте). Возможно эти надписи оставляют потомки людей, которые делали наскальные рисунки…Если лифты проживут столько же сколько скалы, то вероятно в этих надписях обнаружится тайное послание. Хотя….вряд ли. Пальцами нащупываю кнопку на телефоне. Нажимаю. Сигнал моментально отражается в наушниках. Тихий треск, и знакомый голос напевает свою бесконечную мелодию. Произошла замена звуков. Теперь остаётся только картинка внешнего мира и некоторые тактильные ощущения. Одним параметром меньше и мир становится другим. Сторона треугольника не исчезла, она лишь повернулась в другую плоскость, она стала другой. Это повлекло за собой изменение других параметров, хотя и менее заметные. Асфальт теперь не просто серый, он металлический. Земля не коричневая, а сочная. Салат трудно поддается определению, он просто есть. Хотя в таком параметре, скорее, больше металлического, чем сочного или нежного. Этот параметр периодичный и существует лишь до тех пор, пока не тронулся транспорт, преимущественно желто-сочного цвета, как школьный автобус с игрушечными сидениями внутри. Как только этот лимонный транспорт начинает движение, параметр картинки превращается в нечто сплошное за пыльным окном. Параметр звука пытается вернуться в свою плоскость, от чего происходит сгибание и накладывание. Музыка, на которой старается уместиться скрип и грохот мотора. Приходится делать громче. И еще…Уже зажмуриваешься. Лишь бы не уничтожить пластичность треугольника трех параметров. Лишь бы не сделать его постоянным и нерушимым. Сонные взгляды вокруг оживают, изучают, прислушиваются. Проверяют инстинкты….Морщатся. Мешает. Улыбаюсь. Довольная.
Нечто сплошное за окном перестает двигаться, принимая очертания блестяще-твердого цвета. Они везде одинаковые. Они и они одинаковые. Хмурые, твердые, теплые, быстрые и недвижимые.
Последний красный, за ним желтый и долгожданный салат. Нечто сплошное в страхе убегает назад. Через несколько минут останавливается и уже стоит долго. Вот блестяще-твердое и снова металл под ногами. Треугольник перестал ломаться, он свободно парит в пространстве, не подчиняясь даже времени. А через несколько десятков шагов металл разинет пасть, и я добровольно спущусь в гробницу, в которой теснятся и потеют несколько миллионов живых мертвецов.
Здесь пасмурно, но проходя через твердую воду, становится светлее. Если здесь выключить свет, то я добровольно спускаюсь во тьму бездонного горла, чтобы подземным скоростным транспортом добраться до другого горла, но свет здесь есть. Всегда. Специально… Ведь все мы боимся темноты, первозданной, очищающей. Нам нужен свет. Порочный, грязный…Вот еще немного железного (кажется это мне свистели – я знаю, что прыгать через турникет нельзя). Чуть адреналина упало в ноги. Трясутся руки. Адреналиновый ритуал на завтрак. Теперь восстановиться, взять себя под контроль. Ступени бегущие вниз лишают возможности двигаться, но дарят драгоценные минуты, чтобы успеть перехватить контроль в свои руки. Взят. Душно…Воздух кем-то сперт. …и каждый из них думает, что он уникален… Лестница кончается. Я спрыгиваю и рассекая душный, спертый воздух обгоняю пятипалые, уникальные препятствия, стараясь не наступить им на пятки. Шумно….
Шумно… Становится, не выносимо, чувствовать, как застывает в воздухе треугольник. Электричка старается ворваться в параметры звука. Я вижу ее безумные глаза, я вижу ее длинное синее тело и я знаю, что она всегда изрыгает то, что съедает. Анарексия… Даже транспорт страдает модной болезнью, при этом оставаясь всегда в одной и той же форме.
Двери открываются, и меня почти сбивает с ног рвотная масса, состоящая из потных тел. Надопереваренные человеко-остатки. Бельма вместо глаз. Теперь моя очередь стать пищей для больного транспорта. Вхожу, сзади кто-то спешит стать отходом. Молчу. …треугольник теряет пластичность…Блестящее манит своей твердостью, привлекая опорой, но она таит на себе опасность. Микробы… Маленькие капельки желудочной кислоты, которые должны меня разъесть. Не трогаю Блестящее. Замечаю, что синий червь не прихотлив в еде, здесь: гороховые женщины разной тональности, совсем свежая полосатая молодежь, еще немного розово-блестящих галстуков и нагеленных челок, вот голая рука, на которой облезает кожа, там расстегнутая пуговица и синяя жилка, нервно перегоняющая кровь. А вот старое уже гниющее покрытое капельками желудочной кислоты, разлагается, занимает много места, довольное….Серебристо-полосатый ботинок читает, старательно не замечая гороховую с тележкой, которая возле него. Через три минуты начнутся рвотные позывы, потом тошнота, а потом приступ булимии, и так через каждые три минуты целых полчаса…Слепой, синий, большой червь выползает на свет и замедляет ход – греется. Еще немного и на сегодня его охота завершится. Еще три минуты, и еще, и…
Треугольник обретает прежнюю пластичность. Я ступаю на серый звонкий металл, который тихой мелодией отдается в ушах. Здесь светло…Поднимаю взгляд. Оно там. Оно пока еще настоящее, хоть и немного маслянистое. Оно может быть еще чуть дольше настоящим.
Металл характерным постукиванием расчерчивает путь. Красный, желтый, я пошла. Я набираю скорость. Салат врезается в глаза, металл хрустит, где-то там пахнет сыростью Сочность.
Поворот и нота «ми». Поворот и нота «до». Несколько быстрых «фа» и «соль», теперь аккуратная «си» второй октавы, но уникальное пятипалое препятствие, внезапно выскользнувшее из-за очередного «до», не дает позвучать «ми». Остался четкий никому не слышный стук металла. Еще одно «до» ступеней. Скоро конец… Скоро придется разрушить пластичность, но нечто, некто, кто-то делает это за меня. Вижу перед собой действо, а сама я продукт под названием СО2. Треугольник меняется, делится, ширится на 4 устойчивые грани. Зачем наушники, когда есть свет? Зачем война, когда есть сны? Пластичность треугольника уничтожена ярким лимоном, который присутствует в каждом цвете действа. Ступени лишь временное до…. Двери и без того прольются водою. Хочется есть. Я иду за светом воплощенном в цвете. Я иду, иду, и… Морская синь и запах пирожков.
-Привет Тролль! – говорю я.
-Привет – Мяучит свет. – Будильник…. У меня есть карандаш… или вату? Выбирай.