Косовская Мария : Один день из жизни младшего рекрутера (Часть 3)

14-00

После того, как я пережила выволочку, унижение и одновременное повышение, самым правильным было бы позволить себе короткий отдых, чтобы перевести дух. Пора прерваться и покушать.
Нашу столовку недавно переименовали в ресторан, теперь над входом висит вывеска «La Roma», между столами стоят искусственные елки, и только меню остается прежним. Но мне нравится огромное пространство зала, в котором расставлены квадратные столы с сиреневыми скатерками, он без потолка. Только на самой крыше синий купол, а второй, третий и четвертые этажи опоясывают по кругу балконы.
Я сижу за угловым столиком и ковыряю вилкой картофельную запеканку. Не воздушный пудинг, конечно, но съедобно. Я не привереда в еде.
Полно народу из нашего агентства. Еще бы, компания занимает весь четвертый этаж. Вон необъятная, всегда румяная Катя – главный бухгалтер со свитой помощниц. Они так часто сменяются, что я не различаю их. Катя громко смеется и посылает одну из девочек принести компот. Хорошо, что с ней у меня никаких пересечений, поговаривают, она кидается в подчиненных степлерами, которых на ее столе штук шесть.
Вон Игорь из event-отдела с новой секретаршей. Похож на гусара, только без усов, а она — на школьницу. Игорь ни одной нимфетки не пропускает. И чем он их берет? Может быть, они рассчитывают на карьерный рост? Наивные! Он только кажется таким важным, в действительности не решает ничего. К тому же его жена недавно родила двойню.
Вон Марина из маркетингового отдела, а с ней какая-то новенькая, не знаю ее. Такие опрятные в брючных костюмчиках, блузочках, туфельках. Они косятся на мои джинсы, клетчатую рубаху, лица кривятся, будто их тошнит от меня.
Есть и другие, не известные по именам, но примелькавшиеся лица. Все они давно знакомые и одинаковые, с одним и тем же выражением на них – серьезной озабоченности и некоторого облегчения от возможности прервать рабочую тягомотину обедом.
От касс идет вдоль рядов Аня Нагибова из отдела маркетинга. Она так несет свой поднос, как будто руки ее вот-вот ослабнут и опустятся, ноги подкосятся, и она упадет. Аня ищет кого-то глазами, но Марину и новенькую почему-то минует. Пустых столов нет. Ее растерянные круглые глаза скользят по мне, и я не выдерживаю, машу ей рукой.
В нашей фирме не просто завести друзей, даже приятельских отношений за два месяца у меня как-то не сложилось. Но я – это я. Аня — совсем другой человек, милая, безотказная, старающаяся всем понравиться. Странно, что она пришла обедать одна.
Аня ставит на стол поднос и садится напротив, натянуто улыбается, начинает аккуратно, как бы украдкой есть. Она монотонно зачерпывает суп, кончиком ложки подносит его ко рту и медленно втягивает в себя, как уточка клювом. Мы долго молчим, наконец, я, не в силах переносить напряженность, спрашиваю:
- У тебя грустный вид. Что-то случилось?
- Да нет, нет, что ты. С чего вдруг. Просто… День какой-то…
Она грустно улыбается и смотрит вверх, где вдоль перил второго и третьего этажа недавно появились искусственные деревья в кадках. Я поднимаю голову и думаю: «Как на дне колодца. Можно плюнуть кому-нибудь в суп».
- Не плюй в колодец! – шепотом говорю я и усмехаюсь.
- Что, что? – спрашивает Аня.
- Так, ничего. А меня сегодня, типа, повысили, — хвастаюсь я.
- Поздравляю! До какой должности?
- Да не… Не настолько. Пока только дали шанс.
- Шанс – это хорошо.
Я презрительно хмыкаю. Рядом с Нагибовой мне как-то особенно сильно хочется быть хулиганкой.
- Мне это фиолетово, – говорю я. — Если по-чесноку, для меня работа — каторга.
- Правда? – она смотрит на меня своими круглыми глазами отличницы, которой только что сказали, что можно учиться на тройки.
- Я от нее тупею, — еще более вызывающе говорю я.
- Это только в начале. Вот увидишь, потом станет интересно.
- Ты это серьезно? Тебе интересно?
- Ну, в моей работе есть креатив, есть… — она запинается, и у нее дрожат губы. — В любом случае, у нас очень перспективная в карьерном смысле компания. Ты же знаешь, все начинают с низов…
- Да, да, американская мечта – я помню.
Я смотрю, как Аня, сдерживая слезы и аккуратно выверяя каждый жест, доедает суп, промакивает губы салфеткой, принимается за бифштекс. «Это все – поза, хорошая мина при плохой игре?» — спрашиваю я себя.
Аня была в нашей компании «поднявшейся», из такого же младшего рекрутера, как я, в личные помощники директора по маркетингу. Но чего ей это стоит! Она задерживается на работе до полуночи, ее вызывают по выходным, слышала, она даже сняла квартиру в соседнем доме, чтобы жить ближе к работе.
Я презирала ее за старанья. Чего ради так гробить себя? За бабло?
Когда за неведомые нам, простым смертным, заслуги, на должность начальника отдела назначили Ларису, а Аню перевели в личные помощники Альберта Семеновича, жирного папенькиного сынка кого-то из учредителей, я злорадствовала. Нет в жизни справедливости. Но сейчас мне почему-то жалко ее.
- Ты такая наивная, — говорю я. Вид у нее действительно наивный: круглое розовое лицо с белыми ресницами и высоко поднятыми бровями, круглые глаза, маленький ротик, волосы, собранные в тонкий хвостик, и, несмотря на свою довольно хорошо подобранную одежду (серая юбка, черная блуза, жилетка в тон, на шее — дизайнерский кулон, зайка со стразами), казалась деревенской дурочкой, которую обидели злые люди.
Она опустила голову и яростно разделывает свой бифштекс. Я замечаю, как капнула одна, а потом вторая и третья слезинки, и у нее часто и судорожно задергались плечи.
- Ты чего! Ты плачешь? – я тянусь к ней, но не решаюсь дотронуться. – Что случилось?
- Ничего, — сдавленно произносит она и трясется еще сильней.
- Не могу же я сидеть и смотреть, как ты плачешь. Парень, что ли, бросил?
- Откуда у меня парень?
Я пересаживаюсь на стул рядом с ней и осторожно глажу ее плечо.
- Не обращай внимания, просто депрессия, — продолжает отмазываться она. – Устала. А у меня столько работы! Я не могу расклеиваться сейчас.
- Да что случилось-то?
- В том то и дело, что ничего. Ничего конкретного. Альберт Семенович попросил вчера сделать срочный отчет.
- И что?
- А на меня как-то навалилось все: презентация, сверки с клиентами, новые договора. Сидела до полуночи. Навстречу выпускников не пошла. И вот стою я ночью, смотрю из окна офиса на улицу: люди ходят, в рестораны, из ресторанов. Парами, компаниями. А я одна в большом пустом здании. И у меня такое чувство, будто что-то интересное, чудесное происходит там, на улице, на встрече выпускников. А я сижу и делаю ненавистный отчет. Жизнь проходит мимо.
Аня замолчала и смотрит на меня:
- Альберт Семенович перенес встречу, — губы ее затряслись, скривились и она снова плачет. — Ну почему так? Зря я всю ночь работала? Зря пропустила встречу выпускников? Не могу больше, сил нет. Хочу все бросить и уехать. Но куда? С кем?
Я поглаживаю ее по плечу и молчу. А что я еще могу сделать?
- Так иногда хочется с кем-то поговорить, — продолжает она. — И не с кем. Даже маме неинтересно. Она вообще сложный человек, ей начнешь рассказывать, а она как-то по своему все выворачивает. Это ее идея, что нужно сначала карьеру сделать, а потом семью заводить, друзей. Хотя я и сама… — она убирает за ухо прядь волос. — Надо мной постоянно нависает какой-то выбор: карьера или семья, работа или друзья, «как хочется» или «как надо». Я иногда задумываюсь, а почему собственно нужно выбирать? Ну выбираю я то, что «надо», жду какой-то награды. А ее нет! И возможно никогда не будет!
Она смотрит на меня, подняв свое детские брови, и спрашивает:
- Знаешь, сколько людей каждый месяц проходят собеседование только в нашем отделе?
Я мотаю отрицательно головой.
- Около трех тысяч! Ты можешь себе представить эту толпу людей? Я с ними разговариваю, записываю фамилии в отчеты, превращаю из живых, настоящих людей в цифры, в бумажки, в статистику, я каждого пропускаю сквозь себя и обезличиваю. Мне иногда снится, что они все собрались вот здесь, на первом этаже, в столовой, а я сверху стою и пересчитываю их, но никак не пересчитаю. Кто-то из них постоянно теряется, и конечная цифра не бьет. Я кричу им, но меня никто не слышит. Может, они сговорились меня не замечать, а, может, я действительно растворилась, стала невидимая для них, такая же строка в отчете. И я вдруг осознаю, что именно тот, кого я недосчитываюсь – это и есть моя родственная душа!
Аня вздыхает.
- Все наладится, — говорю я глупые и пустые слова.
- Да, наладится, — вздыхает она. — Ты так говоришь, потому что не знаешь, какая я на самом деле. Работа – это бегство от себя. Да, у меня нет личной жизни, да, я одинока, но я и не умею по-другому жить, не умею жить свободно…
Я обнимаю ее, слегка прижимая к себе.
- Может, тебе нужен психолог?
- Поможет?
- Не знаю. По-крайней мере, выслушает, — произношу я и сразу же жалею о сказанном. Какая я бессердечная!
- Ты права, – она отстраняется. — Но я думаю, есть более верный способ. Ладно, пора идти. Альберт Семенович попросил подготовить к презентации видео-материалы.


14-45

Я стою в курилке, дымлю. Паршиво после аниных откровений. Тяжело, когда кто-то открылся тебе, а ты ничем не можешь помочь, даже сочувствовать толком не умеешь. Чем я могла бы утешить ее? «Не отчаивайся, у тебя все еще будет?» Что будет? Дети, семья? Да нафиг семья, если сама не знаешь, для чего жить.
А я то думала, что Аня совсем другая, из мира упорных, успешных, ей открыты двери. И вот – хнычет в истерике, несчастлива, одинока. Если уж она не получает удовлетворения от жизни, на что рассчитывать мне?
- Есть зажигалка? – раздается у меня за спиной. Оборачиваюсь. Передо мной стоит Леана – белобрысая красавица из отдела мерчендайзинга.
- Пожалуйста, – я чиркаю перед ней дешевой зажигой.
Она прикуривает, улыбается дежурной улыбочкой, которая означает «я тебя раньше не замечала», и переводит отсутствующий взгляд на напольную пепельницу, размышляя о чем-то своем, печальном и важном. Это видно по ее одухотворенному лицу. Она задумчиво курит, выпуская дым сквозь алые губы вверх, временами разглядывая, как он змеится в воздухе и тает. Я рассматриваю ее и замечаю множество изъянов: морщинка справа над верхней губой, слишком пухлые губы, узловатые пальцы, широкие щиколотки и запястья, тяжелые бедра, большая грудь – нет, мне не нравится ее красота, слишком выпуклая, показная. Я люблю, чтобы человек был неприметен, проявлял свою исключительность в жестах, мимике, в движениях тела. «В общем, такой, как я сама», — думаю я и усмехаюсь. Хотя имя у нее и впрямь дурацкое – Леана, на ум сразу приходят джунгли и бандерлоги.
Бог мой, да я же завидую! То-то у меня во рту эта горечь, словно я курю не тонкие дамские сигареты, а какой-нибудь «Беломор». Фи, как противно!
- Сколько будет шестьдесят четыре вычесть семь? – сделав ленивое движение в пол-оборота ко мне, спрашивает она.
- Что?
- Шестьдесят четыре минус семь! Не могу посчитать без калькулятора.
- Э… Пятьдесят семь?
- Точно? Спасибо, — она отворачивается и продолжает курить.
- А тебе зачем? – не могу я сдержать свое любопытство.
- Да так… — меланхолично говорит она.
- Считаешь, сколько получишь, если вычесть штраф? — невесело шучу я, вспоминая про свои обычные расчёты.
- Нет! – она улыбается, поворачивается ко мне. — Хочу сесть на диету, обещают, что за неделю сброшу семь килограмм. Считаю, сколько буду весить.
- Мммм, — мычу я, не зная, что сказать. Надо же, я удивлена.
- Как ты думаешь, я толстая? – вдруг спрашивает меня Леана.
Нашла у кого спросить! Я ей подруга, что ли? Я рассматриваю ее, затягиваясь сигаретой.
- А! Мазафака, — выругиваюсь вместо ответа, дым попал в глаза. — Прости, это я не тебе. Ты? Нет! Ты совсем не толстая!
- А по-моему, толстая, – убежденно говорит она, делает глубокую затяжку, выдыхает дым. — Что я уже что только ни делала, чтобы похудеть. Однажды пять дней голодала.
- И что?
- Сбросила три, потом набрала шесть.
- Я вообще на диетах не сижу.
- Тебе и незачем. Завидую.
- Ты мне завидуешь? – я не могу сдержать свое удивление. — Издеваешься надо мной?
- Нет, серьезно.
- Тебя же все мужики хотят. А я, посмотри на меня. Меня даже не замечают.
- А что мне мужики, если я сама себе не нравлюсь? Будь он хоть Бред Питт — если я стесняюсь своего тела, не чувствую себя хорошо.
- Ну, не знаю, — я действительно не знаю, что сказать.
- О! Какие люди и без охраны, — раздается клейкий приторный голос Виталика. Он спускается по лестнице вальяжной походочкой, широко улыбаясь и разведя руки, будто собирается кого-то обнять. Смотрит он, конечно же, на Леану.
- Привет, девочки. Скучаем?
- Уж точно не по тебе, – Леана напрягается, мельком зыркает на него и отворачивается.
- Леаночка, а почему мы такие буки? Опять ПМС? Ты же знаешь, что я могу помочь тебе снять стресс?
Виталик подходит к ней вплотную, подкрадывается, кладет ей на талию ладони. Леана выдувает ему в лицо струйку дыма и низким голосом говорит:
- Руки убери, кобель!
«Так, так, так, что же это все значит?» — думаю я. Леана тем временем тушит сигарету, сильно, со злостью вдавив ее в пепельницу, и уходит, почти бежит из курилки.
- Что, Виталя, опять обломали? – усмехаюсь я.
- Эта депрессивная сука? – показывает он пальцев в сторону ушедшей Леаны. -Старый трофей.
- Фу! До чего же ты мерзкий.
- Да ладно тебе, — он делает шаг в мою сторону и плотоядно улыбается. — Хочешь новый каламбур?
- Давай.
- «Трудовые будни» много раз повторяй.
- Трудовые будни, трудовые будни, трудовые будни. И че?
- Че-че, трудо-выедубни через плечо! – он хохочет и как бы невзначай дотрагивается до моей груди. Я отталкиваю руку.
- Вот дебил! Отвянь от меня со своими приколами.
- Очень надо! – отпрянул он. — Ты ж не Леана, на тебя не нужно пытаться залезть!
И уходит вниз по лестнице, похабно хихикая. Кем он себя возомнил? Аленом Делоном? Дрыщ прыщавый!


15-15

Когда я замечаю на часах симметричные цифры, то всегда отмечаю про себя мысль, которую думаю – по закону знаков она верная. Я задавалась вопросом: «Может мне уволиться?», когда заметила в углу монитора: 15-15. «Значит – уволиться? — спрашиваю я вслух, обращаясь к той неведомой и таинственной силе, которая подает знаки. – А потом? Чем заниматься? Где брать деньги?» Я замолкаю и прислушиваюсь. В офисе стоит обычный монотонный гул работающего улья. До меня долетают обрывки фраз, сказанные где-то там, за стеной моего загона: «Факс прошел? Спасибо!», «Отксерь это, пожалуйста», «Что слышно по акции водки «Смирная»? Будем пролонгировать договор?», «Павел Анатольевич, здравствуйте. У меня к вам вопрос по сверке»… И так далее. Целый ворох бессмысленной шелухи из сухих канцелярских слов. Ничего такого, что могло бы сойти за подобие ответа на мой вопрос. Придется самой разбираться.
«Зачем я работаю?» — задаю я себе вопрос.
Потому что не работать – страшно. «Надо же что-то делать! – говорит чей-то истеричный голос внутри меня, — чем-то себя занять». Да-да, от работы возникает ощущение «я нужен», чувство важности, своего места в мире. Но… Кому-то удается обманывать себя, притворяясь полезным там, где явно приносишь вред, мне — нет. Я-то знаю, что помогаю наживаться единицам, обманывая миллионы.
«Работаю ради денег», — самый простой ответ. Но сколько бы я ни работала, как бы не старалась — вечное и тотальное безденежье, сколько помню себя. Вот и получается, нахрена мне деньги? Не в деньгах смысл. А в моем ощущении безденежья и страха!
Я работаю ради того, чтобы покупать. Я – потребитель. А если не покупать? Можно ли не работать? Нет потребителя – нет работодателя. Эх! Легко сказать… И потом, это уже даже не модно, устарело, все эти хипповые штучки и лозунги «Захвати Уолл-стрит». Это не сделает меня счастливой.
О, точняк! Я работаю потому, что хочу быть счастливой. Работа что-то должна дать мне для счастья, потому что все делают так. «Потом и кровью» и все такое. Но я почему-то все несчастнее день ото дня? Стану ли я счастливее, если уволюсь? Или буду выть от тоски, биться от безделья головой о стену и винить саму себя за свое неуклюжее несчастье?
Может покончить с собой? Смотрю на часы – 15-21. Нет, самоубийство не выход.

(продолжение следует)