Rebhellough : Четыре сигареты пыли

Вечер душил. Воздух был липким, как грязное постельное белье больного, ссущего под себя. Солнце упрямо отказывалось садиться, тянулось последними хилыми лучами к уходящему дню. «Это твоя жизнь, и это твоя грязь», — стучали у меня в голове слова из безымянной песни, услышанной вчера утром по радио. Я плотнее закутался в подранный плащ и ускорил шаг, решив, что чем дольше тарелка с ужином, что приготовила мне Мэл, будет стоять холодной на потертом деревянном столе нашей кухни, тем менее вероятно, что я не усну сегодня на диване в гостиной, старом диване с парой пробившихся из-под обивки пружин.
Резкий удар чьей-то руки по моему плечу выпроводил из собственной головы, принудив асфиксию отступить, а меня — вернуться в запыленный мир. Я заставил себя обернуться тут же — в противном случае рисковал ощутить затылком дуло ствола, что могло принадлежать одному из тех тупоголовых ублюдков, чьих баб я имел после потасовок в баре. Умереть, почувствовав прежде, что твою башку сзади холодит металл огнестрела — не лучшая смерть, не так ли? Я предпочитал стоять к ней лицом, так хотя бы смогу рассказывать там, наверху, в аду, из ружья какого калибра мне вышибли мозги.
- Стэнли, дружище.
Передо мной стоял Джефф.
- Черт меня подери! Как твои дела, приятель?
Я не успел ответить ни слова — да и не особо хотел — а из его рта, густо обрамленного рыжей бородой, уже полилась невнятная гуща слов и жалоб о собственной никчемной жизни, уродине, что он зовет своей женой и работе, единственный плюс которой в том, что она позволяет выпивать по паре стаканов виски каждый день.
Казалось, за те полгода с лишним, что мы не виделись, каждый день он съедал с полдюжины здравых быков, обильно запивая все это пивом — таким здоровенным он стал. Я подумал, что будь мои ладони даже вдвое больше имеющихся — все равно мне не удалось бы обхватить его красную мясистую шею и с силой сжать, заставивив заткнуться.
- Дьявол.
Достав из внутреннего кармана помятую сигарету, я закурил. Глубоко затянулся, впуская в легкие едкий табачный дым. Губы Джеффа еще продолжали увлеченно двигаться в такт произносимым им словам, когда я, развернувшись, лишил себя его общества и продолжил испещрять пыльную дорогу шагами.
Не нужно быть гением, чтобы понять: на кой черт ему моя компания? Ему нужны были уши, хоть чьи-нибудь, неважно. Засранцу требовалось просто молоть ересь, в присутствии кого угодно, будь то я, бармен из трактира, или кто-то еще. Ничего нового. Ничего удивительного.
Я докурил сигарету, выбросил окурок в грязь и потянулся в засаленный карман за новой, когда мой взгляд, вернувшись с горизонта, выцепил приближающуюся ко мне Мэриэнн, улыбающуюся во всю ширину своего усталого рта. Мэриэнн была известной на всю округу публичной девкой, полтела Мэриэнн было увенчано шрамами, а сейчас Мэриэнн шла мне навстречу и улыбалась. Старая добрая Мэриэнн. Она хотела рассказать мне о мужиках и море, где она никогда не была. Я слышал это от нее не один десяток раз. Полагаю, я был одним из немногих, с кем она вообще могла хоть о чем-то говорить. «Достаточно встреч на сегодня» — пробормотал я себе под нос, поднося огонь зажигалки к сигарете.
Не сбавляя шага, я протопал мимо, оставив шлюху позади, в облаке пыли и песка, еще не успевших осесть и на треть скрывающих ее ноги. Наверное, в таком положении им приходилось находиться нечасто.
Я давно привык измерять расстояние и время сигаретами. Как по мне, отличное мерило если не для всего, что наличенствовало в моем чертовом существовании, то для многого. Спустя еще одну сигарету мутное усталое солнце окончательно сдалось и медленно пало, позволив тьме овладеть городом. Спустя две — я стоял у порога дома, где меня ждала Мэл. В ноздри проник тягучий запах подгоревшего яблочного пирога пополам с вонью. Стоя у двери, втягивая в легкие дым остатка сигареты, я лениво копался в памяти, пытаясь сосчитать, сколько раз я просил Мэл прибраться. Хотя бы к моему приходу. Хотя бы немного. Я готов был поспорить, что сейчас она сидит в комнате, отделяемой парой стен, в нескольких метрах от меня, и заливает ожидание виски, морщаясь при каждом глотке. К моему приходу она уже приготовила пару-тройку новостей и сплетен о тех, что зовет своими подругами. Кажется, одну из них зовут Люсиль. А другую — Марша. Я не помню. Для меня все эти имена и лица давно слились в одно, труднопроизносимое и не имеющее шансов быть вытащенным из затхлых закутков памяти.
«Иди домой, дружище. Это твой дом. Это твоя жизнь, и это твоя грязь».
Хорошо, что я припрятал под лестницей бутыль рома.
Я повернулся к входной двери спиной, держа закрытую бутылку за горло, и закурил последнюю сигарету из пачки.
Выбросил беззубую картонную тару.
После этого я ушел, не оборачиваясь, и больше никогда не вернулся назад.
Моя новая грязь будет мне рада.