Соломон : Кошмар Литпрома или приснится же

Последний глубокий вдох, выдох и вперед, словно шаг в неизвестность или самоосознанный, но бессмысленный прыжок в пропасть – самоубийство, продиктованные попыткой доказать самому себе, что ты чего-то стоишь, а также волей к борьбе, борьбе с самим собой, невидимой окружающим, но неотвратимой, неотвратимой настолько, что все поблизости потеряло смысл, а то, что видится на горизонте жизни больше не приносит абсолютно никаких эмоций.
Никто и ничто не мило, кроме нее – Жемчужины, точнее обрывков воспоминаний о ней.
Нет больше в голове ее гипнотического шепота: «Зайчик, просыпайся», настолько родного и близкого, что сводит скулы, а слезы наворачиваются градом, как и нет больше этого до безумия нежного, чувственного, памятного и дорогого, обжигающего тело и душу, ощущения ее прикосновения.
Мысли, проносящиеся в последний момент пред растворением в неизвестности, как будто кадры из старой киноленты режиссера-неудачника – бессвязны, сумбурны и витиеваты.
Все тело, а больше всего пальцы рук пронимает дрожь…
Трясущимися от волнения руками он открывает большую, громоздкую дубовую резную дверь и из холла ожидания страждущих душ попадает в огромный зал с очень пыльной казенной мебелью столь удобной для постоянных обителей сего учреждения.
Там его уже давно ждут, ждут целых четыре дня, чтобы растерзать в клочья, порвать на маленькие куски, разорвать плоть, высосать кровь из еле стоящего на ногах организма, а на останках станцевать джигу.
Смущенно и стыдливо, как будто совершив что-то из ряда вон выходящее, он поднимает свой взгляд на присяжных, прокурора, публику в зале и главного арбитра.
Сейчас на него смотрят все, смотрят как голодные волки на случайно забредшую в их стаю овцу.
Пальцы рук полностью теряют контроль и все доказательства, логически выстроенное бремя рушится, словно карточный домик. Ворох бумаг выпадает из его рук и зал заливается смехом, таким «детским» и «беззаботным», гортанным смехом, даже пугающим.
Соломон судорожно пытается собрать в кучу невольно выпавшие из рук бумаги и разбитые на осколки мысли. Ничего не выходит...
Из уст прокуроров уже звучит фабула обвинительного заключения: «Виновен!».
Соломон, собрав остатки сил, бормочет: «Но я…, я…, я просто хотел…»
Из зала раздаются неуверенные вздохи и шепот: «Да, жалко парня!».
Адвокат, защищая подсудимого, очень убедителен особенно для Соломона, но прокурорам плевать, ведь они не любят адвокатов. Юрист из последних сил пытается объяснить всем вокруг и главное подсудимому принципы и механизмы местного правосудия, тщетно, ведь для Соломона Фемида стала похожа на распутную, пьяную девку.
Тем не менее, Соломон дрожащим голосом, вытирая слезы и сопли, берет последнее слово: «Я ни в чем не виноват, просто я изучал накрапанные вАМИ в ночи, по пьяни или в ином, более жестком состоянии, убогие нетленки и настолько проникся вАШИМ «живым, ярким остроумным изложением», что не смог не попробовать и себя в написании чего-то подобного. Я понимаю как вАМ тяжело осознавать, что у вАС появился конкурент. Прошу вАС меня понять и простить!».
Несколько человек из коллегии присяжных проявляют симпатии к подсудимому, но не настолько, чтобы полностью и безоговорочно его оправдать.
Вердикт главного арбитра: «Виновен и послан на хуй, точка! Приговор обжалованию не подлежит, вступает в силу немедленно!».
Неожиданно Соломон проснулся.