евгений борзенков : Легенды О

( Посвящается одной классной тёлке ).

10
Приятель наведался к подружке выпить чаю, посидеть, пообщаться телами. Потные, рискуя расплескать приятную усталость оргазма, они вышли покурить на балкон, он покачивался на перилах, болтал ножками. Вдруг вскочил и изобразил на перилах новое движение из брейк-данса. Такое лёгкое что-то, он умел. Подарил ей вместо цветка.
Потом он упал. Этот храбрый малый.

С девятого.

Осень грязно и стыдно липла к коже, внизу ждал асфальт. Видимо, удар пришёлся тютелька-в-тютельку, потому что парень удивился, завернувшись над асфальтом омертвевшим листом. Он приподнял голову в аффекте, оценил ситуацию. Всё ещё здесь, на грешной земле, слабо накрапывал дождь. Ты своей смертью не умрешь, выговаривала ему мать, заливая раны зелёнкой, делая компрессы, поправляя никчёмную жизнь. Он рос непоседой, пытливый ум полностью не вмещался в башке, проворные пальчики рано познали вкус электричества в розетках, перевёрнутые на грудь, кастрюли с кипящим супом, падения с велика на полном скаку – на парне живого места не было. И вот, именно ум, любопытство исследователя и привычка доводить дело до конца, заставили собрать себя в кулак и ползти вверх. На девятый. Девушка, зевнув, открыла, когда он поскрёбся в дверь. Она его немного знала, ей было достаточно. Не спрашивай, как я преодолел этот путь. Она продолжала неудержимо раздирать рот, прикрываясь ладошкой и глядя, как старательно волочит её друг перебитые ноги. Проводила снова на балкон, брезгливо подтирая размазанные красные полосы на линолеуме. Помогла занять позицию для контрольного прыжка. Заметив, что из парня по пути вытекло слишком много храбрости, и в глазах блеснуло непрошено-малодушное, но здравое желание задержаться — она влепила ему звонкую оплеуху сплеча. Парень с воплем сорвался вниз.

9
Мы не узнаем, остался ли он удовлетворён экспериментом. Наверное, да. А подружка, разглядывая неправильный бурый орнамент под балконом, который так и не смогли отмыть, только чуть присыпали песком, рассеянно сбивает вниз пепел и думает о сапогах, которые мерила вчера на рынке. Вот если бы на размер меньше…
Ах, если бы на размер толще, думает она уже о другом, живом, и жмурится в свинцовое небо, и томно ластится своим мыслям, потягивается, наблюдая нежную щекотку в глубине себя, пониже пупка, там, где огонь...

8
Мальчик Банан возвращался домой поздно ночью. На нём висели три делюги, и дома могла быть засада. Он скрывался. Мать тихонько открывала окно, он разувался, чтобы не шуметь, влезал, принимал душ, оттаивал, напитывался силой от родных стен, и уходил снова в ночь. Так продолжалось месяц или два. Сегодня окно было приоткрыто, матери не было. Внутри было темно, как в могиле. Он влез. Белая от напряжения мать, вся подобравшись, сидела в кресле. Она глазами указала на гардину. Из-под гардины торчали носки милицейских ботинок. Банан был не промах. Он не любил читать и слушать одно и тоже. Ему надоедало однообразное течение жизни. Он расписывал свои дни подручными красками, так, как хотел. Поэтому носил с собой широкий кухонный нож, которым мама рубила куриные окорочки для жаркого. Не успели ботинки прийти в движение, как Банан под всхлип матери круговым движением смачно всадил в гардину нож. Там что-то булькнуло, захрипело, копыта пустились в пляс, елозя неумелый степ по полу, гардина вспузырилась, под ней замельтешили предсмертные руки и темноту расколол надвое поросячий милицейский визг. Банан на миг показал спину в сером проёме окна, её тут же приметила зоркая пуля, и, вырвавшись из полудохлой ладони мусора, впилась аккурат пониже затылка.
Банан и его тело разлетелись кто куда, не мучаясь.
Дуэлянтов хоронили в один день. На одном кладбище. Можно бы добавить с хитринкой в голосе, что и в одной могиле, но это уже слишком, не так ли?

7
Девочка Света в больничном коридоре писала пальчиком на потном осеннем стекле слово «хуй». За её спиной проплывали спелые трупы, созревшие этой ночью, похожие на тяжёлые гроздья винограда, они упокоено плыли на тележках по реке коридора, обгоняя друг друга, лавируя между ещё живыми, так плывут по реке ядовито-багровые листья, так липнут они с той стороны стекла. Осень до краёв напитывала трупы особым соком, мармеладным запахом, янтарным светом. Света пела песню, не открывая рта, из него торчали провода, трубки, по тонкой прозрачной капельнице на кафель стекала кровь, Света играла в больничку. Температура души её была как у трупа, но Света куталась в больничный халат, ждала перемен к лучшему, писала «хуй» на стекле и капала кровью на пол, а мёртвые проплывали мимо, пачкая небо выражением окончательного равнодушия на лицах.
В операционной врачи делили внутренности живого мужчины, который к своему несчастью пришёл проведать больную мать. Он очнулся и ошалело наблюдал, как врачи деловито гадают на его развороченных кишках, заключают пари – протянет этот чепушила на анестезии до утра, или всё же воткнёт? Даст дуба, или закусит боты? Склеит ласты или отбросит коньки? Одна из сестёр милосердия, раздевшись, милосердно насадила себя ему на нос, она кормила его секретом влагалища, чтобы он дожил до конца мессы.
И он дожил, ровно до конца.

6
В чём парадокс существования? – задаст вопрос одно зеркало другому. Кто случайно промелькнёт меж ними, тот и прав. Слесарь Иван сверлил какую-то хрень на мощном станке. Иван был пьян. А как иначе. Станок был трезв и могуч. Его душа жила в кнопке, до которой так трудно дотянуться, когда рукав спецовки уже лизнуло сверло. Обороты его монотонны, безжалостны, всё зависит от многих нюансов: прочность ткани, ниток, качество хлопка, крепость стежка, добросовестность пиздоглазой швеи, глубина освещения в цеху, полпачки выкуренных с утра сигарет, эмоциональный фон, цвет, вонь, шлейф изо рта, детство, отрочество, юность, трудные рассветы, чудовищные закаты, крики в лесу.

Зачем тебе жить, Иван? Он упёрся свободной рукой, лбом, он врос в землю ногами. Ему вдруг остро стал необходим бессмысленный свет по утрам, кислый наждачный привкус похмелья во рту, он вдруг дико захотел боли в желудке, в сердце, головной боли, ведь боль – это так классно, если есть, где ей жить. Он стал жадно дышать и душить руками станок, а станок всё мотал и мотал, пока виток за витком не съел куртку Ивана. Только потом он издох, спалив себя своей силой. А Иван, до конца рабочего дня ходил голый по цеху, приседая на ватных ногах, улыбался так, что все шарахались, судорожно глотал газировку, чтобы помертвевшие зрачки снова обрели цвет, и курил, курил…. Никто не жалел Ивана, я один увидел в происшествии метафору. Весь смысл этой возни, думал я, именно в том, чтобы остаться на ногах, когда с тебя сдирают шкуру. И только для того, чтобы после смены, на выходе из проходной быть сбитым пьяным мажором, на пахнущем шампунем «Кайене», он прямо из мойки, и прямо вперёд головой летит Иван, разуваясь на лету, читая вверх ногами надпись на бигборде, удивляясь, как быстро земля скручивается в рулон, и голова, раскалываясь на две половины, вызывает долгожданную боль, но уже другую, её можно держать в руке, в ладони, она тёплая, шершавая, в ней много граней и что-то мерцает внутри. Теперь боль похожа на текст, сколоченный из правильных слов, где буквы в нужном порядке, где смысл не в смысле, а в силе пробелов, в пространстве белого между строками, и Иван, петляя между строк, словно пловец в бассейне, набирает азарт, входит в раж, пока тело сучит ногами, а крепко пахнущий алкоголем розоватый мозг с налипшими волосами размазывается, стекает по бордюру, вбирая в себя окурки, спички, мусор…

5
У Кольки был Тимоха, породы «экстремал», его подарили ему на день рождения маленьким рыжим комочком. Тимоха подрос и стал тем центром, вокруг которого вращалась семья. Он сидел на своём троне, на холодильнике, и оттуда сторожил покой Кольки, мамы, папы. Он не впускал в дом чужих, отгонял врагов, драл всех котов и кошек в округе, спал только с Колькой, обняв его лапами за шею. Пять лет. Иногда – обычно в конце февраля – он пропадал на пару дней. Тогда Колька не ходил в школу и искал. Он ходил по улицам и звал Тимоху. И Тимоха почти всегда возвращался.
Почти. Однажды он пропал. Колька делал вид, что ходит в школу, неделю бродил по улицам, расклеивал объявления. Звал.
Ничего. Случайно подслушал разговор тёти Зины и бабы Нины. Они сидели на лавочке.
-…Да изверг, что ты! Мало того, что с мужиками спит, так…
- Дак а котов-то за что?!
- Как за что? Грит, все огурцы у него пожрали в огороде.
- О, господи… И что, прям за ноги…?
- А ты думала! За ноги и об угол. Там и щас кровищи. Я видала, заходила к нему за лопатой.
- Вот пидарас-то, прости господи…
Колька знал, о ком это. Дядя Петя был их соседом. Говорили, что к нему ходят мужчины по ночам, закрываются в баньке и делают что-то грязное. Вечером Колька перемахнул забор, подкрался к баньке. Там горел свет. Колька посмотрел в щелочку между занавесками. Два мокрых от пота, голых мужика, один тяжело толкал дядю Петю вислым животом в спину. Тот мычал, нагнулся враскоряк, упёрся руками в лавку, на лбу его вздулись сиреневые вены, из перекошенного рта тянулась слизь. Колька отпрянул от окошка, спасая глаза. Обошёл дом. Один угол дома, за сараем, был в крови. Из засохшего пятна в темноту торчал клочок рыжей шерсти, которая даже на ощупь, на запах…

4
- Колюнь? Ну-ка быстро поднялся. Уже полвосьмого. В школу-то идёшь? Ой, ночью ж пожар был, папка бегал, помогал тушить. Дядя Петя сгорел в бане своей, представляешь, и ещё мужик с нижней улицы. Да, кто бы мог подумать… Как две головешки чёрные, бррр…. Говорят, поджог. Снаружи дверь подпёрли. Ужас. А чем воняет-то от тебя? Бензин, что ли… А ну-ка, ну-ка… иди сюда… руки покажи…посмотри на меня… Коля-а…

3
Смысла нет. Кайф, Смерть, Любовь. Эти три пирамиды пронизывает красная нить боли. Взять обычную табуретку. Кто-то плюхнет на неё вонючую задницу. А кто-то задохнётся от перспективы бесконечности. Он будет медитировать на табуретку три дня подряд и воссияет от беспредельно простой, чистой истины: нет в мире ничего более прекрасного, совершенного, пронизанного небесной гармонией, сложной геометрией, чем эта подставка под жопу на четырёх ножках. В табуретке столько всего, что невозможно выдержать, человеческий мозг не в состоянии объять всё непосильное, громоздкое величие табуретки. Подползая к ней из другого конца комнаты, осторожно перевернуться на спину, бултыхнувшись лицом в потолок, протиснуть голову между целомудренно сжатых деревянных ножек, посмотреть вверх… Ну, разве я не прав? Кайф. Вот он кайф. Всё время не там ищем. Мы ищем не ТО. Что же говорить о вещах, неизмеримо более сложных, таких как ведро или нож, молоток.
Или топор.

Но это не всё. Кайф, Смерть и Любовь – сообщающиеся сосуды. Одно неизменно перетекает в другое. Когда с живого сдирают шкуру, наступает время всех трёх ипостасей. Ты медленно выплываешь из одного в другое, с головой окунаясь в соляное варево потока, ощущая мучение каждым оголённым нервом, своим красным, кровоточивым мясом, понимая: кайф-смерть-любовь, это одно и то же, одна и та же труба, по которой шурует одновременно говно, шампанское и яд, а где-то между ними – ты, и на вкус уже не отличить говно от кайфа, смерть от любви, всё едино, всё одно.

2
Вот такие дела. А за стеной снова осень. Шлюха знает, на какие точки давить, знает, что пиздец, нечем крыть, что сижу на полу, прижавшись спиной. Нас разделяет стена. Зачем нужны эти легенды твои, я и так выжрат до капли, найди себе другого, ты! Тварь, ведь не впущу тебя, не звал, зачем ты, зачем ломишься в дверь, дымом ползёшь в форточку, я уже стар для тебя, господи, что мне делать?

1
Ногой вышибу дверь.
Ты приползла на коленях издалека, стоишь у входа, чтобы снова меня купить.
Протягиваешь свои жёлтые деньги.
Выйду на порог, бухнусь коленями в холодную лужу напротив.
Спрячу мокрое лицо у тебя на плече. Что за тобой, что притащила в этот раз? Взъерошишь мне волосы, будешь гладить по сутулой спине, сотрясаясь от жажды, тайком облизываясь.
Мы будем лить слёзы, молча, не таясь, проникая друг в друга, срастаясь плечами, я выломаю ребро у себя слева, чтобы тебе было удобнее лакать.
На, пей из меня, осень. За тем и пришла.
Макну себе в грудь палец, раскрашу брови твои, губы твои припухшие, искусанные, на лоб нанесу пентакль пропащей, плечевой бляди.

Плачь меня, сука, плачь, жри меня, жги.
Пой меня, осень.

0

_/\________________________________