евгений борзенков : Суровые парни z Ломбардо

Сколько сало не хавай – а выше хуя не прыгнешь.

Меткое наблюдение


В общем, секс, секс беспощадный, умопомрачительный, членовредительный, от которого глаза сводит к переносице, секутся волосы, пальцы ломает судорога, хрустят скулы, потеют зубы, пересыхает внутрях, хочется пролепетать «сэнкс тебе, боженька, за секс!», кричать и двигаться как сумасшедший…

Всё это мимо нас.

Мы просто ебались. Ебались грязно, достаточно долго, где-то третий час. От ебли было тяжко на душе, ныла спина, тряслись поджилки, с кустистых бровей капал пот. Наш секс был уныл, он не предполагал оргазма, было уже не смешно, в груди нарастал холодный снежный ком.
- Петлуха, ебаный ты ишак, ну разве так можно? – Я запрокинул голову и выпалил в гнусное небо. Петлуха, суловый музчина росту метр шестьдесят с кепкой и столько же поперёк, стоял на коленях сбоку москвича 412, пыхтел молча и швырял лопатой землю под колёса. Я швырял со своей стороны. Москвич застыл как вкопанный на небольшом уклоне грунтовки, заросшей короткой травой. Погода то хмурилась, то игриво хихикала, немного пучились тучки, но было сухо, так, сорвалось лишь несколько слезинок. Все колеса москвича были идеальные – без малейшего намёка на протектор, круглые, лысые, как и хозяин. Они успели зарыться в грунт до дисков. Я никогда не видел такого чуда. Машина не могла двинуться с места на практически ровной дороге. Сзади тянулись две маленькие траншеи. Рыть землю москвич мог, но ехать – нет.

Петлуха круглый. Его голова, живот, лицо, кулаки, нос бульбой, свиные глазки – даже фуражка и мысли. Он круглый, поэтому я не могу его всерьёз ненавидеть. Я слишком устал.
- Джексон, может песка подсыпем? – Он осторожно показал мокрый нос над капотом. Рожа красная. Нотка дорогого кофе, обогнув москвич, щекотнула мне ноздри.

Я плюнул и ушёл за песком.

Сегодня на рынке встретил этого мудака. Не самый удачный день, всё пошло наперекосяк с утра, как продрал глаза. Меня ждали новости. Мне их сообщили ехидно и сквозь зубы, завешивая окно покрывалом и собирая веником осколки на совок. Оказывается, наш чайник вчера вечером совершенно случайно вылетел в окно, высадив двойное стекло. Потом были песни и пляски, долгий монолог о чём-то интимном с порога на всю улицу ( а я всё ломаю голову: с чего это я охрип?). На улице соседи наперебой хвалили: Женя, у тебя отличный голос! А как танцует, подлец!

Чёрт бы их побрал.
Зашёл в стеклорезку, заказал стекло. Пока вырезали, заглянул в кофейню.
Там, теряясь в слоях сигарного дыма, сидел Петлуха. Перед ним стояло пять или шесть пустых чашек.
- Ты за рулём? – Спросил я. И сделал жест официанту.
- Ясен хуй.
- В таком случае, не слишком ли много кофе, Пётл?
- Та… Джексон, я в печали.
- А что такое? – Официант тем временем обновил стол. Мы пригубили по кружке.
- Ой… не знаю… Тока ты не ори! Короче, так. Выцепил в интернете бабу. Недели две как. Встретились. У неё хата, хуё-моё, живёт одна… короче, не поверишь: моя! Что жопа, что сиськи, что сосёт. Та… — Он скривился и махнул рукой. Выпил залпом. Я подул на свой кофе и жадно отхлебнул.
- Дальше. – Сказал я.
- А что дальше? Что дальше? Она держала меня за яйца. Ну не мог я. Вот здесь у меня сидит, — он гулко стукнул круглым кулаком в плечо.

Девицу звали, как оказалось, Лана. Такие ники частенько встречаются у плечевых на объездной. У Ланы была розовая мечта, поехать в Египет. Она поведала о ней Петлухе, когда тот переводил загнанное дыхание и беззащитно смотрел в потолок. Она ласково путешествовала коготками ему по животику, по внутренней стороне бедра и пела про Египет. Мы поедем туда с тобой вдвоём, – ворковала она голубкой, и петлухин член в который раз за вечер наливался свинцом. За неделю Петя заметно сбросил вес и помолодел. Дома ждала жена дети. А их папа на усиленной работе, пахал в две смены. А где-то был Египет и пирамиды. Пацаны в чалмах призывно махали оттуда руками, ослепительно скаля зубы.

Ещё через пять дней он снял все деньги со счёта, купил билет и путёвку.
- На. Отдохни там, как следует. За нас. – Небрежно обронил он и протянул конверт, зажатый между указательным и средним пальцами. Лана закричала. Остальные деньги отсчитал ей наликом. Петлуху распирало, его лицо горделиво лоснилось, когда она визжала и каталась у него на спине, размахивая билетом и деньгами, а он, похожий на свинью с розовым пятаком, ловил в зеркале своё отражение, носился по комнате и ржал, и фыркал и бил копытцами.
А говорят, за деньги не всё можно купить.
- И вот прикинь, блять, — продолжал он устало, очищая воблу, — Люська узнала за это бабло. Можешь представить? Она хотела постелить линолеум на кухне и поменять окна. Пошла тыцнула в банкомат карточку – а там… Босый хуй. Не знаю, как домой приходить. Но и это ещё не всё. – Петя помолчал. Из него пёрли слова, но их надо было как-то отделить от рыданий. Казалось, он еле держался, чтобы не откусить себе язык. Я щёлкнул пальцами и поощрительно кивнул официанту. На столе снова запахло кофе. Петя никак не мог сглотнуть шершавый ком в горле.
- И вот, бля, значит… да, короче, на, сам смотри. Вчера вечером пришло. – Он достал мобильник, потыкал туда своим толстым обрубком и протянул мне.
- Моя бичА. — Грустно вздохнул он.
- Твоя бичА — твоя и печаль, — автоматически брякнул я, разглядывая мобилу.

На фото была запечатлена девушка, довольно приятная, брюнетка, с отменной фигурой. Девушка без одежды. Во рту её находился крупный посторонний предмет, который вырастал из середины смуглого, волосатого мужчины. Предмет её не тяготил, он выпячивал её щеку изнутри, как чудовищный чупа-чупс. Видно было, что девушка держит в руке телефон и фотографирует сама себя. В её глазах плясали озорные искорки. Фотографию сопровождал текст: «Петинька! Зая! Ты самый классный! Плохо, что тебе здесь нет! Тут ОХУЕННО! Познакомься, это Гюльджан, он учит меня кататься на верблюде! Целую!»

Потом шли другие фото. И не мало. Я засмотрелся. Мне понравилась техника Гюльджана – чувствовалась школа, да и Лана не выглядела новичком. Весь стандартный набор: сверху, сбоку, сзади… Всё как надо, и завершающий выстрел спермой на лицо. Лана старательно запечатлела каждый этап. «А ещё он потрясающий кунилингмен!»
- Да-а… — Сказать мне было нечего. Я старался не смотреть на Петю и осторожно положил перед ним телефон. Он остервенело рвал зубами воблу. Мы молчали. Время шло. Я глянул на часы.
- Так, погнал я. Надо стекло везти домой.
- Так я отвезу.
- Ты нарытый.
- Это не твоя пррроблема, — иногда «подкофэ» он слишком давил на «р».

Мы выпили ещё по фужеру и вышли на воздух. В стеклорезке ждала стопка из двух стёкол.
- Подгоняй задом, — сказал я Петлухе. Он пошёл за машиной. Москвич, как москвич, — снаружи благородный налёт десятилетий и грязи, чем-то похож на Т-34, внутри… Да, вот внутри. Дело в том, что у Пети собака. Не помню, как называется, такая лохматая вся и не видно глаз. Цвет изначально белый, но это было давно. Она у него большая и живёт здесь, в машине. Короче, москвич – это передвижная собачья будка.
- Подожди… — Я держался за дверь, не решаясь войти. Хотелось надышаться напоследок. Петлуха уже завёл. Я зажал нос и влез.
- Откройте окна, блять. – Потребовал я, опустил стекло и высунул голову. После вчерашнего кофе хотелось блевать.
- Та ладно, не гони. Я недавно мыл внутри.
В подтверждении его слов сзади мне на ухо басовито гавкнуло это серое уёбище.
- Сэнди, заткнись, — он бросил руль, повернулся и шлёпнул собаку по морде, не забывая жать на газ. Сэнди рявкнула, пытаясь ухватить его за кисть. Машина вильнула, я успел поймать руль, вывернуть, по бордюру заскрежетал и отлетел колпак. Я ничего не сказал. С Петлухой не скучно, это главное, всё остальное ерунда. Сэнди растянулась на заднем сиденьи и вывалила чёрный язык. У Люськи, жены Петла, точно такой же, видимо, они с Сэнди дальние родственницы. У неё на ошейнике болтались три одинаковых красных свистка, это талисман, собака вообще была талисманом для этой семьи. Она хотела пить. Столбы по краям дороги увеличили темп – по ровному асфальту будка довольно резво гребла копытами. Петлуха продолжал жаловаться на судьбу. Он редко молчит – хорошему человеку всегда есть что сказать. Он оживлённо махал руками, заглядывал мне в глаза, вспоминая о дороге, только когда выезжал на встречную и ему сигналили. Ехать в москвиче – это труд. Не важно, пассажир ты или водитель. Тут негде отдыхать, ты должен чувствовать процесс каждым мускулом. Русская машина для русских. В ней очищаешь свою карму от грязи, платишь за грехи.

Мне стало тесно и я закрыл глаза. Слишком много кофеина.
Мы из Ломбардо. Этим всё сказано. Только Ломбардо могло породить такого, как Петлуха.

Когда он пришёл из армии, был май. По улице, скромно держась тени, шагал поджарый солдат с потемневшим от унижений и ветра лицом, настороженно вертел головой и отводил глаза при встрече с прохожими. Его парадка была линялой и помятой, туфли не чищены. Он был трезв и не проявлял особой радости. В таких случаях навстречу обязательно попадётся старый знакомый, хлопнет по плечу, закричит «Ебать!», а там подтянутся пацаны, солдат оттает, смущённо улыбнётся, вытрет взмокший лоб, подставит стакан. Откуда ты, Петло? Да вот, чуваки… Два солдата из стройбата заменяют экскаватор, слышали? Про меня…


Через две-три недели из непрерывного алкогольного погружения на поверхность всплыл другой, обновлённый человек. На нём сияла форма ВДВ, всевозможные дембельские примочки; аксельбанты, скошенные каблуки, ордена. На парне отдыхал глаз. Выкатив грудь, расставив руки в стороны, чтобы казаться квадратным, словно ему мешали неимоверные бицепсы, он не спеша переваливался вдоль улицы, кидая взгляды сверху вниз, влево, вправо. По тротуару значительно цокали подбитые каблуки. Он вертел на пальце кейс. Откуда ты, Петя? Что с тобой? Где служил? – краснели от недоумения, спрашивали знакомые, и зажимали рты ладонями, не веря своим глазам. Чечня – ронял он скупо и опускал глаза, пряча слезу. Его восхищённо хлопали по плечу, тискали руки, звали с собой. Каждый стремился Петлуху угостить, подогреть, знакомством с ним гордились.
Да, есть такие парни, чья жизнь – сплошной подвиг, трэш и угар.

Песок помог мало. Москвич сожрал ещё сантиметров двадцать дороги и тут же высрал её мне на брюки.
- Вылазь, ну тебя нахуй. – Проскрежетал я зубами. Петлуха вылез из машины и стал бить ногами в двери, по колёсам. Из домов высыпали соседи, сбились в кучки, повлезали на крыши. Завился дымок самокруток. Бабы прыскали в кулаки, сдержанно ржали, мужики деловито обсуждали наши перспективы. Маленький, любимый хутор, моё сердце здесь, с ними. Ни один пидарас не подошёл, чтобы помочь. Из открытого окна высунулось мохнатое рыло Сэнди.
- Гав. – Сказала она, глядя носом на хозяина.
- Слыхал? – Спросил я. – А ведь она права. Ты действительно мудак. Как можно ездить на такой резине? Иди, свистни в её красный свисток.
- Ладно, Джексон, заебал. Чо делать будем? – Пётл был похож на свинью, которую кинули на жёлуди, заставив рыть не там. Хуторяне вынесли из дворов табуретки и стулья, расселись, достали попкорн, семечки. Мужики на крышах звякнули стопками, издали маякнув нам, в нашу честь.
- У тебя же лопата, — сказал я. – Придумай что-нибудь. Удиви этих, — я кивнул в зрительный зал. В партере уже не было мест. – А я пойду пока, пригоню буксир.

Я вышел на трассу. Полчаса-час унизительной позы с вытянутым вверх, большим пальцем. Ноги слегка надломлены в коленях, ягодицы расслабленны и приспущены, спина вопросительной дугой, плечи вдавлены в грудь, головку немного вбок и вниз. С соответствующим выражением лица. Бровки чуть домиком, собрать страдальческие морщины на лбу, жалко-выразительный, с матовым блеском отчаяния взгляд, сконфуженная полуулыбка тонущего, но стесняющегося попросить о помощи, дабы не обременять, так сказать…
Такого хочется уебать с ноги, или заплатить, чтобы он немедленно умер. Господа, я не ел шесть дней… вжене манн па сис жюр…
Равнодушные авто месят пыль.
По краям тракта колоситься рожь, пшеница, жыто… никто даже для приличия или уважения к живому существу не надавит на тормоз.
Сегодня день бессердечных пидарасов.

Но чу.

На горизонте возникло нечто. И стало увеличиваться. Я увидел, что это облако пыли. Вскоре оно выросло в смерч, который нёсся по дороге, вырывая куски асфальта и уничтожая пшеницу вдоль дороги на корню. Смерч всё набирал силу, и я уже обречённо закрыл глаза, когда он остановился возле меня. Это был грузовик, ГАЗ. Я машинально опустил кулак большим пальцем вниз, ставя точку. В деревянном борту зияла и дымилась свежая пробоина. Открылась дверь кабины, и вылез водила.
- Эй, браток, где наши? – За ним грохотала война, свистели пули. Боковое зеркало лопнуло и осыпалось, у меня над ухом пропел шальной осколок. Я чуть не наложил в штаны, а ему хоть бы хны. Бравый вояка в танкистском шлеме, в дырявом тельнике, в рыжих чапаевских усах, вымазанных в солидоле, и лихо заправленных за уши. Я пригляделся. С левой стороны на груди ордена «За отвагу», «За взятие Берлина», «Тысячелетие крещения Руси», «Почётный донор», «1 место в соцсоревновании по сбору металлолома», и что-то ещё, а с правой – медаль «Зимняя кампания на востоке 1941 – 1945 гг.», «Рыцарский крест с дубовыми листьями» 2 степени, «Антипартизанский» нагрудный знак, нагрудный знак Люфтваффе «За ближний бой» и ещё какая-то мелочь. Это был свой пацан, как ни крути.

World of tanks.

- Это тебя из ИСа захуярили? – Я показал на борт.
- Пантера, блять. Еле ушёл. Весь взвод фрицы положили. – Чувак не унывал, улыбался всей грудью. На таких всё и держится. – Ну, так где фронт?
- Там. – Я махнул в сторону Ломбардо. – Подсоби, брателло. Нас подбили. Моего механика ранило в голову, навылет. Все мозги нахуй вынесло. А ему ещё в Египет, к невесте, лететь и лететь.
- Запрыгивай.
И мы помчались на передовую.

Но там наступило временное перемирие. Петя, уже полулёжа, бухал с мужиками на крыше и показывал им свой телефон – крестьяне осуждающе переглядывались, качали головами. Несколько молодых женщин принесли вёдра и мыли наш москвич, тихо напевая стройным хором «парней так много молодых на улицах Саратова…» Маленькая девочка поднесла лукошко с малиной к окну и кормила Сэнди. Та, высунув голову из машины, как лошадь, нагло чавкала окровавленной пастью. В траве лениво стрекотали сверчки, деревенское солнце выжимало на Ломбардо последние тонны огня и потихоньку катило домой.

Морячок уже прилаживал трос. На войне этому быстро учились. Понимать всё без слов. Как только он сел в кабину, я сказал: «Поехали!» – И махнул рукой. Газон рванул резво, по-мужски. Перепуганный москвич подлетел полметра над землёй, гремя ржавыми крыльями. И покорно помчался вслед за грузовиком, как телёнок, вздымая пыль. В последний раз высунулось мохнатое рыло Сэнди.
- Гав! – Произнесла она удивлённо в нашу сторону. И растаяла навсегда в непонятном.
Подошёл Петлуха, стал рядом.
- Ебать. – Он растерянно развёл руки, будто загонял курей в сарай, а они разлетелись. – А мне же завтра в Волноваху, за отрубями.
- Ну, значит, возьмёшь выходной, — успокоил я его. – Знаешь, Петь, не хочу тебя пугать…. Но, по ходу, москвича у тебя больше нет. Я видел глаза этого чувака.
- А Сэнди?
- А что Сэнди? Она у себя дома. В будке.
- Ты ведь не напишешь об этом? – Он со слабой надеждой в голосе повернулся ко мне.
– Ну штооо ты! Конешно же нет.
- Я знаю, там на Удавкоме какая-то мутная шняга корячится.
- Да, — с наигранным безразличием бросил я, — можно бы баблища срубить по-лёхкому… Ну нет, так нет.
- Я прошу тебя. Завтра эта хуйня и так в ютубе будет. Глянь, все с телефонами. Не хватало, чтобы ещё та ресурсная гопота меня полоскала.
- Так. Не еби вола, Петя. Моё слово закон. – Я был резок, но честен. Слово чести резкО, хлесткО, но справедло.
Петя широко расставил ноги. Земля под ним качалась, он держался за воздух.
- Хорошо, хоть стекло привезли. — Скромно заметил я.
Петя постоял, сошёл с дороги и, обессилено рухнув на колени, пополз, собирая полевые цветы.
- Отнесу своей… пусть порадуеца, сука… — лепетал он.

И то правда, подумал я, надо и свою кобылу ублажить. Тут этого говна хватало, я нарвал пышную охапку бурьяна.
Из моего подворья донеслось недовольное ржание.
- Не, ну ёп твою мать! Сколько время, ты видел? С утра ушёл.
- На, это тебе, любовь моя. – Я протянул ей букет.
- Ух ты! – Она потянула носом, лизнула букет языком, высмыкнув из него солидный пучок, захрумкала.
- Уммм, какие цветы… — кобыла довольно скрипела челюстью, — ничо так. Красивые.
- Ой! Гляди-ка, «смеркалось»! – Встрепенулся я. – Время вечернего кофе.
- А дома закуски нет, иго-го-го! – Заржала эта лошадь язвительно. – Ты, Джексон, вчера неплохо пофестивалил, бабла ни копейки.
- Ну, тебе-то что горевать. У тебя закусь есть. – Я кивнул на букет.