Владимир Павлов : Голодные стены

Случилось это в середине осени минувшего года, когда Иванов, студент одного из петербургских вузов, почувствовав разочарование во всем, взял отпуск и поехал на курорт, чтобы восстановить силы и там, в тишине, подумать, стоит ли продолжать учебу, и, если не стоит, то чем заниматься дальше. Санаторий находился на окраине маленького прибрежного городка, известного своими курортами. Поселили его в третьем корпусе, на третьем, последнем, этаже, где всегда стоял запах кислой капусты. В номере, кроме кровати с сеткой, старого шкафа и тумбочки, ничего не было. Сезон закончился, и комнаты большей частью пустовали. По ночам становилось жутковато, из коридора доносились звуки, похожие на шаги. Отдыхающие шутили, что это привидения когда-то работавших здесь людей возмущаются упадком и запущенностью. Здание, действительно, сильно изветшало и ну ждалось в капитальном ремонте, но у администрации нашлись деньги только на укладку плитки и замену сантехники в ванных комнатах. Огромный парк, некогда ухоженный, освещенный по ночам, теперь больше напоминал лес, так что во время прогулок по дорогам странно было упереться в бетонный забор или наткнуться на полуразрушенную беседку.
Днем Иванов читал скучный громоздкий роман какого-нибудь советского писателя, – в библиотеке других не было, – смотрел в окно на расписные аллеи, иногда играл в шахматы с отставным полковником Платоном Григорьевичем, жившим в соседнем номере. Платон Григорьевич, крупный мужчина с обрюзгшим, когда-то красивым лицом, вел совершенно праздное существование, получал хорошую пенсию, брал деньги, когда надо было, у жены, владелицы мебельной фабрики, лечил на курортах печень, волочился за каждой юбкой и считал себя настоящим мужчиной. Он часто говорил Иванову слезливо-умоляющим тоном, точно прося что-нибудь для себя: «Андрей, ну что вы все сидите взаперти? Познакомились бы с девушкой! Было бы мне столько лет, сколько вам, я бы только и делал, что знакомился с девушками»
Гулять он любил по ночам, когда желтые окна трех корпусов, соединенных переходами, меняли цвет на тусклый голубоватый, исходивший от экранов телевизоров. Он обыкновенно отходил по дороге немного вглубь парка и смотрел на окна, представляя, под впечатлением книг, какою здесь была жизнь в советское время. Переносясь мысленно в другую эпоху, он шел дальше, в живую темноту высоких деревьев, с опаской проходя по гнилым мостам над глубокими оврагами, где сочились хрустальные речушки. Возле воды всегда чудились человеческие голоса, и воображение рисовало советского офицера, гуляющего с дамой, группу студентов, с горящими глазами обсуждающих что-нибудь диссидентское, пьяного рабочего, которому только что сделали выговор на комсомольском собрании… На перекрестке он сворачивал – обычно влево. Все чаще преграждали путь поваленные деревья, все реже чувствовался под ногами асфальт. Иванов смотрел на черные трубки обезглавленных фонарей, слегка выделявшиеся на темном небе, и ему становилось грустно и страшно. Вместо офицеров и дам чудились лешие и кикиморы, которых напоминали в темноте кривые пни и коряги. Он против воли оглядывался и спешил на широкую дорогу, выводившую к первому корпусу.

Однажды, возвращаясь днем с прогулки, Иванов забрел на заросшую поляну, в конце которой чернело заброшенное деревянное здание, одноэтажное, похожее на барак. От крыши остался один скелет, окна были местами заколочены, в дверном и оконных проемах гнездилась сырая тьма запустения. За зданием территория кончалась: поляна упиралась в забор. Слева от тропинки, по которой он пришел, за кустами спряталась уютная беседка, где сидели две девушки. Одна из них, постарше, крепкая, ладная, очень красивая, с черными просто убранными волосами, с маленьким волевым ртом, имела строгое выражение лица и едва обратила на Иванова внимание; другая же, совсем еще молоденькая, – ей было не больше восемнадцати, – тоже крепкая, хорошо сложенная, с большим ртом и большими глазами, посмотрела на него с любопытством.
Иванов стоял как вкопанный, не зная, что сказать. С девушками он всегда терялся и робел, на него находил настоящий столбняк.
Вскоре после этого, как-то вечером, когда Иванов дочитывал в своем номере очередной скучный роман советского писателя, автора и название которого он никак не мог запомнить, заглянул полковник и пригласил его «поиграть в карты с дамами»
– Я бы, Андрей, – говорил он с одышкой, когда они спускались по лестнице, – будь я помоложе, для таких девушек все бы сделал. Обе – чудо как хороши, похожи, – они сестры. Да вы их, должно быть, видели.
Иванов вспомнил недавнюю встречу на поляне, и у него участилось дыхание. Платон Григорьевич рассказал, что они из состоятельной семьи, живут в Москве. Старшая, Анна, полностью посвящала себя помощи бездомным, организовала благотворительное общество, где можно получить пищу, первую медицинскую помощь и ночлег; младшая, Софья, кончала школу и постоянно увлекалась чем-то новым. Теперь она хотела стать художником и по целым дням простаивала с мольбертом на балконе.
Девушки сидели в той же беседке, где Иванов впервые их увидел, и ему показалось, что ни позы их, ни выражения лиц не изменились, будто прошла всего минута с тех пор.
– Платон Григорьевич, а мы уж думали, вы о нас забыли! – приветливо улыбнулась старшая полковнику, мельком взглянув на Иванова.
– Как же, о вас забудешь, Аня! – ответил полковник шутливо-игривым тоном. – Вы не против, если я вас познакомлю с молодым человеком?
– Мы вас видели недавно, – обратилась Соня к Иванову, обрадовавшись, точно встретила старого друга.
Когда все представились и раздали в дурака, Аня завела разговор о новом законопроекте, пеняя Платону Григорьевичу, что он, в прошлом влиятельный человек, не вмешивается в политику, а тот, словно уговаривая ее, как ребенка, отвечал: «Ой, Анечка, мне бы ваши годы, я б мир перевернул!» Соня скучала, не участвуя в разговоре, и все время проигрывала в карты, смотря без всякой мысли на синее безоблачное небо, на янтарные, точно застывшие в синеве, верхушки берез. Иванов тоже молчал; ему нравилось, что Соня не участвует в разговоре, что глаза у нее спокойные и немного грустные, как небо, и, когда она нечаянно касалась его ноги своим налитым бедром, он чувствовал легкие разряды электричества, приносившие нестерпимое наслаждение.