Марен Карович : Борщ

Вот и всё. Я смотрел на неё, и видел толстуху в бигудях, растянутом старом халате, со скалкой в руках, в стёртых серых тапочках. Она шаркала, иногда охая, но всё время не забывая пилить своего мужа. Много пьешь, много задерживаешься, сын в тебя, почини дверь, прибей полку, дострой дачу. На кухне варится бадья борща, в её душе — мысль, что она сможет своего мужа изменить. Дура, что с неё взять: позволяет своим пмс-ным эмоциям взять над собой верх, и к тому же размазывает их на окружающих. Почему они должны распространяться на меня? Сиди себе молча в тряпку, закрой свой поганый рот, у меня отвращение к тебе — между твоим ртом и мозгом нет никакого фильтра, даже так: твой рот связан напрямую с глазами, в обход мозга. Ты ж морозишь дикую ересь, ты же дура в каноническом прочтении, мать твою! Оксана, я прям сейчас всё это вижу, и мне становится жалко твоего «возможного» парня, который купится на твою ложь, ведь оставаясь один на один, ты делаешь из себя няшку, но потом отыгрываешься сраным набором разнородной ереси, напор которой не только вытерпеть, но и понять невозможно. Настолько тупой суки, поддающейся своим дурацким понятиям, еще стоит поискать.
И вот я смотрю в эти глаза, когда мы остались в лифтовом холле одни. Они мягкие, ты тихая, в коридоре никого. Складываешь брови домиком и спрашиваешь, почему я такой злой.
Блеать, думаю. Продолжаю смотреть в глаза. Домиком, сука.
Выходя из здания, листаю что-то в мобилке. Говорю, что пойду иным путём, типа, надо зайти. Прощаюсь.
Такие тупые суки пьют очень много крови, после них (имеющих почему-то блять вес в обществе) не хочется ничего, опускаются руки, нет желания вообще разговаривать, делать что-то поверх своих социальных обязанностей.
А работа-то у нас одна, и хорошо оплачиваемая. Поэтому куплю коньячку, и сразу поставлю будильник, чтоб не проспать. Ведь завтра… Лучше не думать.