Владимир Павлов : Голодные стнеы (Продолжение)

Впереди показался бетонный забор, ворота и открытая калитка. Соня стала рассказывать связанные со зданием страшную истории, слышанную ей от работников санатория. Иванов слушал, не понимая смысла, и молчал. Он решил, что сделает признание до того, как они выйдут за территорию. Несколько простых слов были давившими на сердце огромными глыбами. Но вот они миновали вход, двинулись по пустой разбитой дороге, тянувшейся вдоль забора, а он все молчал, подчиняясь ее дружескому тону.
– Осторожно, не запнитесь! – сказала она, поднявшись на бетонный блок и перешагивая через трубы теплотрассы, и ее тугие икры в шерстяных колготках красиво напряглись.
Иванов медленно перелез, чувствуя свою неуклюжесть и нарочно стараясь быть еще более неловким. За трубами, влево от дороги, убегала в частый лес узкая тропинка, едва различимая на хрустящем ковре бурых листьев. Еще с дороги он заметил две одиноко торчавшие среди высоких осин стены – остатки какого-то строения. Когда они проходили мимо, ему показалось, что за меньшей стеной кто-то стоит и наблюдает, но из-за молодых деревьев, лезших из фундамента, это место плохо просматривалось. Соня замолчала и шла с опущенной головой, чем-то подавленная. Сквозь узор ветвей на потемневшем небе отчетливее проявился белый коготь ущербной луны. Кривые березы, похожие на трезубцы и шеи драконов, недовольно скрипели на ветру. Глядя на Соню, необычно молчаливую и грустную, Иванов понимал, что это не лучший момент, но такой, как сейчас, решительности в себе никогда не чувствовал.
– Соня, я вас люблю, – сказал он отчетливо новым, каким-то не своим, твердым и смелым голосом и прибавил то, чего не собирался говорить: – Выходите за меня замуж.
Она вздрогнула от неожиданности и посмотрела на него с удивлением.
– Мне надо подумать… – проговорила она, бледнея. – Пойдемте отсюда. Мне здесь как-то не по себе.
Как только они вернулись на дорогу, чуждая ему самоуверенность покинула его. «Боже, что же я наделал! – думал он с ужасом. – Теперь все пропало. Хотя иначе и быть не могло»
На обратном пути молчали. Иванов ощущал, что между ними появилось что-то новое, разделявшее их. Не было прежней легкости и дружеского доверия. «Выходите замуж, – передразнивал он себя. – Конечно же, сразу замуж…»
Возле корпуса она попыталась улыбнуться:
– Ну, все, мне пора. До завтра.
Отказавшись от ужина и делая круги по номеру, как осужденный на смертную казнь заключенный, он вспоминал ее вымученную улыбку на побледневшем лице, когда она прощалась, ее слабый, покорный голос, и чувствовал, что без этого всего он теперь не сможет жить.

Когда на другой день вечером Иванов пришел в беседку, его поразила страшная пустота. Возле стола стоял аккуратно завязанный пакетик с мусором. Не помня себя от внутренней боли, он побежал по морщинистому асфальту, пестрому от нападавшей листвы. Потревоженные вороны злорадно смеялись вслед с головокружительной высоты дубовых верхушек. Милое окно на втором этаже, вместе с другими окнами, красиво желтело на темно-синем небе, но теперь оно не грело, а опаляло. Перепрыгивая через три ступеньки, задыхаясь, он поднялся на второй этаж. За знакомой дверью раздавался голос Ани, говорившей по телефону о своей ночлежке.
– Кто там? – окликнула она, когда он постучался.
– Это я.
– А! Простите, не могу к вам сейчас выйти. Мы собираемся, уезжаем рано утром, нет ни одной свободной минутки.
Он медленно спустился и, ни о чем не думая, стоял на крыльце и смотрел на серебряную Венеру, мягко сиявшую над дубовой рощей, на высокую арку центрального входа, и до него доносился из холла веселый смех полковника, игравшего с кем-то в шахматы.