Владимир Павлов : Голодные стены (Продолжение)

Иванов весь был погружен в мысленные диалоги с ней, – вспоминая те, что были, что-то меняя в них, представляя, как повернулись бы тогда события, – а потому не ведал, что творят его ноги. И когда глубокой ночью он опомнился и осознал, что стоит в лесу, в том же месте, где произошло это ужасное объяснение, то немало удивился. Как это часто бывает после того, когда человек переживет страшное душевное потрясение, он не чувствовал физической усталости, даже напротив, ощущал большой запас энергии. После опустошающей бури его душа жадно впитывала все без разбора, чтобы спастись. Иванов ощутил незнакомое ему странное беспредметное влечение. Ветки кустов, как крючковатые пальцы кикимор, ласково удерживали его за куртку. Нежить не пугала его, как обычно, а притягивала и манила. Когда фонарик выхватил из сырого мрака старый колодец без крышки за рогатым пнем, он готов был поклясться, что, если бы в этот момент из него вынырнула русалка, он овладел бы ей с животной страстью. Тропинка вела в самую чащу. Справа лес проваливался в овраг, откуда доносилось жалобное журчание речушки. Он вышел на незнакомую дорогу, по нисходящей, очевидно, упирающуюся в другой санаторий, и пошел в гору. Сладострастие к потустороннему сменилось иррациональным страхом. Что-то подсказывало в сердце, что надо бежать, и он было послушался этого голоса, но потом убедил себя, что это глупости, и упрямо зашагал дальше. Он почему-то знал, что выйдет к дьявольскому дому, бывшему причиной той роковой прогулки, и это еще больше подстегивало его решимость. Скептическая улыбка уже готовилась искривить его рот, но, достигнув цели, он застыл, пораженный неприятным, мрачным и красивым зрелищем. Луна хорошо освещала неправдоподобно высокие осины и казавшееся за ними небольшим трехэтажное здание. Иванов прошел вглубь аллей, чувствуя ватную слабость в ногах. Каркас левого крыла с обрушенными перекрытиями и уцелевшей двускатной крышей белел колоннами и соединительными балками, точно костями. Как загипнотизированный, Иванов не мог оторвать взгляда от сохранившихся на последнем этаже деревянных стен с окнами. Он с непостижимым упоением чувствовал ту жизнь. Здание словно ожило, вернуло себе прежний вид, и в коридорах послышались детские крики. Сзади донесся звук чьих-то приближающихся шагов. У него оледенела голова от страха. Это оказалась собака, пробежавшая сквозь кусты к заброшенной сторожке. Осторожно перешагивая через груды кирпичей, он зашел внутрь каркаса. Колонны покрывали надписи, оставленные подростками. На самом верху, где полностью обвалились перекрытия, тоже пестрели чьи-то автографы. Иванов старался разглядеть даты и понять, давно ли там рухнул пол. Но это являлось лишь способом отвлечься от преследовавшего его ощущения, что за ним кто-то следит, заставлявшее оглядываться на каждый шорох.
До лестницы, по которой он хотел подняться на третий этаж, пришлось добираться почти вслепую, запинаясь о кучи камней и мусора, так как фонарик был слишком слаб, чтобы пробить густую заплесневевшую тьму. Трогая ладонями стену, он медленно поднялся на пролет. Вдруг наверху послышался шум. Не владея собой, Иванов рванул вправо и упал на пол, а потом провалился в какую-то шахту. Обнаружив себя целым, без единой царапины, он ползал на четвереньках в абсолютном мраке, шаря руками под собой, пока не нашел фонарь. Иванов сообразил, что помещение было замуровано под полом, а он, наверное, проломил своим падением изветшавшее перекрытие. Подпрыгнув и не достав рукой высокого потолка, он сел на пол, обхватив колени руками, и стал ждать неизвестно чего. В трудных ситуациях он всегда так делал: когда не мог вспомнить вопрос экзамена, когда терял ключ от квартиры, когда забывал в метро тубус с чертежами. Все боролись, искали выход, просили помощи, а он просто сидел. Учился Иванов всегда серо – ни плохо, ни хорошо, талантов никаких не проявлял. В школе учителя никак не могли запомнить его имени и постоянно с кем-то путали, а потом стали называть просто по фамилии. «Саша, Петя, Вася, Иванов – сделайте то-то»
Это здание, немые стражи-осины там, у входа, вся эта ночь с прекрасными звездами – все было чужое, враждебное человеку. Даже его вещи будто бы ему не принадлежали. У него не было ничего. На сердце навалилась неподъемная тоска, словно он совершенно один в этом мире, совершенно никому не нужен. Ему стало жалко до слез – не себя, а какого-то наивного ребенка в себе, который вечно страдал.
Серебряный круг фонарика, который бессознательно направляла рука, наполз на большую опрокинутую пятиконечную звезду, вписанную в окружность. Рисунок, выполненный довольно точно, имел размер во всю высоту стены. Из своих скудных знаний по магии Иванов знал, что это – перевернутая пентаграмма, знак колдовства. Справа от изображения чернел проем в какое-то помещение. Войдя туда, он сначала замер от удивления, а потом из глаз у него брызнули слезы от задыхающегося восторга. На высоких, до потолка, стеллажах, занимавших всю немалую площадь, лежали золотые слитки. В том, что это золото, не было никакого сомнения: каждый кирпич весил не меньше пуда. И этого золота было много, очень много! Иванов, держа в одной руке, дрожавшей от волнения, слиток, захотел снова посмотреть на пентаграмму. Направив луч влево от символа, он чуть не выронил фонарь. Вдоль смежной стены лежала могильная плита с четырехгранным железным крестом вместо надгробия.