Владимир Павлов : Голодные стены (Окончание)

К решению убрать могилу в подвале его подтолкнула одна важная новость.

В одну из ноябрьских пятниц, почти год спустя после трагедии, он вернулся домой, как обычно, вечером. Месяц назад они поженились, хотя давно жили как супруги. Одетая в голубое с узором платье, она сидела возле камина за вязанием и не слыхала его. Склонив над спицами свое правильное, тонкое лицо, она часто прерывалась, рассеянно глядя поверх, куда-то в огонь. Каждый раз ее красота поражала его как впервые. Остановившись, он с восхищением глядел на нее. Выйдя из рассеянности, она повернула к нему свое уставшее лицо.
– Что с тобой? – спросил он, заметив ее слабость. – Ты нездорова?
– Нет, все хорошо, – сказала она, вставая и целуя его в губы. – Я ждала тебя, но ты вошел так тихо…
Он заметил, как дрожат ее плечи, хотя в комнате было тепло.
– Но ты о чем-то думала? – продолжал он, укутывая ее шалью. – Что тебя занимает, скажи?
Она посмотрела на него с детской безграничной доверчивостью, и ее строгие глаза засветились необычной нежностью, ни на кого не направленной.
– Я беременна, – сказала она чуть слышно, просияв счастливой улыбкой.
– Да?!
Он сел возле нее на корточки, ошеломленный новым, огромным чувством, превращавшим сердце в тающее сливочное масло.

Всю ночь они не спали, ездили в ресторан, восторженно разговаривали о разных смешных мелочах, потом пошли в беседку, где произошла первая встреча. Наутро по его заказу привези огромный торт и бутылку клико, и тогда же он вызвал рабочих, сказав жене, что хочет сделать из тайника подвал. К вечеру все было готово.
По словам бригадира, под плитой ничего не было. Но он явно чего-то не договаривал и слишком уж спешил получить расчет. Иванов прекрасно знал, что эти ребята обычно не упускают случая навязать клиенту кучу дополнительных работ. Присмотревшись повнимательнее, он понял, в чем дело. На месте убранной плиты была еще одна плита, идеально входящая в вырезанный из пола прямоугольник и незаметная. Но из-за трещины она переломилась надвое и в середине, когда на нее наступали, уродливо торчала. Эти мерзавцы повредили камень и не хотели ничего исправлять за свой счет. От досады он сжал кулаки. Где-то наверху послышался голос Ани, звавшей его к ужину.
– Иду, милая! – откликнулся он и, немного постояв, стал подниматься.

Аня давно спала. На ее красивом, тонком лице не было ни тени беспокойства. Камин в гостиной догорел, и дом погрузился в полную тишину – только ветер стонал и бился в окна, да иногда скреб по стеклу сухой оторвавшийся лист. Вдруг ему послышалось, что на первом этаже кто-то ходит – уверенно, по-хозяйски. Бесшумно поднявшись, чтобы ее не разбудить, достав из стола пистолет и накинув халат, он вышел во враждебный мрак гостиной и стал на цыпочках приближаться к лестнице. Но тишину ничто не нарушало. Ему показалось, что нечто мелькнуло сбоку в глубине комнаты. По спине пробежал холодный ветерок. Он резко повернулся и уставился на сливавшийся с темнотой диван. Там кто-то сидел, выделяясь широкими плечами. Это был всего лишь его пиджак, который он вечером снял, чтобы перевесить, и забыл. Он перевел дух. Ему показалось, что на этот раз он вполне отчетливо слышал внизу шаги. Успокоить страх можно было только одним способом: сходить туда и проверить. «Скоро по твоим коридорам вновь будет разноситься детский смех, – пытаясь скинуть пелену страха, думал Иванов, с щемящей радостью вспоминая новость. – И ты, как в былые времена, станешь гнездом жизни! – Он с благодарностью погладил холодную стену, спускаясь по ступеням. – Кто посмел назвать тебя проклятым домом? Ты – прекрасный, чудесный дом»
Добравшись до кухни, где слышались шаги, он включил свет. От предчувствия того, что там можно увидеть, голову обожгло холодом.
То оказалось двумя громадными крысами, хозяйничавшими возле перевернутого мусорного ведра. Нервы, натянутые, как струны, блаженно расслабились.
После минутного размышления о том, почему на крыс не действует яд, он вышел, оставив свет, и пошел к окутанному тьмой простенку лестничной клетки. Три раза он оглянулся, чтобы убедиться, что никто не крадется сзади. С каждым шагом по мягкому ковру непонятный ужас рос. Он добрался до лестницы и сделал то, чего бессознательно хотел: достал из кармана связку ключей и закрыл замок подвала. «Разум человека помогает запереть даже собственный страх, – довольно усмехнулся Иванов сочиненному афоризму. – А надо бы книжечку издать. Мне же Константинов предлагал, когда я рассказывал ему свои афоризмы»
Вдруг изнутри по двери раздался страшный удар. От неожиданности он выронил пистолет и принялся дрожащими руками нашаривать его в темноте по полу. Ударили еще раз – да так, что дверь прогнулась. Рвавшийся наружу бил, наверное, громадной кувалдой. С третьего нечеловеческого удара дверь слетела, чуть не накрыв успевшего отскочить Иванова.
От вида существа, шагнувшего из проема, он окаменел. Почти человеческое, очень коренастое и покрытое шерстью тело держалось на двух сильных, толстых ногах. Руки, несоразмерно длинные, с когтистыми человеческими пальцами, свисали ниже колен. Голова, – точнее, морда, – напоминала кабанью, с тем же длинным рылом и торчащими сбоку клыками. Но самым страшным были глаза: удлиненные, светящиеся, без зрачков, как у древнего идола, словно воплощавшие слепую безликую силу – само зло. И эта сила парализовала волю и подчиняла себе.
– Господи, пресвятая богородица! – зачастил исступленной скороговоркой Иванов, никогда не молившийся. – Господи, пресвятая богородица! Господи, пресвятая богородица!
Он беспомощно пятился мелкими шажками, крестя нечто и повторяя эти три слова, чтобы не обезуметь от ужаса. Громадная рука загребла воздух. Перебарывая паралич страха, сделавший ноги свинцовыми, он развернулся и побежал что было сил. Вдруг ковер рванули из-под ног, и он упал, растянувшись на холодном полу. Нечто преодолело разделявшее их расстояние в три прыжка.
– Аня, не выходи! – хотел он крикнуть, но вместо этого заорал от боли, почувствовав вонзившиеся в спину когти. Вдруг он ясно осознал, что сейчас оно разорвет его на части. Его парализовало. На лестнице послышался какой-то шум. Только потом он сообразил, что это был звук падающего тела жены, лишившейся чувств. Оно оглянулось. Инстинкт заставил Иванова подняться и побежать к выходу. Спина превратилась в сплошной пульсирующий комок боли. Страх, в котором заключалось сумасшедшее желание жить, не давал ему опомниться. Выскочив за дверь, бросив беременную жену, он кинулся к лесу. На него нахлынул ледяной ужас. Оглянувшись, он увидел, что оно бежит за ним в трех шагах. Страшный удар сзади сбил его с ног. Низ спины взорвался мучительной болью. Существо сжало его поясницу зубами. Ошпаренный мыслью о смерти, он перестал замечать боль и принялся вырываться, как только мог. Оставляя халат и часть кожи со спины в пасти чудовища, он рванул вперед.
С трудом различая дорогу, Иванов летел по длинному и широкому коридору черных осин, страшных своей ночной высотой. Оставшийся позади дом стал враждебным и строгим, он словно гнал от себя нечестивца и вора. Спина превратилась в бесформенную горящую массу. Добежав до моста и повернув на тропинку, он вцепился в дерево, склонив голову, – волнами накатывали слабость и головокружение. Чудовище отстало еще в конце аллеи. Он с трудом дышал, еле переставляя ноги, – так быстро ему никогда не случалось бегать. Лес, с однообразным говором ручейков, с частыми стволами столетних деревьев, уходящих в звездное небо, казался островком безопасности в океане страха. Даже искривленная береза, похожая на ведьму, заламывающую руки, вызвала у него улыбку, когда он проходил мимо. Иванов присел на мягкий мшистый камень неподалеку от колодца, с наслаждением втянув запах чистой воды. Луна, разделенная надвое свисающей перед его лицом веткой, освещала большой квадратный камень справа от тропинки. Он всматривался в узорно пестревшую в прозрачной тени возле камня рощу молодых осин, выделявшихся полосой среди высокого леса, и думал, что когда-то, очень давно, здесь, возможно, совершали жуткие обряды с жертвоприношениями. Воображение живо нарисовало перед ним картину: обнаженная девушка с покорным испугом ложится на гладкую, как стол, поверхность, а рядом стоит жрец в маске – воплощение некоей безликой силы. Против воли ум натыкался на одну мысль: беззащитная жена с ребенком в животе, которой, быть может, нет в живых, – и страшное отчаяние щемило сердце. Внезапно в темноте возле кривой березы загорелись белые глаза. Ужаленный паникой, он забыл о боли в спине и принялся судорожно переставлять ногами и руками, уползая в густые заросли. Поднялся ветер, тыча ветками в лицо. Чудовище осталось где-то позади, будто потеряв его из виду. Забравшись в колодец, стоя на железной лестнице над водой, он слушал, как клокочет где-то в горле его сердце и смотрел на белевшее от несметных звезд небо. Он свесился и попробовал ногой воду на дне колодца. Теплая, можно слезать. Вдруг сверху на него опустилось что-то тяжелое, и шею внезапно охватило пламя. Он услышал, как в нем что-то хрустнуло, совершенно отдельно от боли и тем более пугающе, и стал бороться с всемогущей чернотой, все больше и больше охватывающей сознание.
– Очнись же! – рычало существо, издевательски посмеиваясь, тряся его, как тряпичную куклу.

Открыв глаза, он сразу зажмурился от непривычки к свету. Кругом были руины. От пронзившей его затылок, где волосы запеклись кровью, резкой боли хотелось мычать.
– Очнись же! – испуганно повторял полковник, толкая его в плечо. – Очнулся? Ну, слава Богу! Я тебя сутки искал, всю полицию поднял… Можешь идти? Тебе не нужен врач?
– Нет, – сказал он, вставая и отряхиваясь. – А как же… – Он сделал безотчетное движение в сторону лестницы, но тут же остановился, разглядев во мраке полуразрушенные ступени.
Сетка перекрытия на третьем этаже прогнулась почти до половины высоты стены, но все еще выполняла свою работу, словно являя в этой немыслимой нагрузке пример преданности и стойкости. На стене остался клочок обоев с цветочками.
Заметив на лице Иванова глубокое отчаяние, полковник повторил вопрос:
– Точно не нужен врач?
– Нет, все в порядке. – Он сжал губы и сделался непроницаем. – Пойдемте.
Пока они шли, Иванов будто порывался что-то спросить, но все откладывал. Когда полковник стал рассказывать очередной анекдот, он неожиданно сказал:
– А сестры уехали, вы не знаете?
– Какие сестры? – удивился полковник.
– Ну, Аня и Соня, – преодолевая горловой спазм, выговорил Иванов. – Ну, старшая благотворительностью занимается, младшая – художница.
– Не знаю, – пожал плечами полковник и нахмурился, забыв придержать железную дверцу.
Иванов, не заметив удара дверцы, плелся следом и смотрел на восьмигранную крышу беседки, скрытой кустами.
– А, постой! – он весело улыбнулся. – Это две новенькие, которые вчера приехали? Я с ними еще не успел познакомиться. Да вот и они, – указал он на двух сидящих в беседке девушек. – А ты уже с ними подружился? Ну, тихоня, ну скромник! – Он одобрительно захохотал. – В тихом омуте…
Но Иванов его уже не слушал и торопливо, как на пружинах, шел к беседке.
– Аня! Соня! – воскликнул он, не владея собой, но тут же осекся, увидев их недоумение.
– Нет, вы ошиблись, – сказала Соня (он не мог по-другому ее называть!), с интересом на него посмотрев. – Постойте… – Она на минуту задумалась, и на ее милом лице отразилось волнение. – Мы будто бы с вами знакомы… Только где…
Аня молчала, но в ее блестящих глазах он увидел мучительную радость узнавания и страдание от невозможности вспомнить.
Он медленно поклонился и зашагал, не оборачиваясь, к своему корпусу.

В тот же день Иванов уехал. До конца путевки ему оставалась неделя. После возвращения все заметили в нем сильные изменения. Он поступил на другой факультет, серьезно увлекся живописью, свободное время посвящал работе в благотворительном обществе, посещал тренажерный зал (правда, по какой-то причине избегал женского пола и жил, как аскет) – в общем, стал он совсем другим человеком… Но это уже совсем другая история.