katarina : 11 стульев (на конкурс 11)

11 стульев.

Мешки с мусором, лязгая, поглотила смердящая пасть контейнера. За ним в темноте рисовались очертания непонятного предмета.
–Что-то новенькое выкинули,- подумала я, нажимая кнопку фонарика. Луч света, в котором танцевали мельчайшие капельки тумана, облил серебром изгибы венского стула.
–Целый вроде.
Я взяла мокрый стул и понесла его в мастерскую.

В ярком электрическом свете он был жалок, как выброшенная на улицу собака. Как выброшенная породистая собака. Промокший насквозь, сжавшийся, испуганный, ободранный. Тем не менее, даже в этом состоянии он был хорош. Старинное дерево, обсыхая, тускло заблестело. Ножки идеально стройны. Сиденье круглое, с расходящимися от центра ребристыми лучами. Спинка была просто шикарна: по широкой доске с «бородкой» вились искусно вырезанные стебли с листьями.

Стул, высыхал, и будто осматривался, отогреваясь в домашнем тепле. Мастерская была просторна, вдоль стены стоял почти отреставрированный буфет, старинная рама для зеркала высыхала после покраски. Сгрудившись в углу, на новенького с любопытством смотрели десять стульев.

Каждый из них был уникален. У кого-то круглая спинка, у кого-то прямая, у одного на ней три рейки, у другого пять. Среди них были почти альбиносы- изгибы их спинок чистого дерева казались облитыми медом, у «мулатов» прозрачный коричневый лак не скрывал, а наоборот подчеркивал рисунок благородной древесины, а такие, как сегодняшний найденыш,- смуглые, почти черные,- сразу давали понять, кто играет главную скрипку в любом интерьере. Они все были отремонтированы, покрашены, готовы. Я собирала их, как собирают рассыпавшийся жемчуг обратно на нитку. Эти стулья будут стоять в столовой вокруг большого овального стола. В их ансамбле не было ни одной пары, каждый в единственном экземпляре. Но все они стали единым, законченным и практически музыкальным целым, благодаря неуловимой «скрипичности» форм.

Я стала осматривать незапланированного случайного новенького. Перевернув стул, я ожидала увидеть на обратной стороне сиденья привычный ценник. Намертво приклеенной пожелтевшей бумажки не оказалось. Днище было исписано тонким и каким-то «бегущим» почерком. Писали, очевидно, пером и чернилами. Некоторые буквы были неразборчивы, некоторые читались очень хорошо.

«Милая, любимая Мари! Надеюсь и уповаю на Господа нашего Бога, что Вы когда-нибудь обнаружите эту записку. Увы, иной возможности сказать Вам, как сильно я люблю Вас, у меня больше не будет. В доме красные, меня ждет смерть. Я любил Вас всем сердцем. Прошу, уезжайте скорее в Марсель. Да хранит Вас Господь.» В конце стояла неразборчивая витиеватая подпись.

Я наносила кисточкой комковатый кислотный гель, снимающий старый лак, и думала, сколько времени стул хранил эту тайну.

Когда-то он был куплен в большом магазине, заставленном разнообразной мебелью. Тут были и резные зеркала в пол в рамах красного дерева, оттоманки, накрытые вышитой парчой, резные диваны, по спинкам которых рисунок древесины струился языками пламени. Привезен в просторную комнату с камином, где играли на рояле, пили густое вино из тяжелых бокалов, курили ароматный табак, вели негромкие беседы, ее же в один страшный день обозленные варвары перевернули вверх дном, вырвав ящики, обнажив исподнее. Скорее всего, стул, как и остальное, после разгрома забрала себе какая-нибудь прачка той самой Мари. И он долго стоял в темном прокопченном углу, держа на своих покатых плечах грязное пролетарское тряпье. Сначала в одной семье, потом в другой, третьей. Чудом избежал смерти в огнедышащей печи во время войны. Потом были долгие и однообразные годы бесполезного стояния возле накрытого скатертью стола в старухиной комнате. Квартиру продали, мебель досталась новым хозяевам, которые шумели, передвигали, выносили, вносили. Стул задвинули на балкон, водрузили на него кипу старых журналов, его заносило снегом. Воспоминания об озаренных теплыми свечами вечерах в семье Мари заставляли таять комковатый снег, который стекал слезами. Потом стул вытащили, куда-то перевозили вместе с остальной мебелью в дребезжащем грузовике. Он путешествовал со своими хозяевами по общежитиям, жил с ними в военных городках, пока не оказался в покосившемся доме, где долгую и темную жизнь наблюдал, как его обитатели старятся с каждым годом. Там же во внезапно опустевшей комнате вместе с тремя облупленными табуретками недолго держал на себе пахнущий новым годом гроб. Стул вынесли в сарай и там оставили. Потом продали и этот дом. Новые хозяева в один день выбросили всю мебель. Снесли дом, потом сарай, а стул выбросили на помойку, где нашла его я.

Кислотный гель освежевал старую древесину, снял с нее слои воспоминаний, стер ужас, пережитый в течение долгой жизни. Густая шоколадного цвета морилка впиталась, как в губку, даря ощущение свежести, молодости, легкости. Стул помолодел и робко засиял надеждой на лучшую судьбу.

-Будешь одиннадцатым,- удовлетворенно сказала я.