brunner : Direzione: nord-ovest 4

Часы уже пробили семь, когда дверь кафе «Флориан» раскрылась, позволив сырому ветру проникнуть в помещение. Внутри было тепло и светло; зал был почти заполнен. Столик возле двери – самый неудобный во всём кафе, ибо официант частенько забывал про него – был занят. За ним сидел пожилой мужчина, решавший шахматную задачу. Перед ним был раскрыт учебник и доска; несколько фигур в беспорядке лежали возле неё. Мужчина иногда трогал белого коня, стоящего на чёрной клетке, но, по-видимому, не решаясь, отводил руку и брался за переносицу, поднимая очки. В тот момент, когда дверь открылась, он опять потирал свой нос, болевший из-за тяжёлой оправы, в которую была заключена пара толстых линз. Если бы старичок поднял свой взгляд от своей старой кленовой доски, цифры и буквы на которой почти стёрлись, то тогда он бы увидел молодого человека, прошедшего вовнутрь. Но старик был так поглощён своей задачей (к ответу которой он подошёл почти вплотную и не видел в упор), что даже не заметил, как вместе со сквозняком опрокинулась пешка, стоящая на углу стола.
Оставим на минуту мужчину и обратимся к вошедшему. Он был назван молодым человеком, и действительно, по его лицу, которое ещё не успело испортиться от вечной непогоды и усталости, можно было бы сказать, что ему двадцать лет. Одет он был со вкусом, но не по моде того времени, словом, достаточно, чтобы понравится собеседнику, но недостаточно для запоминания или восхищения. Белоснежная рубашка его была свежа и почти блестела возле ярких светильников, но узкая распашная куртка промокла из-за нескончаемого дождя. Молодой человек снял её, протянул кельнеру и проследовал в зал, чтобы занять столик. Приметив его, официант – сухонький человечек низкого роста – выскользнул из своего угла, образованного как будто нишей, куда не проникал свет, и проследовал за ним.
– Вам как обычно, синьор Торнаторе? – спросил официант.
– Да, будьте добры, – слегка смущённо ответил юноша.
Официант всё так же плавно удалился, оставив молодого человека, синьора Дженнаро Торнаторе, наедине с самим собой. От окна до его столика было довольно далеко, но Дженнаро понимал, что на улице за эти две минуты, которые заняли все манипуляции, связанные с его приходом в это заведение по адресу «площадь Сан-Марко, 29», погода не могла измениться. Всё также шёл дождь; по-прежнему ветер продувал жюстокоры редких прохожих, заставляя их поёживаться. Слякоть последних дней загнала пешеходов в тёплые норы, каковыми являлись разнообразные кафе, рестораны, театры. Piazza была пуста, а «Флориан», напротив, заполнен до отказа. « Не только дождь привёл всех их сюда», – усмехнулся Дженнаро и вдруг осознал, как ему хочется выпить caffè corretto и попросить официанта, чтобы тот не скупился на граппу, но Дженнаро остановил себя, памятуя о том случае… Но это после. Тогда же он с сожалением подумал, что caffè corretto ему не видать и расстроился. Дженнаро ещё раз окинул собравшихся в кафе, заметил пару-тройку знакомых лиц, из числа молодых прожигателей жизни, которых он, вероятно, видел в «La Fenice» или где-то ещё, где любит собираться местный бомонд. Мелькнули лица каких-то богатеньких, вероятно будущих прислужников грядущих, успевших подсуетиться и быть тут как тут – встречать пришельцев. Дженнаро почувствовал отвращение и ещё сильнее захотел почувствовать во рту благодатную горечь corretto. Но тем временем официант уже принёс чашечку, в содержимом которой не было и намёка на алкоголь, и счёт, зная, что синьор Торнаторе не любит ждать, равно как и засиживаться допоздна в кафе. Обычно Дженнаро читал пару газет, выпивал две чашки кофе и уходил, оставляя его сверстников обсуждать между собой последние новинки Гоцци и Гольдони и перемалывать косточки всем без исключения.
Постепенно на город опускались сумерки. В этой тьме было легко спутать воду и твердь; человека и стену. Постепенно поглощаемая сумеречной пастелью графика собора Святого Марка более не напоминала о высоком; взгляды опускались всё ниже и ниже: поближе к голубям и исчерченной каплями плоскости камня. Тишина, внутри которой, казалось, прятался кто-то, захватывала человека и не отпускала до тех пор, пока резкий взрыв грубоватого хохота вкупе с резкими выражениями, проклятьями в адрес грядущих, не нарушала эту таинственность и единение с городом, с его сутью. Огни кафе отражались в лужах, а те направляли свет к небу, которое – можно было догадаться – затянуто тучами. Звёзд не было видно уже неделю, и Дженнаро шутливо называл это дурным знаком. Возможно, он постепенно и сам начинал в это верить. С севера надвигалось что-то, но что оно принесёт – никто толком не знал. Были предположения, более или менее выстроенные логически, но домыслы так и оставались домыслами. А в целом, в своей сути, жизнь оставалась такой как прежде. Молодые аристократы так же кутили и старались не думать о будущем; старики наоборот ждали конца, почти ничему не удивляясь. Людям среднего возраста думать было особо некогда – дела, дела; капитал. Упадничество заметить было почти невозможно – если оно и было, то скрывалось где-то глубоко. Уровень самоубийств – предвестников отчаяния – оставался таким же или почти таким же. Никто не спешил бросаться в воду или выстреливать себе в висок, а если такие и находились, то колокольный звон быстро расставлял всё на свои места, возвращая граждан к сознательности и, неизбежно, к ответственности, которую сознательность порождала. Но звёзд ещё не было видно, когда Дженнаро Торнаторе очнулся и поглядел на того самого старичка, решающего шахматную задачу. «Вот ему точно всё равно», – подумал юноша.
В остальном же в умах горожан царила лёгкая весёлость, непринуждённость. Трудно сказать, было ли за ней ещё что-то, однако если это что-то и существовало, то жители старались не показывать виду. Дженнаро заметил, что все лица как всегда чванливы, разговоры лицемерны, а взгляды полны гордыни. Всё было как прежде. Но то тут, то там в речи изящно одетой дамы промелькивала нотка страха перед неизвестностью, и это замечали все.