Владимир Павлов : 11 (Начало) (На конкурс)

Глава 1

В ночь перед его вылетом в Москву они переписывались особенно долго. Лена с пятилетним сыном уже неделю жила в Балашихе у родственников, а Дима пока был в Мурманске, решая вопрос о переводе из медуниверситета. Сами родственники, тетя и дядя, переехали полгода назад в Мурманск. Лена встретилась с ними после пятнадцати лет разлуки, было много эмоций, слез, смеха; они с радостью предложили Лене с Димой пожить в своей квартире «сколько надо» Дима жалел, что не смог съездить на встречу. Лена потом с восторгом отзывалась об этих людях и часто у них бывала. В Москве у Лены недавно умерла бабушка, оставив ей с братом двухкомнатную квартиру, где сразу поселился брат. Лена надеялась на скорое решение жилищного вопроса, и поэтому согласилась временно пожить в Балашихе, тем более, «тетя Марина, добрая-добрая» буквально совала ей в руки ключи. С Женей, двоюродной сестрой, жившей во второй комнате, они сразу подружились. Девушка взяла Лену под свою опеку, водила по соляриям и на вечеринки, обещая «сделать из нее настоящую москвичку». Лена поражалась тому, «сколько они пьют с подружками». Женя не выделялась на общем фоне, – пили все, и по вечерам на улицах Балашихи становилось страшно. На бордюрах сидели подростки с пивом, во дворе часто валялся без памяти кто-то пьяный, возле киосков собирались алкаши. «Пиво у них вроде как не спиртной напиток» – ужасалась Лена. В гости часто приходил двоюродный брат Сергей, пьяница и меланхолик, разочаровавшийся в жизни, на которого «все давно махнули рукой», и Лене приходилось выслушивать его пьяные монологи о «несправедливости и бессмысленности во всем» Сергею стукнуло тридцать, он имел жену и ребенка; жил со своей семьей рядом, через два двора. Тетя Марина думала, что Лена положительно повлияет на сына. «Сережа тебя очень любил, когда ты была маленькая» – часто повторяла она.
«Вот и Сергей пришел, не спится же ему. Сейчас буду отвлекаться на разговор и отвечать медленнее. Ты не обидишься?»
«Нет, конечно»
«Я очень соскучилась по тебе. Хочешь – присоединяйся к нам с Борисом завтра, когда прилетишь. Мы в шесть пойдём гулять. Правда, ты, может, будешь ещё отдыхать в это время. И захочешь ли вообще гулять с ребёнком моим вместе...»
«Захотеть-то, может, и захочу, но в шесть я точно буду спать»
«Ну, да, тебе нужно отдохнуть, что это я»
«Меня, конечно, немного напрягает, что этот ребенок не часть меня, но он – часть тебя, так что я его люблю»
«Чужих детей, говорят, не бывает, тем более у любимой женщины. Может, ты вообще бесплоден (тьфу-тьфу-тьфу), и этот ребёнок станет тебе потом практически родным. А вообще, конечно, да... Напрягает это, понимаю, меня и саму это напрягает... Поэтому ты ещё сто тысяч раз подумай. Я, вообще, раньше думала посвятить себя только сыну, забыть о мужчинах, потому что никто не сможет принять чужого ребёнка. И ты не представляешь, как мне тяжело в этом плане! Очень тяжело... Не хочется быть эгоисткой и строить лишь свою жизнь. Хочется, чтобы сыну тоже было хорошо»
«Лен, пойми меня, если я буду клясться, то лишь в любви и верности Тебе, я не могу ничего сказать про ребенка. Но я очень постараюсь с ним подружиться и заменить его "поехавшего" папу»
«Это понятно, я и не требую ничего... Как я вообще могу это требовать? Заменять отца не надо: у него есть отец, не важно, с каким диагнозом»
«Я рад, что ты меня понимаешь и принимаешь. И как ты меня такого терпишь? Ну, тогда буду "дядя Дима"»
«Будешь просто Дима, так лучше звучит. А терпеть тебя очень просто. Когда любишь, всё понимаешь и принимаешь. Да и не обижал ты меня ещё... за что терпеть? Только за то, что виделись мы редко, но ведь ты днем прилетишь уже»
Дима написал жаркое, неприличное послание о том, как он ее «замучает», когда они уединятся, но Лена куда-то пропала. Десятиминутная тишина... Появился ответ:
«Я сейчас не могу писать. Тут такое произошло… Напишу утром»
И все.
Уснуть Дима не мог от нервного возбуждения, перебирая в памяти случившееся за последние два месяца. Он давно знал Лену – с тех пор, как она стала женой его друга. Дима не мог понять, что нашла в Валентине красивая умная девушка. Валя страдал психическим расстройством, часто попадал в больницу, как большинство «хроников», не работал, бросил учебу. Был он, в общем-то, человеком неплохим: мягким, обаятельным, начитанным, – но, когда случались «обострения», становился невыносим. Дима радовался за друга: Лена – примерная жена, ласковая, заботливая, не осуждает его, принимает таким, какой он есть. Жили они в его квартире вместе с мамой Вали и тетей его отца – пожилой женщиной; финансовую сторону взяла на себя свекровь. Она успокаивала Лену, когда та забеременела: «Не волнуйся, я смогу вас обеспечить» Мальчик родился здоровым и всеми желанным.
Дима, которого в этой семье принимали как родного, всегда смотрел на Лену как на жену друга. И тут... Она сама ему написала. Пришла тайком в парк, дрожа от волнения, – трогательная, чистая. Говорила, что не смеет надеяться на взаимность; что с Валей она все равно разведется: держал только ребенок, но она очень устала; что нет давно никакой любви, живут они как друзья, и ей «жалко только маму Вали, которая в Боре души не чает»
Окно посинело от рассвета. Дима давно встал, выкуривая сигарету за сигаретой. Наконец, пришло сообщение. Он прочитал, потом перечитал еще раз, медленно, вцепляясь глазами в каждую букву. Лена извинялась, что не может сейчас переписываться и разговаривать по телефону, просила не опаздывать на самолет. Чувствовалось, что она находилась в очень тяжелом состоянии после случившегося. Ночью, когда они переписывались, пришел подвыпивший Сергей. Он воодушевленно рассказывал, сидя на балконе, о какой-то загадочной секте, контролирующей весь город, о том, что разведется и женится на любимой женщине, был весел и оптимистичен. И вдруг, перекинув ногу через парапет и сказав «Ну, все, пока!», полетел вниз. Одиннадцатый этаж не оставлял никакой надежды.

Мучаясь этими воспоминаниями, он не заметил, как маршрутка доехала до Балашихи. Остановка переходила в маленький рынок. Возле киосков зеленели пусторосли. За шашлычной открывалась небольшая стоянка для служебного транспорта, перетекавшая во двор длинного девятиэтажного дома из серого кирпича, похожего на скалу. Торцом к нему стояла розовая девятиэтажка, напоминавшая айсберг. Между «скалой» и «айсбергом» имелся большой проход с широкой полосой зеленых насаждений. Дом-скала и дом-айсберг ограждали с двух сторон микрорайон из хрущовских пятиэтажек. Вдоль домов тянулись клумбы с цветами. Детские площадки утопали в зелени. Возле турников и горок носились дети. На покосившихся столбах с проводами, похожих на воткнутые в землю мечи, сидели толстые воробьи. Возле подвала женщина с большим зубастым ртом кормила котят. На мощных тополях бородой висели написанные от руки объявления. В детском домике возле песочницы сидели парень и девушка, влюбленно прижимаясь друг к другу, – такие противопоставленные всему миру и удивительно слитые с ним. Вообще, день был удивительно хорош. Девятиэтажные дома на синем небе казались декорациями, за которыми открывался настоящий, неведомый и прекрасный мир. Совершенно расслабившись, Дима дошел до указанного дома. Дом состоял из двух двенадцатиэтажек, соединенных буквой «г». Серые кирпичи выглядели как увеличенные в огромный микроскоп клетки живого существа. Детская площадка смотрелась маленькой рядом с огромными деревьями. Недавно окрашенные турники, горка и песочница пустовали. Это место необъяснимо отталкивало. Вдобавок, весь асфальт возле подъездов перерыли для замены труб, и жителям приходилось ходить по шатающимся мостикам, сооруженным из двух досок. Дима с опаской встал на хлипкие доски и, невольно глядя вниз, стал делать робкие шаги. Глубокий ров словно истекал желудочным соком, а длинные пальцы арматуры с ненавистью тянулись к небу. Дима почувствовал удар, будто кто-то сильно пнул его в бок, не сразу сообразив, что упал, когда треснула доска. Чистоте брюк и рубашки пришел конец. Выбираясь с ругательствами, Дима зацепил дохлую собаку и, судорожно отдернув руку, с гадливостью и с непонятным интересом всмотрелся в ее морду, на которой застыло выражение ненависти и страха. Собака будто все осознавала, чувствовала и жутко хотела жить, но не могла пошевелиться и с мучением разлагалась.
– Поднимайтесь на одиннадцатый этаж, – сказал негромкий женский голос, когда он позвонил в домофон.
Подъезд напоминал брюшную полость насекомого. Толстые кривые стены, сплошь побеленные, будто могли сокращаться. На каждом пролете имелось три окна: боковые – из синих стеклоблоков, среднее – деревянное, с форточкой. Лестница находилась по одну сторону от лифта, квартиры – по другую. На первом этаже лифт можно было обойти и выйти на лестницу половиной этажа выше. Здесь, перед поворотом на лестницу, располагался подвал, почему-то открытый. На других этажах эти вторые проходы заделали как попало стеклоблоками. В закутке, за лифтом, находился мусоропровод, и отсюда, через «фасетки» блоков, поднимающиеся по лестнице виделись как размытые силуэты. Дима подумал, что, наверное, детям хорошо играть здесь в прятки. К тому же, некоторые «фасетки» были треснуты или разбиты с одной стороны, являясь отличными тайниками. Поднявшись на полэтажа, он повесил сумку на острый клык одного из таких тайников и быстро, пока никто не зашел, переоделся во что первое под руку попалось: в спортивное трико и в старую футболку. Когда Дима спускался к лифту, то услышал там чье-то шарканье и кашель. Завернув за угол, он сказал:
– Извините, у вас не будет прику...
И осекся: там никого не было. Постояв минуту в растерянности, он вызвал лифт.
Не успел он выйти из лифта, как Лена обняла его, вся горячая и нежно-душистая, в голубом хлопковом платье с цветочками, во всей свежести своих двадцати трех лет, разгоряченного личика и блестящих карих глаз.
– Привет, солнце! Мы так тебя ждали...
Боря, худенький высокий мальчик, с такими же прямыми, черными волосами, как у матери, видя, как она радуется, колебался между радостью и недоумением и вопрошающе глядел на Диму.
– Борис, держи. – С этими словами Дима вытащил из сумки машину, купленную в метро.
– Боря, что надо сказать? – учила Лена, вытаскивая из лифта пакеты, пока Дима заносил тяжеленную сумку. – Надо сказать «спасибо».
Но Боря уже не слышал. С радостными криками он побежал в комнату, которую им отвели.
– Хорошо добрались? – мельком взглянув на Диму, спросила тетя Марина, низенькая полная женщина с короткой верхней губой, не полностью закрывавшей передние зубы, и тут же забыла про него и обратилась к мужу: – Андрей, а где фужеры? Я вижу только три.
– Ну, один я разбил, – ответил здоровенный усач, не ответивший на приветствие Димы. – Другой у Леночки на окне стоит.
Женя, смуглая девушка с широким татарским лицом, увидев Диму, молча встала с кресла и ушла, быстро переставляя своими худыми ногами, в маленькую комнату, где играл Боря.
– Зайчик, ты будешь с нами обедать? – спросила Лена и, не дожидаясь ответа, добавила: – Подожди минутку, сейчас Женя переоденется.
Прием, прямо скажем, не радостный, но Диме было наплевать на родственников Лены, которых он тут же невзлюбил. Сидя в кресле, он нетерпеливо смотрел по сторонам.
Зал, проходной, с дверями на кухню и в маленькую комнату, утопал в оттенках красного: розовые стены, красно-коричневый шкаф и полки, большой угловой диван и кресла – алые, с витиеватыми ручками и изогнутыми спинками. Сам воздух казался красноватым, словно содержавшим мельчайшие частицы распыленной краски. Дима перевел взгляд на балкон, закрытый бардовыми шторами, и ему показалось, что там кто-то стоит.
– Ну, все, я извиняюсь, что задержала, – сказала Женя с формальной улыбкой, выходя с кипой одежды. – Заходите.
Отказавшись от обеда, не раздеваясь, Дима рухнул на застеленный чистым бельем диван и сразу уснул тяжелым, дневным сном с калейдоскопом быстрых утомительных сновидений, которые невозможно запомнить. Когда он открыл глаза, в окно уже светила вечерняя заря. Все было прибрано, но почему-то в этом порядке и чистоте, в пластиковом глянце стола и лежащих на нем аккуратных стопках чистого белья чувствовался холод операционной. Вошла Лена с охапкой белья и, не заметив, что он проснулся, стоя к нему спиной, открыла шкаф и стала укладывать вещи на полку. У нее была немного длинная спина, тонкая талия, полновесные бедра, и красивые, не толстые и не худые, ноги. Ходила она по-мужски, быстро и не раскачивая бедрами, и Дима часто не поспевал за ней, когда они шли вместе. Почувствовав его взгляд, она спросила, не оборачиваясь:
– Уже проснулся, солнышко? Мы с Бориской собираемся ужинать. Присоединяйся к нам.
– А что родственники? – свирепо зевнул Дима.
– Они уехали час назад. Сказали, что здесь жить больше не смогут. Поселились в коттедже у своей подруги-экстрасенса.
– Слава богу. Надеюсь, порчу на нас не нашлют.

Кухня, мягко освещенная торшером на холодильнике, мерцала стеклом посуды и новеньких шкафчиков. Лена с заботливой неторопливостью кормила с ложки ребенка, успевая есть сама. Дымящаяся на столе картошка с котлетами, аккуратно нарезанный салат, свежий чай – все дразнило своей безукоризненностью, и Дима, испытывавший отвратительное состояние после пробуждения, искал предмет, на который можно было бы излить раздражение. «Вот это уродство! – обрадовался он находке, присаживаясь у окна. – Какие они поклеили обои! Все испортили, не могли иначе. Однако! Каждый узор напоминает омерзительное злое лицо»
– Мам, я хочу йогурт! – захныкал Боря, когда Лена поднесла ложку к его рту.
– Так, ты у меня сейчас пойдешь спать, и никаких мультиков! – прикрикнула Лена, и он, нахмурившись, стал есть.
– Соболезную, – произнес Дима после возникшего молчания, не зная, что сказать. – Как ты? Все нормально?
– Я – нормально, но тоскливо и пусто внутри... Настроение немного минорное. – Лена встала и повернула торшер, и «лицо» (обойный узор) над дверью скривилось от неудовольствия. – Но это так и должно быть... Было бы странно, если бы по-другому.
– Извини, что не могу сказать ничего нужного. – Дима сделал глоток чая и обжег язык. – Я просто никогда не был в таких ситуациях и утешать не умею. Может быть, твоему брату так лучше… Хотя люди живут и держатся за жизнь и в гораздо худших условиях. Например, инвалиды, прикованные к кровати, очень любят жизнь и ни за что не согласятся уйти добровольно.
– Ну, да. – Лена, увлекшись, держала в руке полную ложку для Бориса. – Сама я, наверное, предпочла бы уйти, чем вот так существовать. А ведь Сергей не хотел умирать, у него было столько планов! Наверное, по глупости прыгнул, потому что пьяный был.
Дима вдруг почему-то представил, как Сергей, уже в полете, жалел, что прыгнул, страстно хотел жить, молился о чуде, клялся, что все исправит в своей жизни, и по его спине пробежал холодный озноб.
– Честно говоря, мне кажется, что им не очень-то плохо от случившегося, – сказал он первое пришедшее в голову, лишь бы избавиться от навязчивой картинки.
– Да, я тоже так думаю, – оживилась Лена. – А дядя Андрей? Не могу смотреть на эту радостную физиономию. Он же такой добрый, взял тетю Марину замуж с двумя маленькими детьми, Сережей и Женей. Всю жизнь им посвятил, такой вот кристальный человек. Но я заметила, что он Сергея не любит, да какой там не любит – ненавидит, да и Женю тоже. Живет человек выдуманными чувствами, ставшими второй натурой.
– Мама, а дядя Сережа скоро вернется? – спросил Боря, сложив из хлебных кусочков фигурку человека. – Он обещал мне робота.
– Боречка, он не вернется, – выговорила Лена, справляясь с горловой судорогой. – Он уехал, далеко-далеко, навсегда.
В это время Дима поднялся, чтобы налить воды в чайник, и обнял Лену за талию, и Боря, резко смахнув фигурку, подскочил со своего стула и принялся со злобой отталкивать его руку и кричать:
– Это Вали! Не трогай! Это Вали!
– Нет, это мое! – возразил Дима, попытавшись придать голосу шутливый тон, но у него не вышло. В душе у него вдруг поднялись отвращение и неприязнь к этому ребенку.
– Не спорь с ребенком, – сказала ему Лена с доброй улыбкой, ласково отстраняя его руку. – Давайте ешьте, соперники.
Эта неприятная сцена вызвала у нее приступ горечи. Пока Дима рассказывал забавную историю, как в электричке чуть не перепутал свой чемодан с таким же у соседа, она молчала, допивая свой чай, и думала. В детей нужно вложить верное зерно и дать правильное направление, это, конечно, главное... С людьми вообще бывает нелегко, да и с ней, наверное, не всегда легко... Диму она, конечно, любит, и любовь эта взаимная... Хотя она много раз обжигалась с мужчинами и разочаровывалась в любви... Она очень уважает его взгляд на жизнь, может быть, не совсем верный... Пройдет время и все станет ясно, а переключаться на кого-то другого она не может, да и не хочет...
Дима вышел в подъезд и закурил. Изучая узоры дверной решетки, похожей на могильную оградку, он почувствовал на спине чей-то взгляд, оглянулся и вздрогнул. Чья-то тень метнулась вниз по лестнице – ему так показалось. Затаив дыхание, он прислушался. Этажом ниже раздавались чьи-то шаги, неторопливые, уверенные. Вдруг шаги затихли, – не было ни хлопка дверью, ни звука открывшегося лифта, ни покашливания – ни единого шороха. Просто – тишина, будто кто-то затаился и так же слушал его. Отчего-то ему стало не по себе. Подойдя к окну и бросив недокуренную сигарету в стоявшую там баночку для окурков, он вернулся в квартиру.