ПЛОТНЕГ : Раздавленное счастье (на конкурс 11)

Я рос абсолютно свободным ребенком, без прессинга и тотального контроля со стороны родителей. Они мне доверяли и я это понимал, стараясь, по-возможности, их не подводить. Когда я пошел в первый класс, отец сказал мне, - Теперь ты совсем взрослый, постарайся соответствовать и не заставляй нас краснеть из-за тебя.
Но теория это одно, а тернии практики взросления совсем другое. Если бы мы в детстве понимали, что быть взрослым — это прежде всего отвечать за свои действия, наверное, мы не спешили бы взрослеть, оставаясь детьми как можно дольше.

Каждую осень к нам в гости приезжали из Баку сестра мамы со своим мужем Алихпером. Тетю я любил, она была добрая и светлая, как мама. А дядя мне не нравился. Они приезжали на машине, полностью забитой спелыми гранатами. Но это изобилие предназначалось на продажу, хотя и мне перепадал один переспелый гранат в день. С тех пор я не люблю этот полезный для организма продукт. Дядя старался приезжать в те дни, когда отец был в командировке. Я думаю, они не ладили и это отражалось на отношении гостя ко мне.
- Вы посмотрите на него, да? - дядя направлял в мою сторону волосатый указательный палец-сардельку, будто все и без этого не понимали, что речь идет обо мне, - На нем места живого нэт, да? Он же голову сэбе оторвет или еще кому этот бандыт! Пользуется тем, что отец командыровка работает и дома совсэм нет. Пусть в музыкальную школу идет, да? Зачем только собак по улицам гоняет, э...?
На этом дядя Алихпер считал свою миссию по моему воспитанию законченной, подхватывал два чемодана гранатов, и вез их на Колхозный рынок, обретая будущую финансовую независимость на несколько месяцев вперед в своем солнечном Азербайджане.
Моей доверчивой маме такие советы западали в душу и меня, на заплетающихся ногах, волокли прямиком в музыкальную школу.
- Давайте попробуем его в классе баяна, - после долгого осмотра моей персоны вынесла вердикт строгая тетенька в больших очках. Я ковырял носком ботинка выдранный кусок линолеума, в надежде, что меня не примут. Тетенька нервно теребила янтарный кулон в надежде, что я никогда здесь больше не появлюсь.
Так оно и вышло, к обоюдному удовлетворению сторон. Но по причинам совершенно не зависящих ни от меня, ни от строгой тетеньки в очках.

После смотрин в музыкальной школе, мама поехала на работу, с которой отпросилась ради такого дела, а я понуро пошлепал домой, меряя по пути осенние лужи давно промокшими ботинками. Идти было недалеко, грязная тропинка пересекала площадку между домами. И вдруг, я увидел кошелек. Маленький коричневый кошелек на блестящей защелке! Вокруг не было никого, я внимательно осмотрелся. В том числе и того, кто тянул бы кошелек за ниточку, позже подняв меня на смех. Я осторожно взял сокровище. Еще раз посмотрел вокруг, никого. Первой мыслю было — сейчас за ним придут, надо только подождать. Я простоял минуты три и лишь после этого решился открыть кошелек. Казалось, что сердце вот-вот выскочит. В свои семь лет я знал, что такое деньги, знал все купюры и цены в магазинах на то, что мне нравилось и не нравилось. Разумеется, объем нужного мне превышал финансовые возможности моих родителей в разы. Это я не только знал, но и понимал.
В кошельке лежали свернутые две пятерки и рубль. Одиннадцать рублей! Целых одиннадцать рублей! Для семилетнего ребенка в СССР это состояние. Это клад. Это путевка в мир, в котором можно все изменить! Но я тут же подумал о маме. Надо отдать деньги ей, потому что она заведует расходами, она мне покупает все, по мере возможностей, и я ее люблю.
Но логика, под прессом зарождающейся алчности, плела успешные интриги. Она услужливо подсказывала - мама скорее заругает меня за то, что я взял чужое. Пусть и потерянное кем-то.

Я не заметил, как очутился в универмаге у отдела игрушек. С полок на меня весело смотрели зайцы с барабанами, модели танков, наборы солдатиков, в углу приютились санки к зиме. Санки! Из синих тонких труб, а не обычные из продольных дощечек и гнущихся полозьев. Но все это было не то, не то...
Я твердо был убежден, что потрачу не более шести рублей, а пятерку незаметно подсуну маме в кошелек, и буду счастлив со своей тайной Робингуда. И здесь я увидел ее. Это было то, ради чего стоило и год ходить спать под баян. Это то, из-за чего мальчишки во дворе начинают тебя ненавидеть и стараются задеть при любом твоем промахе в непростых дворовых отношениях. Это то, что превращает непогожий день в сказку. Потому что не до него. Потому что не до них. Потому что у тебя есть она - модель милицейской «Волги» в каком-то там масштабе. Желтая, с черной полосой и маячком на крыше. У кого-то во дворе я видел модельку жигулей, но здесь... Здесь открывались дверцы, капот, багажник. Салон! Салон был настоящий! Я представлял, как посажу за руль маленького человечка. Он будет смело догонять любую машину и палить из пистолета по бандитам. Это круче любых жигулей. С милицейской машиной не сравнится ни одна. Ни в скорости, ни в мощи. Этого никто и никогда не оспорит. Решено. И цена пять рублей. У меня останется рубль. На него можно неделю лопать мороженое, потому что осенью родители его не покупали, пугая меня каким-то танзеллитом. Я уже хотел пройти на кассу, но увидел еще одно маленькое чудо. «Нива». Синяя «Нива» с маленьким прицепом! Шесть рублей. Я подозвал продавца и попросил показать мне обе машинки. Таким деловым я был разве что в момент своего рождения, да и то после того, как вволю на всех проорался. Я рассматривал их в упаковке и так и эдак, что-то бубнил под нос. Вздыхал и хмурил брови, прикусывая губы. Если бы в руках был карандаш, я бы его съел. Так и простоять мне до самого вечера, если бы не грубость нетерпеливой продавщицы, выведшей из состояния покупательской растерянности. Я купил обе машинки. Я был разорен, но эмоции переполняли. Полцарства за коня не дорого. Я отдал все, за двух коней. В семь лет.
Домой я возвращался по радуге. Не по грязным лужам, не по серому асфальту, не мимо облезлых фасадов. По радуге. В каждой руке я держал аккуратно завернутое в серую упаковочную бумагу счастье. А вот и тропинка моей сегодняшней удачи. Лучше бы я пошел другой дорогой.

На том самом месте, где я подобрал кошелек, стояла бабулька и, рыдая в три ручья, горестно причитала о своей судьбе. И о том, что теперь месяц без хлебушка, и за квартиру не уплочено и теперь только в петлю. Ее кошелек предательски жег мне карман. Он выжигал не только его, он выжигал мне душу, распаляя пожар внутри совестью, поддерживающей горение как чистый кислород. Я еле передвигал ноги вперед. Бабулька шарилась по кустам и повторяла, вытирая слезы, что именно здесь она могла его потерять, здесь и больше нигде. Пенек на который она присела отдохнуть на месте, а кошелька нет. И про сволочей, которые подбирают что плохо лежит, и пусть за эти одиннадцать рублей у них отсохнут все конечности. Меня трясло. Голова налилась тяжестью и казалось сейчас просто расплавится от невыносимого внутреннего жара. Доплетав до дома я желал только одного, чтобы мама оказалась там. Я все ей расскажу и возьму у нее одиннадцать рублей и отнесу несчастной бабульке, которая из-за меня сейчас полезет в петлю на первой же подвернувшейся табуретке.

Дома не было никого. Отец вернется из командировки только к ночи. Мама, скорее всего, пошла по магазинам после работы и будет позже. Дядя Алихпер мне не поможет. Я пропал. И именно в этот момент, когда все мои поиски выхода зашли в тупик, подсознание гениально его нашло. Я как-то стал свидетелем того, как дядя складывал деньги в маленькую сумочку на ремешке. Вне всяких сомнений она в их комнате. Я быстро нашел ее в шкафу, под стопкой белья. Немедленно открыл. Даже не удивился тому объему купюр, который находился в ней. Я взял одиннадцать рублей, говоря себе, что как только придет мама, я попрошу ее доложить деньги, или все объяснить дяде и просто ему вернуть.
Бабулька была на месте. Она все еще причитала сидя на пеньке. Наверное, она просто не видела смысла идти куда-то без своих денег. Но главное — она была жива! Я отдал ей кошелек с деньгами. Рассказал, что нашел его здесь и отнес домой и сейчас возвращаю. Я не знал тогда определения — камень с души упал. Хорошо, что бабулька не заметила на радостях, что купюры не ее. Ее были хрустящие и гладкие, хоть и свернутые, а вернул я ей смятые и потертые. Но ей было не важно. За честность она насильно пихнула мне рубль и расцеловала. Я побежал домой, радуясь тому, что все так хорошо обошлось.

- Давай-давай заходы да! - прямо в прихожей меня схватили за ухо и потянули к потолку, - Воровать научился? - и я полетел в угол комнаты. Я даже ничего не успел объяснить. Дядя больно сжал мне шею своими пальцами и ударил со всей силы ремнем, попав по ногам. Я прикусил губу. Меня никогда не били. Ни ремнем, ни рукой. Отец у меня строгий, но он всегда находил слова, после которых мне становилось стыдно за свершенное. Он умел. А мама вообще никогда не повышала голос. Одиннадцать ударов ремнем. Удар за каждый украденный рубль. Наверное, дядя думал, что я буду кричать или упираться, плакать и просить о пощаде. Я стоял молча. Из губы текла кровь. Боли от ударов я уже не чувствовал, она была везде. Из глаз текли слезы, но вовсе не от боли. Это была обида, обида и унижение. На полу валялись раздавленные кусочки моего счастья. Желтые и синие. Пластмассовые колесики еще блестели новизной, но они уже никогда не помчатся вдаль с веселым маленьким человечком внутри салона. Человечком не знающим ни боли, ни унижения, ни страха и полностью доверяющего мне. Мои фантазии умерли, как что-то и во мне умерло после тех одиннадцати ударов широким ремнем. Наверное, я стал взрослым именно в тот момент.

В кармане у меня был найден злополучный рубль. Он лежал на столе горящей уликой, полностью подтверждающей, что я вор. Я никому ничего не хотел рассказывать и доказывать. Я просто хотел быть один, закутавшись в одеяло, которое в раннем детстве спасало меня по ночам от теней и скрипов. Мама плакала и пыталась вывести меня из этого состояния. А вечером приехал отец. Было слышно, как он на повышенных тонах разговаривает с дядей. А потом хлопнула дверь.
- Они больше никогда к нам не приедут, - сказал отец стоя возле моей постели, - А хочешь, пойдем завтра в магазин и купим тебе точно такие же машинки? - он присел ко мне.
- Нет, не хочу.
- Почему?
- Они не будут такими же. Таких больше никогда не будет!
- Будут. И такие будут и даже лучше. А сейчас просто спи. Может быть когда-нибудь ты расскажешь мне как все случилось. А сейчас спи...
Он погладил меня по голове и я понял, что он верит мне и все знает. Без слов и доказательств.