Алексей Чурбанов : Критика критика Дмитрия Быкова

Дмитрия Быкова трудно не заметить: колоритная внешность, живая речь, яркий медийный образ, всё чаще – на обложках.

Его интересно и комфортно читать: литературный язык – да!, логика изложения – да!, актуальность – да!. И ещё редкая широта мысли при замечательной сбалансированности суждений.

И все-таки он ускользает от прямой оценки. Как большая рыбина ценной породы, которую с ощущением подарка судьбы вынимаешь из сети. Её хочется подержать в руках, чтобы почувствовать сопротивление природного материала, но каждый раз она легким неуловимым движением выскальзывает из рук и снова уходит в глубину.

Что удивляет и восхищает в Быкове?

Широта охвата. По свободе владения материалом, способности держать в уме и сводить воедино великую массу разнообразной информации, фактов, мыслей, ссылок и оценок ему нет равных в современной критике.

Плодовитость. Тридцать томов прозы – целая полка в «Буквоеде» - это не фунт изюма. Да какая проза: критика, художественная литература, биографическая… А ещё ведь есть и стихи…. Поразительная работоспособность!

Оборотной стороной столь замечательного таланта неизбежно является определенная поверхностность суждений, мелкотемье и орнаментарность изложения. Я это называю эффектом Варгафтика. Есть такой музыкальный критик, блиставший в свое время в передаче «Оркестровая яма» на телевизионном канале «Культура». Эффект заключается в том, что речь или текст воспринимается слушателем (читателем) как бесконечный орнамент со сложным витиеватым рисунком, полным аллюзий и отсылок к различным сторонам нашей истории и жизни.

Просматривая ленту орнамента, восхищаешься подбором рисунков, линий, фигур, неожиданными ракурсами знакомых вещей, но при этом остановиться можно в любом месте, и с любого места начать. Такой орнамент можно сравнить с «лентой друзей» в ЖЖ. Или с телевизионным сериалом. Или с системой пищеварения. Продукт производится для немедленного потребления и утилизации. Он не предназначен для накопления в организме. Значит, его нужно производить и потреблять непрерывно. Эдакая форма двустороннего рабства.

«Раб» Быков (на языке так и вертится знакомое слово «галеры») не дает нам-«рабам» расслабиться, выпуская одну публикацию за другой. И, что важно, его критическая продукция в массе своей высокого качества. Дмитрий Быков – хороший критик здесь и сейчас. Оценивая и комментируя содержание, он благоговеет перед формой, что особенно ценно для меня. Его главное заклинание в критических статьях: родите новый язык, дайте новую форму! Тогда вы – гений. О содержании же можете не беспокоиться. Простые скромные таланты потом наполнят вашу новую форму необходимым содержанием. Он прав и не прав. Пушкин, Гоголь, Достоевский, Толстой, Чехов были, конечно, новаторами в языке, в форме и в средствах выражения, но они точно знали важнейшую особенность и условие выживания организма прозы - неразрывность формы и содержания. Если в поэзии «дыр-бул-щир» - замечательно, в живописи «черный квадрат» - интересно, то в прозе чистое формотворчество убийственно.

Своим учителем Быков называет Корнея Ивановича Чуковского – мастера глубокое содержание представить в обёртке замечательной «шоколадной» формы. Однако очевидно, что критические труды К. Чуковского, равно как и его литературные портреты, а также дневники, - это совершенно другой уровень проникновения в жизнь, не доступный пока не только Дмитрию Быкову, но и никому из его коллег по критическому перу.

Взяв на вооружение любимый приём Быкова, проиллюстрируем этот тезис сравнением творчества двух великих русских художников Исаака Левитана и Ивана Шишкина.

Левитан в своих пейзажах простую русскую природу смог наделить глубинным смыслом, придать ей черты индивидуальности каждого, стоящего перед холстом, и в то же время наполнить ощущением сопричастности, чувством общей судьбы и общей вины – этаким библейским драматизмом. Перед картинами Левитана я един со всеми. Редкое и очень благотворное чувство.

Шишкин же - это счастье узнавания. Сосны как у нас в Рождествено! Русское поле - эх, Россия-матушка!

Будь художник Шишкин писателем, Дмитрий Быков отнес бы его к «беллетристам», каковым он считает, скажем, Алексея Николаевича Толстого. Но на самом деле истинным, чистым беллетристом является он сам. Он - созерцатель и одновременно «бытописатель» с записанной книжкой, для которого жизнь – это бесконечная творческая экспедиция. Он с одной стороны стремится к объективности и рассудительному толкованию, а с другой не может удержаться, чтобы не вставить слово в любой разговор, заботясь лишь о том, чтобы его слово было первым и последнем одновременно. Он неравнодущен и даже пристрастен, но его неравнодушие и пристрастность нивелируется и смягчается пониманием происходящего, знанием (или, скорее, ощущением) глубинных движений и скрытых пружин событий и поступков.

Кажется, он понимает всё: отношения Пастернака с властью и власти с Пастернаком, отношения Ленина с Горьким, Владимира Путина с приближенными и с охлосом, Захара Прилепила с призраком Иосифа Сталина, Ксении Собчак с непримиримой оппозицией, всех со всеми. А когда понимаешь жизнь во всей её сложности, как броситься на амбразуру и зачем?

Действительность тревожит его, не дает спокойно спать, царапает, заставляет смеяться, злиться и даже плакать. Но она не ранит его. Он всегда в окопе, а потому не падает оземь, не кричит «сестра-сестра», не скрежещет зубами и не рвет чеку последней гранаты.

В этом разница между ним и его любимыми героями. Корней Чуковский, Борис Пастернак, Максим Горький, Булат Окуджава - да все гении и крупные таланты - раненые люди, истекают кровью и кровью пишут свои лучшие произведения. Только раненый – любовью ли, врагом на поле боя, истеблишментом или трамвайным быдлом – способен написать или сказать то, что останется в памяти людей. Раненый, а не оцарапанный. В этом разница.

Что запоминается у Быкова? Вот популярнейший совсем недавно сатирический цикл «Гражданин поэт». Сколько смеха, рукоплесканий. А что осталось? У меня только прикол про «великого пу». Да и то вспоминается не стих, а лицо артиста, произносящего это «пу».

«Пу» ещё у власти, а сатира на него уже забыта. Тема отыграна. Переходим к следующей, их много. Вот названия некоторых стихотворений из нового быковского цикла «Человек хороший» за последний месяц: «Про метеорит», «Про пехтинг», «О беспорядках в Болгарии», «О визите Путина в Еврейский музей и центр», «Вся Россия приветствует брак». Это не трехстрочные «эпиграммы» или шутки по случаю, а полновесные вирши. Последняя посвящена свадьбе Ксении Собчак и заканчивается следующим четверостишием:

Ради права, закона и благ
На борьбу никого не поднимешь.
Свадьба лучше. Поздравим Собчак
С возвращением в правильный имидж.

Застольная здравница для своих, где важнее быстро, чем хорошо? Нет. Этот «шедевр» и другие вирши цикла скоро выйдут отдельной (и, как обычно, дорого оформленной) книгой.

Думает ли Дмитрий Быков о том, «что останется после него»? Волнуют ли его лавры Салтыкова-Щедрина и Зощенко? Наверное. Во всяком случае, то, что происходит сейчас в его творчестве сродни болезни. Этакий литературный паркинсон, когда, чтобы устоять на ногах, нужно идти, потому что любая остановка означает неминуемое падение.

Возможно ли в такой ситуации, говоря словами поэта Александра Аронова, «остановиться, оглянуться»? Излечимо ли это? Применительно к Быкову, думаю, да. За счёт перехода на новый уровень «матёрости», пусть в ущерб плодовитости, или получения глубокой раны. Первое, безусловно, предпочтительнее, но второе более плодотворно.

У меня есть любимый сетевой прозаик Алексей Недлинский, произведения которого можно почитать на «прозе ру», так вот он в течение нескольких лет вел литературный дневник, а потом прекратил. На мой вопрос, почему, ответил так: «с годами насущная потребность высказывания всё более замещается привычными упражненьями в словесной ловкости, откуда уже совсем рукой подать до литераторского самолюбования».

Недлинский ввёл в оборот неологизм «логобесие», и этот диагноз можно смело ставить Дмитрию Быкову. Да и многим из нас, пишущих.