Кузницин Олег : Пионерская повесть (1)

Второй день июня 1979 Ваня проплакал в вожатской и третий день тоже. Четвертый в квартире технички Марии Степановны. Пятый и шестой в кабинете библиотекарши, отвлекаясь на рассматривание картинок в книжках, седьмой день проплакал в мастерской Николая Михалыча, руководителя кружка по выжиганию. Попробовал выжечь по трафарету орнамент на шкатулке. Из-за переживаемого стресса, руки не слушались, получилась абстракция, впрочем, вполне оригинальная. На седьмой день вернулся в вожатскую (полдня), вторую половину провел на пищеблоке, затем стала болеть голова, лег в изолятор. Его успокаивала лагерный врач Карпова. Не смогла успокоить. Только ушла, Ванечка заснул. Выйдя из изолятора, направился к старшей пионервожатой Тоне. Следующие два дня помогал Тоне строить лагерь на линейку. И вот, обойдя все подчиненные руки, Ваня и приклеился к директору лагеря Роберту Сергеевичу Головнину. Близость к начальству немного его успокоила. Все эти дни администрация лагеря пыталась дозвониться до Ваниных мамы и папы. Но папа был на гастролях в Болгарии, а мама укатила с подругой в Пицунду.
Ваня высиживал в кабинете Роберта Сергеевича. Головнин давал Ване мелкие поручения, которые возможно было исполнять, не выходя за границы корпуса дирекции. По ночам Ваня ночевал у Головнина дома. Теперь уже не плакал.
Развлекал (точнее, отвлекал) Головнина рассказами о том, что такое диалектика и кто такой Лопушок, где находится Лукоморье.
- Моя любимая актриса Раневская, среди ученых люблю Эйнштейна.
Ваня все смелел и смелел, важничал.
Развлекал Головнина в том числе и так: один раз откопал какую-то драную шляпку среди реквизита театральной студии, нацепил, вошел в образ. «Красота – это страшная сила… Если она сама с собой разговаривает, то с кем я разговариваю… Можно взять идиота…» Ванечка переигрывал. От этого Головнин смеялся еще больше.
Как то в один из дней, возвращаясь из пищеблока к Головнину, Ваня увидел в дверном проеме административного корпуса силуэт мамы. Ваня стремглав помчался. «Мамочка! Мамочка!»
- Ой! – Только и сказала мама, лишь только Ваня налетел на нее.
- Привет! - сказал тут же, словно из воздуха возникший папа, присев на корточки.
Мама с папой приехали навестить Ваню, лишь только вернулись каждый из своей поездки.
- Заберите меня домой. – Упрашивал Ваня. - Мне здесь плохо, дома хорошо… Я домой хочу…
Мама с папой привезли Ване бананы, коробку конфет «Южная ночь», виноград, две ракушки из Болгарии, яблоки…
Головнин конечно восхитился: Умный у вас сынок! Не по возрасту говорит о вещах, о которых рассуждают не раньше, чем в классе пятом-шестом. Но ребенок домашний, зачем вы его отправили в лагерь?
Так Ваня и уехал из «Красной зари». Родители поблагодарили Головнина за участие.
- Что я тебе, вечная нянька! – Злилась мама в электричке. – Одно из двух, либо ты ненормальный, либо бессовестный. Все нормальные дети ездят в лагерь. Вот теперь путевка пропала.
- Я нормальный. – Произнес Ваня.
- Конечно, нормальный, - сказала мама, - у нас в семье все нормальные.
Папа пододвинулся к Ване. – Мой хороший, - сказал он, - мы с мамой все для тебя делаем. Дома увидишь, что я тебе привез. – Папа обнял голову сына, чмокнул в волосы.
– Сынок, - продолжил папа, - расскажи что-нибудь про своих друзей, были интересные ребята?
- В этом лагере не было интересных ребят… А что мы сегодня будем ужинать?
- Курицу сделаю, - сказала мама.
Ваня улыбнулся. Обнял маму.
- Ты у меня самая красивая, мамочка, самая пресамая, в тыщу миллионов раз красивее Элизабет Тэйлор.
Мама гордилась своей похожестью на голливудскую звезду.
С пышной прической, брюнетка, в розовом платье с рельефно выпирающими грудями, кожа белоснежная, губы чувственные… Слегка раскосые глаза, и черты лица правильные – эта мамина фотография считалась в семейном альбоме самой лучшей.
Элизабет Тэйлор часто упоминалась мамой как инстанция красоты.
Мама повторяла, особенно в компаниях: «Мне еще в институте говорили, я на нее похожа». Ваня хоть и не видел никогда голливудскую диву, но очень много про нее слышал.
И вот Ваня дома. Вдохнул его аромат. Этот запах гари с шоссе (окна квартиры выходили на дорогу) вперемешку с запахом кухни… Все родное… И даже ненавистная скрипка, и метроном и незакрытое пианино со стоящими на пюпитре нотами, заплатанный диван. Непонятного цвета во многих местах покарябанные обои. Продырявленная Ванюшей-младенцем репродукция Моны Лизы над сервантом. Сам полированный типовой сервант с одним стеклом…
Когда тебя лишают дома, насильно, а потом ты в него возвращаешься, это ли не есть счастье самое настоящее.
Папа привез Ване из Болгарии коньки. Хоть было лето, и Ваня не умел на коньках кататься, но папа надеялся, и мама, Ваня научится. Сын был неспортивный.
- Зато развитый. - Оправдывались родители. Это мама рассказывала Ванечке про Эйнштейна. То, что помнила сама из курса философии в Гнесенке. И про Гегеля рассказывала. К тому же, когда Ване было четыре года, малыш с первого раза повторил латинский текст Магнификат Баха. Папа с мамой готовили тогда одну из арий Магнификат к конкурсу.
- На велосипеде не умеет кататься, - говорила мама соседке, - зато читает с четырех лет.
В этот момент Ваня в очередной раз свалился с детского двухколесного велосипеда. Мама с соседкой разогнали велосипед, отпустили… Ваня даже секунды не продержался. По законам физики, Ваню хоть какое-то время должна была удержать инерция.
Неспортивность Вани противоречила физическим законам.
Правда однажды, на выпускном вечере в детском саду, мама вдруг набросилась на сына: «Почему ты такой толстый… У всех дети нормальные… И мы все нормальные…»
Тогда Ваня заплакал. Так и запечатлелся на коллективной фотографии. Зареванный, обиженно смотрящий в сторону мамы среди улыбающихся лиц детей и воспитателей.
Однако компенсация в виде гуманитарных склонностей сына создавала стабильный баланс удовлетворенности Ваней. (На выпускном в детском саду это была просто вспышка обиды за его некрасивость.) Ведь мама была красивая, самая красивая, сходство с Элизабет Тэйлор об этом свидетельствовало.
Летом 1981-го мама решила сделать еще одну попытку отправить сына в лагерь. Во-первых, прошло два года. Ване было одиннадцать. И надо же было как-то приучать его к сверстникам. В школе – вечные проблемы (в каждом классе есть свой толстяк).
Мама конечно опекала Ваню, даже слишком. Но эта гиперопека маму нервировала. Хоть и сама каждую ночь ласкала сына в кровати, рассказывала истории про королей и философов…
- Это ненормально, - сама себе говорила мама. – В нашей семье все нормальные.
Через силу, во имя правильности, мама и решила еще раз попробовать бросить сына в море.
Директором «Красной зари» был по-прежнему Головнин.
В первый день, когда все знакомились, и очередь дошла до Вани, он по-актерски бросил: Прошу любить и жаловать, я Иван Сергеевич… Ваня, привыкший к театральным жестам, думал, что такой ход произведет впечатление. Назвав себя Иваном Сергеевичем, Ваня скорчил менторскую мину, наподобие Чацкого в интерпретации Нижнетагильского драмтеатра (когда театр был на гастролях в Москве, Ваня с мамой ходили на спектакль).
Все засмеялись. Отряд сидел кружком в корпусе.
- Ты у нас профессор, - произнесла пионерважатая, - а я просто Света.
Так Ваню и стали называть профессором, иногда, даже чаще, Иваном Сергеевичем.
Согласно расписанию лагерного досуга, один раз в неделю по вторникам проходил час дружбы. Во время этого мероприятия дети собирались в актовом зале и писали письма сверстникам из дружественных стран. Письма можно было писать, например, в Никарагуа, на Кубу, в Чехословакию, Венгрию… Дальнейший ряд нетрудно себе представить. Затем письма собирались. Старшая пионервожатая Галя аккуратно все пересчитывала. За один раз разрешалось писать не более двух писем. Адрес оставлять было нельзя. КИД дворца пионеров сам отправлял письма. Галя говорила: «В случае, если придет ответ, с вами свяжутся».
А в кабинете Гали, в главной вожатской, под замком стоял мешок. В нем пылились письма от иностранных сверстников. Согласно лимиту, на лагерь было выделено сто десять писем. Письма распределялись в головном коллекторе дружбы, КИДе при совете пионерской организации города Раменское. Об этих письмах среди детей ходили слухи. Кто-то говорил, есть такие письма. Скептики, однако, не верили.
Письма рассекретились на четвертый день смены. В лагере проходил конкурс чтецов. Ваня читал монолог Сальери, с присущей театральностью, с вычурным выражением зла.
- О, Моцарт, Моцарт… Ваня бездыханным упал. Зал зааплодировал.
Когда пришло время призов, Ваню премировали письмом дружбы от югославской пионерки.
Что же это был за подарок! Ваня здесь же в зале, алчно распаковал конверт. Печатными буквами на ломаном русском было написано: «ЗДРАСТУЙТИ. Я ТИБИ НЕ ЗНАЮ, НО ОЧЕНЬ ХАЧУ ПОЗНАКОМИЦА. МИНИ ЗОВУТ МОНИКА. Я ЛЮБЛЮ РИСОВАТ. ПОСЛАЮ ТИБИ РИСУНОК. НА НЕМ Я НАРСВАЛО СОЛНЦЕ. Я ХАЧУ ЧТАБ БЫЛ МИР. А МАМА У МИНИ РАБОТАЕТ В БОЛЬНИЦЕ. СКОРО С РАБОТЫ ПРИДЕТ ПАПА И МЫ ПОЙДЕМ В ГОСТИ. ЕСЛИ ТИБИ РИСУНОК ПОНРАВИЛСЯ, НАПШИ И ПРЫШЛИ СВОЙ. МЫ БУДИМ ДРУЖИТ. С ПРЫВЕТОМ МОНИКА ИЗ БЕЛГРАДА.
На письме стоял код 081273. Ответному письму также присваивался шифр. Никаких адресов – это было главное правило.
Ваня достал рисунок. На нем действительно крупными мазками гуаши было намалевано солнце. Ваня сложил рисунок и письмо обратно в конверт и вышел на улицу.
На следующий день к нему подошел аккуратненький паренек из другого отряда.
- Давай меняться, - сказал паренек, - у меня есть два письма из Ганы.
- Где надыбал?
- Места надо знать.
- И что?
- Меняю два письма из Ганы, - сказал паренек, - на югославское.
- Фиг тебе, - молниеносно произнес Ваня, - Я что, дурак?
Ваня пошел своей дорогой. Паренек нагнал его.
- Ладно, ладно, - сказал он, - Кубу еще даю, целых три письма, а ты мне одно.
- Покаж, - сказал Ваня. Паренек подобострастно достал письма. Ваня взял, изучил и вернул обратно.
- Одни негритосы, - сказал Ваня,- Не-а…
Паренек по началу расстроился, потом вдруг…
- А вот это видел?! – Паренек достал из-за пазухи кожаную книжку. Ваня взял ее, открыл. В книжке были странным образом разлинованные листы: и в линейку, и в клетку, везде было по-иностранному что-то написано. Листы крепились металлическим монументальным скрепом. Сверху и снизу были кнопочки. Паренек продемонстрировал: одновременно нажал на верхнюю и нижнюю кнопки. Скреп раздвинулся. Затем паренек защелкнул скреп, потряс книжкой, сказал: Убедился, не падают.
Никогда раньше Ваня не видел подобной тетрадки. Ваня еще раз открыл: На страницах последовательно было написано: мандей, тьюсдей, венсдей… также он обратил внимание и на такое деление: Дженьюари, фебруари…
- Меняю! – Заинтересованно произнес Ваня, прижал тетрадку к груди.
- Нашел дурака! – С победой произнес паренек и агрессивно выхватил из рук Вани волшебную тетрадку. – А что у тебя еще есть?
В итоге, Ваня отдал за нее пять фломастеров, клеящий карандаш, письмо от Моники, два апельсина и сувенир – оловянный солдатик с копенгагенского прибрежного развала.
Так письма дружбы и стали валютой лагеря. Например, одно африканское письмо стоило два ароматизированных ластика. За один фломастер нужно было отдать либо четыре африканских, либо одно европейское. Банан можно было обменять на три письма из Латинской Америки.