Владимир Павлов : 11 (Глава вторая)

http://litprom.ru/thread56459.html
Глава вторая

Лена, очевидно, уже давно встала и готовила обед, потому что из кухни раздавался музыкальный звон посуды и ее ответы Борису, который спрашивал, какого цвета лучше нарисовать ее и папу. Дима зевком размял челюсть и подошел к окну. То, что ему снилось, абсолютно стерлось из памяти, но осталось ощущение чего-то жуткого и неприятного. Играющие во дворе дети казались разумными игрушечными человечками, постоянно двигающимися для подзавода спрятанной в них пружины.
В зал из кухни тянулись клубы пара от сковородок и кастрюль и зависали под потолком, как облака. Медленно пройдя мимо дивана и стола и еще раз с удовольствием отметив, что вкуса у родственников Лены нет («Общий тон, все же, грязно-красный»), он вошел на кухню.
– У тебя что-то нездоровый вид, – внимательно к нему приглядываясь, сказала Лена. – На седьмом этаже какие-то чурки утром шумели, снимают, наверное, целым аулом одну квартиру. Наверное, спать тебе мешали. Что-то плохое снилось?
– Да, нет, все нормально.
Дима перевел разговор на другую тему:
– Вообще, меня достали всякие чурки и дегроды. Пора вспомнить евгенику.
– Евгеника – это прошлое, – помолчав, сказала Лена, – но вот стерилизацию наркоманов, алкоголиков и сексуальных извращенцев, маньяков я бы наверно поддержала.
– Почему ты так думаешь? – улыбнулся он иронически, будто заранее знал ее ответ. – Всех чуреков недоразвитых – в газовые камеры для очищения человеческого рода в целом. Рождается ребенок-овощ. Ты думаешь, лучше позволять ему мучиться? Не лучше ли и не милосерднее умертвить такое дитя?
– Так вот, – подхватила она, словно продолжая его мысль, – поэтому и надо начинать со стерилизации люмпенов и маньяков. А умерщвлять живого человека не гуманно. Нельзя быть таким жестоким.
Дима разгорячился при этих словах, потому что считал подобный гуманизм оправданием слабости и равнодушия.
– Пять лет назад родился мальчик с редчайшим генетическим заболеванием, – говорил он горячо, – у него нет кожи. Каждый день его перевязывают бинтами, и он терпит муки, по сравнению с которыми ад – это курорт. Сейчас ему уже пять лет. И ты думаешь, что облегчить его страдания – "не гуманно"?
– Эвтаназия – выход. Но если есть способ вылечить, то лучше вылечить.
– Этот случай не единственный, подобных – тысячи, и люди лежат в больницах и страдают, ибо единственная помощь, которую им могут оказать – "не гуманна".
– Ну, тут – да. По-другому если никак – я согласна. Но ты начал с чуреков недоразвитых и камер газовых, сердобольный ты мой.
– Ах ты, боже мой… – испугался он, взглянув на часы. – Уже три! Ну, я пойду, мой хищный зайчик. А то не успею устроиться на работу.


Хотя небо было без единого облачка, как в пустыне, освещение Диме показалось довольно сумрачным. Он пошел направо, к промзоне, где на синем небосводе возвышалась башня молниеотвода. Два парня, всунув головы в плечи, прошли мимо с угрюмым выражением, выставив из воротников большие и горбатые, как клювы, носы. Словно не привязанные ни к чему странники, двигались навстречу бесстрастные узбеки. Двор между пятиэтажками густо порос кустарником и небольшими осинами. Свое сегодняшнее состояние Дима определил, как «удивительное равнодушие в сочетании с необычным упадком сил», необычным – потому что физически он чувствовал себя довольно бодро и мог прошагать хоть тридцать километров, но энергии на какой-нибудь поступок, – например, на то, чтобы зайти в офисное здание, мимо которого он проходил, и спросить там о свободных вакансиях, – у него не было. Приходилось с неимоверным усилием заставлять себя что-то делать. Пройдя по узкой тропинке мимо увитых плющом подъездов, возле одного из которых стояла беззаботная пьяная компания, Дима вышел к гаражам. Вблизи молниеотвод казался огромным, как сооружения будущего.
То ли из-за его унылого вида, то ли просто по стечению обстоятельств, но, куда бы Дима ни сунулся, его нигде не брали. В первую очередь он направился в ближайшую больницу, но в отделе кадров ему сказали, что они уже давно не берут фельдшеров и медбратьев с академическими справками, что сейчас с сертификатами строго и что ему могут предложить пока работу санитаром, а там на него посмотрят. Оскорбленный в лучших чувствах, Дима ушел, проклиная бюрократов. Следующий отказ ждал его в магазинчике компьютерной техники, который ютился в офисе небольшого старого здания. Очкарик-директор, похожий на пингвина после неудавшейся липосакции, зачем-то задавал ему вопросы именно тогда, когда он не мог собрать внимание, и, после очередного переспрашивания, сказал, что им требуются внимательные продавцы. О том позоре отказов, которые ждали его у «какого-то чурки» в ветеринарной аптеке и в «вонючем, как общественный туалет» магазинчике бытовой химии, ему не хотелось даже вспоминать.

Возвращаясь домой, он решил пройти короче и свернул в узкий переулок. Желтый заброшенный дом неприязненно взглянул на него пустыми глазницами окон. По дороге лениво, как большие жуки, ползли друг за другом две машины, и ему пришлось на траву перед спортивной площадкой общежития техникума. Невысокие ясени, отклонившиеся от стены здания и изогнувшиеся в напряженном порыве к небу, словно указывали своими застывшими ветками, что стремится надо к вечному и презирать земное. Он что угодно бы сейчас отдал, чтобы оказаться на уютном теплом местечке, чтобы жизнь наладилась, и они с Леной переехали в свою квартиру, чтобы холодный ветер с потемневшего горизонта на востоке не разъедал ему душу тоской неприкаянности.
Проходя мимо длинного трехэтажного здания, похожего на фабрику, Дима остановился. Привлекшее его здание из белого кирпича советской постройки и два смежных здания очерчивали буквой «П» уютный дворик, в середине которого выделялся квадрат зеленых насаждений с целой рощей деревьев и плохо подстриженными кустами по краям. Здание словно распалось на части и надвинулось на него: это был эффект переутомления. Сразу при входе в тамбур в нос ударил запах сырых тряпок. Из двери вышла полная женщина в рабочей одежде, брызнув на него таким же кислым, как запах, взглядом, выкинула завязанный полный пакет в корзину и вошла обратно. Последовав за ней, Дима наткнулся на беззаботно болтающих охранниц, уставших сидеть и стоявших перед входом.
Он спросил, требуются ли им сотрудники.
– Давайте паспорт, – сказала одна из них, садясь за стол и радуясь хоть какому-то развлечению. – Я выпишу вам разовый пропуск. Только не забудьте дать его директору, чтобы он расписался, когда будете уходить. А то он нас за это штрафует. – Она торжественно, словно путевку в жизнь, вручила Диме маленький листочек. – Прямо по коридору, там увидите – лестница. Поднимайтесь на третий этаж и направо, до конца.

Дима вложил листочек в паспорт и пошел по темному коридору. Коридор, обделанный коричневой плиткой, словно качался от раздававшегося откуда-то снизу шума, напоминающего морской гул. Общее для лестничных пролетов окно из стеклоблоков погружало своим зеленоватым светом в какую-то странную сонливость, когда казалось, что он здесь уже был, но совсем другим человеком и для другой цели.

Директор сидел в просторном кабинете за столом, стоявшим боком к двери, и даже не взглянул, когда Дима вошел. Этот невысокий, худощавый мужчина сорока – сорока пяти лет, с совершенно невыразительной внешностью, с маленьким подбородком и ртом и вытянутым прямым носом, занимался бумагами с таким видом, словно заранее знал, кто войдет, что ему скажут, чего хочет вошедший, и, вообще, всю его жизнь в прошлом и в будущем. Дорогой костюм, мешковато сидевший на его неправильной, расширяющейся книзу, фигуре, как бы говорил Диме о том, какая между ними разница.
– Слушаю вас, – сказал он, не поворачивая головы и продолжая писать.
– Я просто хотел бы к вам устроиться… ну, охранником, например.
– Лицензию охранника имеете? – С этими словами директор с быстротой, которой нельзя было от него ожидать, схватил лежащий на столе журнал, прихлопнул севшую на стол муху и вновь принял прежнее положение.
– Нет, – ответил Дима, с удивлением проследив за движением директора, и зачем-то прибавил: – У меня три курса мединститута. Есть академическая справка…
Сложенная в несколько раз потертая бумажка тут же появилась из сумки и легла на стол. Взгляд директора на секунду скользнул вниз.
– Это нам не надо. – Справка с обидной поспешностью вернулась к Диме. – Сейчас с лицензиями строго, – добавил он тоном школьного учителя. – А работали уже где-нибудь?
– Ну, разумеется, – широко улыбнулся Дима. – На выездной бригаде фельдшером.
– Хорошо, – снисходительно кивнул директор. – Грузчиком пойдете?
Дима замолчал, теребя в руках несчастную справку. Сам бы ты шел грузчиком, ленивая жирная задница.
– Конечно, но…
Директор соединил короткие пальцы ладоней и взглянул на Диму с таким видом, словно от него, большой шишки, зависела его, такого ничтожного человечка, судьба.
– Ну, тогда… – опять он убил муху, – пойдемте на склад.
Они спустились по служебной лестнице, находившейся в конце коридора, рядом с кабинетом директора. Как и думал Дима, первым этажом спуск не окончился: под зданием оказалось еще два этажа.
– Здесь находится упаковочный цех, – объяснил директор, когда они миновали последний лестничный пролет, показывая на открытые железные ворота справа, откуда доносился грубый женский смех. – Здесь склад.
Огромное помещение, разделенное на части несколькими рядами стеллажей, достигавших высоченного потолка, поражало зловонной смесью запахов сырости, плесени, гниющих промышленных отходов и еще чего-то не менее тошнотворного. Дима с опаской смотрел на прислоненные к стеллажам лестницы, верха которых исчезали в голубоватой дымке под потолком. В конце одного из сквозных проходов через ряды собралась компания рабочих. Один из них, здоровенный детина с вытянутым к низу мясистым лицом сидел на большой коробке и жег зажигалкой прилипших к ленте-ловушке мух, стараясь не повредить ленту, под всеобщий хохот называя их «Женьками». Увидев директора, он не изменил своего положения и лишь слегка кивнул, тогда как остальные почтительно встали, с виноватым видом опустив головы.
– Здравствуйте, Евгений Федорович, – сказал здоровяк, улыбнувшись. – Много мух…
Эта улыбка могла означать и подобострастие, и насмешку. Решив, что над ним смеются, директор сверкнул глазами и рявкнул:
– Я что, плачу вам за то, чтобы вы сжигали мух?! Марш работать! А ты, Мотовилов, как бригадир, лишаешься премии.
Услышав о премии, силач Мотовилов сразу вскочил:
– Но, Евгений Федорович! – воскликнул он другим, жалким и испуганным голосом, но Диме показалось, что это было шутовство. – Из цеха упаковок не было заявок…
Рабочие отошли на некоторое расстояние и остановились, глядя вопросительно на бригадира.
– Ладно, бездельники, – возмущался, удаляясь и гулко топая, Евгений Федорович. – Я сейчас загляну к бабам. Больше чем уверен, они сейчас болтают и пьют кофе. А я плачу им за это деньги! Да, уйма мух… И, это, – добавил он, оглянувшись, – разберись с новичком.
Под любопытными и насмешливыми взглядами Дима почувствовал себя барашком, попавшим в волчью стаю.
– Ну, давай знакомиться, – криво ухмыльнулся бригадир, разминая мускулистые руки. – Как тебя зовут?
– Дмитрий.
Бригадир стиснул своей лапой его ладонь, показавшуюся ему маленькой и слабой:
– Степа.
К Диме потянулись крепкие мозолистые руки, и каждая будто проверяла крепость его руки:
– Виктор! – Серега! – Слава!
– Где до этого работал? – продолжил Мотовилов с издевательской серьезностью.
– Учился в меде, работал на выездной бригаде, – отчеканил Дима с глупым выражением простого парня. – Вот, переехал недавно в Балашиху.
Он с досадой подумал, что это глуповато-наивное выражение станет здесь его постоянной защитной маской.
– У нас тут таких умных нет, – сверкнул зубастой улыбкой бригадир. – Ладно, умник. Завтра к половине девятого без опозданий.
Дима уже почти вышел к тому ряду, откуда его привел директор, как вдруг услышал вслед чей-то издевательский голосок:
– Не забудь умных книжек взять!
Под общий хохот, не оглядываясь, он ускорил ход и скоро оказался на лестнице. Ему не нравилась сама работа, это здание, мухи, которых здесь, действительно, была чертова прорва, бригада грузчиков и, в особенности, сам бригадир, явно к нему не расположенный. Но деваться было некуда. Это единственное место, куда его взяли.

Дурное настроение, с которым он возвращался, постепенно заменилось вялым равнодушием, с которым он вышел из подъезда. С той стороны, куда вел переулок, дом напоминал огромное существо, вроде сфинкса, свернувшегося клубком. Диму охватило ощущение колоссальной силы, чуждой человеку и пребывавшей здесь задолго до людей, будто эти стены простояли тысячелетия. Круглый комок застывшей строительной пены, которой пытались заделать трещину в кирпиче, напоминал львиную голову. От взгляда на стену, уходившую в холодную синеву вечернего неба, закружилась голова. «Странно он на меня действует, этот дом» – подумал Дима, стряхивая оцепенение и открывая дверь подъезда.

Поздно вечером, когда Боря, замучивший домашние вещи игрой в робота, уснул, они пошли на кухню пить чай.
– Сегодня мама звонила, – вспомнил Дима. – Я встревожил ее вчерашним звонком. Мы же собирались уезжать. Зовет нас назад, говорит, всем места хватит.
– Я сама переживаю. – Лена протирала полотенцем вымытые кружки однообразными спиральными вращениями против часовой стрелки, словно поворачивая время вспять. – Потерпи, котик. Как только у меня изменится с проживанием, мы больше не будем скитаться по чужим квартирам.
– Это как-то неправильно, – возразил он, но в его голосе не было твердости. – По-хорошему, это я должен тебя всем обеспечивать. И квартира должна быть моя. В общем, все сверх на голову должно быть перевернуто.
«Поэтому мы должны вернуться и жить у меня, пока я не доучусь и не встану на ноги» – хотел сказать он, но не сказал. В голове его мелькнула приходившая днем мысль о том, чтобы все само устроилось.
– Не переживай ты по этой ерунде, – сказала она с любовью, по-своему истолковав его нерешительность. – Квартира не важно, чья. – Она залила пакетики в кружках кипятком и присела. – Мы вместе, и это главное. Неужели это повод для расстройства? Радоваться надо, что возможность жить вместе будет, и не в чужом жилье, а в своём.
– Это меня и так радует, но не могу избавиться от чувства альфонса.
– У меня нет таких финансов, что бы ты им стал, – улыбнулась Лена. – Так что это отпадает.
– Успокоила.
– Только сейчас стала понимать, как грустно и тяжко без родителей, – сказала она дрожащим голосом, – и что могла бы больше сделать для них... Но не успела...
– Я уже давно не могу отогнать от себя подобные мысли. – Дима заразился от Лены тоскливым полушепотом, вдруг почувствовав себя беззащитным и брошенным.
– Тебе рано об этом думать, – Лена непроизвольно коснулась его руки, погашая свою тоску его тоской. – Просто дари маме больше любви и заботы, звони чаще, приезжай. Мы все не вечные... И переход в мир иной неизбежен ни для кого. Главное любить искренно друг друга.
Кружки незаметно опустели, и Дима осторожно поставил чайник, словно боясь спугнуть необычное чувство близости с ней, лишенное чувственности. Пульсирующая тьма выпирала из окна, лаская робкий свет лампы как котенка. Вода вскипала, и казалось, что вдалеке проходит поезд. Вдруг в окно ворвался ветер, нарушив порядок в волосах Лены и словно прогнав таившуюся в ее взгляде прекрасную задумчивость.
– Мой папа умер в 57 лет, – продолжила она так же негромко, но в этой приглушенности уже не было сдерживающей силы горечи. – Никто не ожидал... Но он всегда учил нас быть сильными, и сам был очень сильным. Ему уже требовались наркотики, что бы заглушать адскую боль, но он не стал их принимать, до последнего терпел... Вот, вспоминаю о нём каждый день. Иногда плачу... Но что поделаешь... В моём сердце он всегда живой... И вообще, я верю в бессмертие человеческой души, а наше тело – просто оболочка, тюрьма. Всё это нам дано в испытание, со всеми болезнями, пороками. Кто-то проходит это испытание, а кто-то опять возвращается, пока не дойдёт до него.
– У меня есть другое мнение.
– Знаю, ты говорил, но как-то абстрактно. Если можно, объясни подробнее.
– Нет желания развивать эту тему, – вдруг оборвал он с досадой.
– Ладно, не буду приставать, – она посмотрела на него с удивлением. – Пошли спать?

Впервые Дима, глядя на ее обнаженное тело у зеркала, заведенные за голову острые локти вынимающих шпильки из волос рук, любимые изгибы от тонкой талии к полновесным бедрам, не хотел дождаться ее на кровати и потушить свет. Отговорившись выдуманной зубной болью, он вернулся на кухню и поставил чайник, пытаясь наедине понять причину своего охлаждения. Этот его глупый поход в поисках вакансий, неприятная зловонная фабрика, где ему придется работать месяц (потом, конечно же, найдется что-нибудь получше), необходимость оставить на неизвестное время учебу – все это не могло не сказаться на самочувствии. Дима доверял своей интуиции, а она подсказывала, что дело тут вовсе не в стрессе и накопившихся проблемах. «А в чем же, в чем же дело?» – повторял он мысленно, подходя к окну, глядя на свое тусклое отражение. «Узнаешь. Скоро узнаешь» – глухим шепотом отвечал ветер через отворенную створку. Вдруг он услышал это. Звук, похожий на стук. Во входную дверь кто-то тихонько постучал. Проглотив слюну, Дима тихо прошел через темную гостиную, стараясь не разбудить Лену. Приблизив глаз к дверному окуляру, он увидел, что ошибся. Слабая желтая лампочка уютно освещала пустую лестничную площадку. «Смешно я подскочил, – улыбнулся Дима, возвращаясь к недопитой кружке. – У всех у нас есть некий суеверный древний ужас, и даже медицинское образование не помогает. Надо завтра поговорить на эту тему с Леной. Да, нам было хорошо в ту ночь, – вспомнил он с улыбкой, затягиваясь сигаретой возле открытого окна. – Валя лежал в дурдоме, а я пробрался к ней в комнату ночью, тайком от ее свекрови и бабы Эллы, когда Боря уже спал в своей кроватке. Нам было страшно, что могут зайти или проснется ребенок, но от этого мы были еще более безумны… Сейчас все стало приятным воспоминанием, а тогда, помню, я вздрагивал от каждого шороха. – Дима закрыл окно и сел на стол, посмотрев на отвратительную рожу из обойного узора над дверью. – Что изменилось? Мы так хотели этого, быть вместе – казалось нам запредельной мечтой. Почему же сейчас я не с ней?» Почему же сейчас я не счастлив? – хотел он задать себе вопрос, но в этот момент сердце резко подскочило. Стук в дверь, вернее, звук, похожий на стук, но громче, отчетливее, чем в первый раз, повторился. Если повнимательнее прислушаться, это больше походило на шкрябанье ногтями. Слушая свое тяжелое дыхание, Дима на цыпочках подкрался к двери. Взгляд в глазок подтвердил его догадку: никого. Выяснять, кто это забавляется в час ночи, совсем не хотелось, но он заставил себя надеть поверх халата свою куртку, в левом кармане которой лежал выкидной нож, и, набрав воздуху в грудь, повернул ключ в замке. Рука, сжимавшая нож, расслабилась. На лестничной площадке никого не было. Но там, этажом ниже, в прохладной живой полутьме лестницы, будто слышалось чье-то неровное дыхание.