Даша Д. : Какая разница?

Я не спала всю ночь, а когда уснула, ближе к утру, мне снился Илюша. Он наступил на осколок зеркала в моём коридоре, истекал кровью, пока мы с Д. валялись на диване в комнате. Кровь била фонтаном из его рта и ноздрей, я не знаю, как это связано с осколком, мои сны обычно нелогичны и абсурдны. Я обнимала Д., мы смеялись и болтали, пока её муж умирал. Потом я вышла, взяла его руку в свою. Пульса не было. Он не дышал и не двигался. Пол был липкий, в густых черных разводах, я брезгливо топталась у его тела. Пахло ночью и смертью, и стало жутко, но дороги назад не было.

- Он мертв, - сказала я Д.

Та только пожала плечами.

Меня разбудили крики. Пятый канал транслировал бойню на Майдане. Около четырех часов подразделение Беркута дружно ебашило дубинками полусонных активистов мирной акции. Я забыла выключить телевизор и закрыть окно. Жизнь ворвалась в комнату, вялая и уставшая. Проскрипел первый троллейбус, передачу оборвала реклама подгузников Хаггис. Я набрала Д., на время не обратила внимание.

- Какого хуя? - это вместо приветствия.

- А ты детей хочешь? - спросила я у неё сходу. Я была такая же сонная и разбитая, и голос мой дрожал и срывался.

- Дашка, ты под чем?

- Я под одеялом. А где твой жирный?

- Илья? Он на работе. А что? что-то случилось?

Дверь она мне открыла опухшая и заплаканная. Тот же сюжет показывал её плазменный экран на кухне. Крики не прекращались, камера наезжала на окровавленные флаги и разбитые головы. А вокруг - тишина, улицы пустые и серые, людей нет, транспорт ходит кое-как.

- Родная, да ничего с ним не случится, - успокаиваю её.

- У него телефон выключен. Да и не в этом дело.

- Совесть мучает? - спрашиваю понимающе. На самом деле Илюша мне противен. И как человек он говно, ещё и мент.

- Ага. Так стыдно, Дашка. Даже если его там нет, все равно стыдно. Покурим?

Я киваю, кухню заполняет дым ментоловых сигарет. Д. поставила чайник, включила вытяжку и щелкнула кнопкой на пульте. Стало совсем тихо и грустно. Одинокие кузьмичи выгуливали собак во дворе, туман пробирался под их поднятые воротники, щупал пальцами шеи и лица. Спать хотелось ужасно, глаза слезились то ли от табачного дыма, то ли от обиды. Утро навалилось своим тяжелым телом на наши полуразрушенные домики и дороги.

- А пошли гулять? - говорю ей, осторожно отпивая горячий кофе, - че дома сидеть.

- Ты с ума сошла? Нельзя.

- Да ладно, там уже все закончилось. Людей разогнали. Злые менты ушли спать. И твой скоро вернется, а я его видеть не хочу. Погнали.

Д. ломалась. Что-то говорила о том, что муж ей запретил выходить из дому. Я настаивала, уговаривала двоюродную сестру, тащила за руку в прихожую, почти насильно упаковала её тощее тельце в пуховик. И она сломалась. Согласилась, обулась, подождала, пока я зашнурую ботинки и мы вышли.

- Смотри, - я вытащила из внутреннего кармана куртки бутылку травяной настойки, - это я у вас в баре нашла.

- А я даже не заметила...- пробурчала Д.

И мы пили прямо из горла, идя по тротуару. Нам сигналили одинокие машины, подмигивали фарами. Наверное, в знак солидарности. Водители не знали, что мы не с ними. В лучшем случае мы отдельно, по ту сторону добра и зла, вне хоровода вокруг этой кровавой елки. А в худшем - и этот вариант подходит больше - Д. живет с человеком, который не может обсуждать приказы и отойти в сторону.

Алкоголь хорошенько дал по мозгам. Мы оказались на бульваре Шевченко, где несколько рядов космонавтов охраняли памятник Ленину. Они стояли в своих шлемах молча, с равнодушными выражениями лиц. Эти люди почти не отличались от бронзового вождя. Они казались такими же неживыми, железными, раз и навсегда застывшими в незамысловатой позе.

Помню, как Д. бросала в них цветы. Свежие, красивые. Ума не приложу, откуда они взялись у нас в руках, но их было много. В цветах был и Ленин, и менты. Цветы падали с неба, белые лилии и полевые ромашки застилали мокрый асфальт, кружились в воздухе, и мы в надежде протягивали руки вверх. Потом, лежа на своем диване, я чувствовала приятный запах весны в начале декабря. Я боялась открыть глаза, чтобы не оказаться в объятиях зимы в квартире, где за стенкой в луже крови лежит Илюша. Ещё живой или уже мертвый.

Какая разница?