lepse : без названия...

Мои друзья. Они стояли и слушали, как улицы зачитывают им приговоры, что дождем и снегом прописывало небо на серых стенах домов, оглашая длинные списки имен. Казалось, ночь достала своими хрупкими пальцами тлеющий уголь из их грудей и изрисовала им город, сдувая золу печали на старые крыши домов. Злясь на то, что никогда не сможет досмотреть рассвет, она безжалостно выводила лица их отцов, густыми мазками нанося очертания в каждом пьянице, в каждом бродяге, что спал, обняв руками никчемные пожитки. Мы так сильно ненавидели своих отцов, что не заметили, как пошли по их пути. И может быть, поэтому при встрече пожимали руку так, словно прощались. Перед тем как пересечь дорогу и зайти в кафе, я взглянул им в глаза: что-то неуловимое вновь проскочило в этих зрачках, заставив вспомнить, что внутри меня точно такая же сердцевина.
Он сидел и в его движениях и манере вести себя, по его спине и в тонких линиях вен выступали и разветвлялись на множество частей стволы и ветви могучего фамильного древа. Эти ветви обвивали все его тело, порою проявляясь в едва заметном скоплении морщинок у глаз, в утонченных краешках губ и в его узловатых словно сучья деревьев руках. Пласты эпох и поколений толстой корой облегали его туловище, по кольцам которого было видно, как империи и династии рушились и погибали, покрываясь пылью времен, чтобы один из венцов их творений мог поднести кофе к своим холодным губам. Даже когда он вышел на улицу, его хладнокровие с прежним спокойствием протекало по длинным руслам артерий, продевая тонкую нить веры в собственную несокрушимость. Это лицо наполнялось чертами аристократического трагизма, каждый раз меняясь под тенями колышущейся листвы, словно дававшей приговоренному к смерти с честью произнести последние слова. Мы молча стояли и рассматривали его отточенную внешность, выполненную со вкусом и знанием тонкостей на худощавом породистом лице. Будучи узнаваемо, оно не сливалось с массой в отличие от наших лиц, принадлежащих выходцам из городской черни и это давало мне повод для первого шага чрез бездну.
Он упал.
И эта бездна поглотила меня, как только запах его окровавленного лица породил во мне голод. Вкладывая в каждый удар всю свою силу, я смотрел на него с гневом и ненавистью, понимая, что влюбленные глаза Аннет касались этих изгибов и линий. Ее воображаемый голос пронзал тишину, выплывая из затуманенного рассудка, и тонкой пеленой окутывал мой распыленный взор: «я буду любить тебя вечно», «теперь ты только мой и ничей больше, только мой», «когда-нибудь у нас будет куча детей». Казалось она стоит за моей спиной и произносит эти слова, медленно, не торопясь, вкладывая в каждый слог нежность, и я был готов умереть, оттого что не знал, кому из нас двоих предназначены эти признания.
Этот голос звучал, когда чьи-то объятья оттаскивали меня от обездвиженного, изувеченного в агонии побоев тела, он укутывал своей безмятежностью, когда мои разбитые костяшки разрезали воздух, заслышав его, я отстранялся от мира и, поднимая голову вверх, все еще верил, что это руки Аннет тянут меня назад, чтобы заполнить мою жизнь пленяющим ароматом прошлого.