дважды Гумберт : Мелочь ч.3

3.
Юлия – девушка задорная и непосредственная. С ней Францу легко.
«То ли не пуганная ещё, доверчивая. То ли храбрая. Пошла с таким чудовищем, - размышляет Франц. - А может, бестолковая?»
Центр выглядит дико, неблагообразно. Мнится – город, как напуганный человек, втянул голову в плечи и закрылся руками. Неприятное сочетание оживления и пустоты. Не видать дорогих автомобилей. Вся деловая канитель ушла под замок. Магазинчики, лавочки и забегаловки все закрыты. Здесь, рядом с госучреждениями и банками, остро пахнет политикой. Пронизывающий ветер гоняет по тротуару мусор. И люди держатся странно, как наркоманы. Взявшись за руки, Франц и Юлия пешком идут в Старый город. Забыв про время, стоят на мосту и смотрят на седую реку. Кажется, что и она прекратила катить свои воды.
Иногда Франц вспоминает о работе. И ёжится.
В Старом городе Юлия с удовольствием взяла на себя роль гида. Франц представился журналистом. А ещё уроженцем Берлина. Второе соответствует истине. Когда Франц жил в Берлине, у этого славного города был двойник, другой – потусторонний, запретный Берлин.
Юлия привела Франца в свою любимую пиццерию. И познакомила с её хозяином, стариком-итальянцем по имени Гуго. В пиццерии очень уютно, вкусные макароны. И нет никого, кроме четы пожилых иностранцев. Франц переполнен вещами и ощущениями, которые являются частью другого мира. Ему спокойно, он больше не скован. С нежностью смотрит в окно на старинный фонтанчик. Благодаря этой общительной девушке, он впервые за долгое время почувствовал себя живым человеком. Однако что он может дать взамен?
- А ты был пионером? - живо интересуется Юлия.
- Да. И не последним, - не без гордости заявляет Франц. - На меня можно было положиться. Родители во мне поначалу души не чаяли. Да, я был способным. К тому же, отличным горнистом - мог разбудить и мертвых.
- Франц, а где сейчас твои родители? Извини за вопрос. Они живы?
- Думаю, да. А что, я похож на беспризорника?
- Ну, что-то есть, - Юлия махнула рукой. – Ладно. Я поняла, ты не хочешь про это.
Франц и вправду не может ответить. На войну он пошёл добровольцем. Обошелся своим умом, что и говорить. К тому времени, его родители давно уже были в разводе. Одноактная семья, как выразился отец. Он вернулся в Германию, вроде, обзавелся там новой семьей. А мать уехала в Африку, бороться с природными дикостями. Наверное, им сообщили, что их сын погиб. В любом случае, ему нет до них дела. Но врать Юлии не хочется. Итак, уже наврал в три короба.
- Я даже был в Артеке.
- Артек? Я что-то слышала. Кажется, Богдан мне говорил. Это место, где коммунисты готовили маленьких диверсантов?
Франц снисходительно смеется.
- Да, что-то в этом роде. Мы там играли в такую весёлую игру. В «Зарницу». Это детская война, где убиваешь и умираешь понарошку. Врагами нашими были капиталисты. Гадкие люди.
- Но они ведь действительно гадкие?
- Да? Может быть.
- Что, и девочки тоже играли?
- А вот насчет девочек, - Франц делает многозначительную паузу. - Ты мне напомнила одну важную и очень личную подробность моей биографии. Не знаю, удобно ли? Но если тебе интересно...
Юлия восторженно хлопает в ладоши.
- Просто сгораю от нетерпения. Давай.
- Вот там, в Артеке, среди пионерских знамён и барабанов, я стал мужчиной. Ей было четырнадцать. А мне меньше. Она приехала с Кубы. Звали ее... Постой... Как же её звали?
- Неужели Лолита? - подсказывает Юлия.
- В точку. Как это ты догадалась? Весьма распространенное у латиносов имя. Представь себе – она была такая ладная, искромётная, я бы сказал, роковая. Учила меня испанским ругательствам. Поначалу у меня не было никаких запретных намерений. Ведь она была мой товарищ. Понимаешь?
Юлия, закрывшись руками, хохочет.
- Да. И всё же, это случилась. Природа взяла своё, - продолжает Франц и, между делом, осторожно гладит руку Юлии. – А! Для нее это было - раз плюнуть. А для меня - потрясение. Шок. Я два дня не мог говорить от гордости. Мне показалось, что я сразу оказался впереди всего человечества. Что мой коммунизм наступил. Она подбирала себе партнеров постарше. Комсомольцев. А из всех сверстников выбрала только меня. Ведь я был горнистом. Тебе это может показаться странным, но мы страшно любили друг друга. А когда наступила пора расставаться – мы долго ревели в каменном гроте. И Чёрное море шептало нам утешительные слова. Не печальтесь, дети, у вас вся жизнь впереди. Почему-то мне кажется, что моя мулаточка уже умерла. Уж слишком широка у неё была… ммм… амплитуда колебаний.
- Потрясающе! Франц, тебе есть, что вспомнить. Это же так здорово - побывать в советской России! Я тебе жестоко завидую.
- Да, - соглашается Франц. - Мне есть, что вспомнить.
- А ты был в Москве?
- Два раза, - морщится Франц. – Мне там было как-то не по себе. Тяжелый имперский город.
- Почему? - недоумевает Юлия. – Я вот хочу поехать туда учиться.
- А на кого ты учишься?
- На филолога, - важно отвечает Юлия. – Я неплохо говорю по-русски, по-чешски и по-украински.
- Знаешь что? Я, конечно, человек посторонний, - Франц накрывает ладонью изящную ручку девушки. – Да, посторонний и недалёкий. Но я бы на твоём месте лучше отправился в Америку. В любую, на выбор. И перевёлся на другой факультет. Например, на биологический.
- Ну и ну! Ты говоришь в точности, как мой папаша. Я тебе это припомню.
- Биология – это сила! – Франц проникновенно смотрит на девушку. – Наука о жизни. Может быть, тебе посчастливилось бы найти способ сделать жизнь не такой хрупкой.
Ледяной дождик зарядил за окном. И привлёк сумерки. Пожилая пара любезно раскланялась с Гуго и вышла. Сгорбленный, ветхий Гуго протирает стол. Глядя на старика, Франц остро жалеет о своём одиночестве. Нет, всё это невозможно. Шаги, слова, взгляды. Сейчас она подрожит и развеется. Там у неё под тончайшей оболочкой нет ничего.
Юлия показывает на старика глазами и говорит еле слышно:
- Представь, он не был на родине больше сорока лет, - трепещут в глазах огоньки сострадания. – В Африке воевал, потом у нас и попал в плен. Я расспрашивала его о войне, но он не хочет о ней рассказывать. Говорит, это скучно, не интересно. Мол, только генералы и политики пишут мемуары, простой солдат видит войну во сне. Голая физиология, телесные отправления. Страх, боль, эгоизм. И никакого кайфа. Франц, - она внимательно вглядывается в его лицо, - а ты воевал?
- Нет-нет, - он со смехом открещивается. – Я пацифист.
Юлия снова смотрит в сторону старика. Тот, как раз, опустив голову, о чём-то задумался,
- По-моему, он тоскует по родине. Рукой подать, а ехать не хочет. Точно отрезал. Разве не странно? Может, позовём его? - Франц, конечно, не возражает. - Гуго, не пропустишь с нами стаканчик?
Нет, это не жалкая, убогая старость, на которую хочется закрыть глаза. Что-то в облике старика внушает Францу смутное беспокойство и одновременно выдает большую внутреннюю, даже отчасти физическую силу. У Гуго крепкие пальцы, твердый и ироничный взгляд. Пожалуй, его морщинистое лицо даже красиво. Отлично бы смотрелось на большом экране. Суровое лицо пожилого мужчины озаряется внутренним светом, морщины разглаживаются, в глазах появляется задорный блеск, когда он обращается к Юлии. Вся его фигура источает нежность. Франц сам чувствует что-то подобное. Разве можно с ней по-другому? Только нежность и ласка. Иначе - дикость, безумие, холод - как окончательное состояние одинокой души. Франц ощущает, что Юлия очень опасна, что она может убить. Нет, не физически – хуже. Превратить в живой труп.
А интересно, каково это быть стариком? Перебирать дни, как чётки.
- Никуда не торопитесь? - спрашивает хозяин пиццерии. - Молодежь вечно сбивается с ног.
- У тебя хорошо. И нам некуда спешить. Мы всё успеем, - говорит Юлия и смотрит на Франца.
Они долго сидят втроём. Франц натянуто улыбается и молчит. Юлия говорлива. Помолодевший старик задаёт девушке вопросы, не забывая подливать вино. Он почти не глядит на Франца. Однако пристально наблюдает за ним. Утонувшим в морщинах на лбу третьим глазом. Он, пожалуй, ревнует. Ведь между ними - красивая девушка и полвека.
- Я так напьюсь, - говорит Юлия, когда Гуго приносит вторую бутылку.
- Пей, родная, - шутливо приговаривает Гуго, - пей итальянское солнце. Это вино - для художников и поэтов. Оно несёт вдохновение. А вы, Франц, не бывали в Италии?
Франц разводит руками.
- На Сицилии был, - закашлявшись, отвечает он. – Классно там. Но у меня не было времени наслаждаться красотами. Я довольно занятой человек. Выдался вот свободный денёк.
На Сицилии он проходил специальную подготовку. В лагере, обнесённом высокими бетонными стенами.
- Просто волшебное у тебя вино, Гуго, - благодарит Юлия.
Франц не улавливает ничего особенного. Немного кислит и пощипывает язык. Ну, разумеется. Этот прозрачный ароматный напиток, удержавший тепло итальянского солнца, не для него. Ведь он привык оглушать себя водкой, проклятой русской водкой, что служит полым, обезличенным людям своего рода заменителем жизни. Ложный дух дёргает мёртвое тело за ниточки.
Варвары и ландскнехты, разграбляющие Вечный город. Они не ведали, что творили. А если ведали? Люди по-разному наслаждаются жизнью. Снова настроение у него поменялось. В который уже раз за сегодняшний долгий день. Как там поучали психологи? Неуравновешенность смертельна. Когда ступаешь по узкому гребню, важно держаться воображаемой прямой. Но как же хочется дать себе поблажку и торжественно оступиться! Чтобы у всех, кто за него поручился, сразу отсохли руки и выкипели мозги. Франц хохочет без всякого повода, идёт в уборную. Там долго трёт руки влажной салфеткой. Перед глазами всплывает кадр из какого-то старого фильма. Юноша и девушка, взявшись за руки, бегут по просторному цветущему полю. И всё расплывается от сияния. Это любовь. Она предполагает безрассудство, которое всегда готово стать бесстрашием. Открытое пространство, как на ладони, преподносит тебя опасности. А вешний цвет словно для того и создан, чтобы маскировать мины. Любовь притягивает смерть, как высокое дерево притягивает молнию.
Когда Франц возвращается, девушка и старик смотрят футбол, слышится экспрессивная итальянская речь.
- Франц, вы ничего не имеете против футбола? – осведомляется Гуго.
- Напротив. Я сам когда-то играл нешуточно, - хвастает Франц. – А помните победу «Красной звезды»? Мы с друзьями были тогда на седьмом небе от счастья. Целую неделю гудели.
Это было незадолго до войны. Блаженное время, предпосылавшее счастье. Его друг Милан орал из окна общежития, размахивая национальным флагом: «Мы европейцы! Теперь мы настоящие европейцы!» Он бы вывалился, если бы Франц за шиворот не втащил его обратно. Но никого не оказалось с ним рядом два года спустя. Милан спрыгнул с моста и утонул.
- Да, - задумчиво произносит старик. – Вот дождусь, когда «Рома» завоюет скудетто. Не раньше.
- Тогда я буду отныне болеть против «Ромы», - заявляет Юлия.
Как по заказу, команда, за которую болеет Гуго, пропускает гол.
Вскоре они прощаются с Гуго и выходят из пиццерии. Франц точно знает, что больше никогда не увидит старого фашиста. И кривые, мощёные улочки Старого города тоже вскоре перестанут для него существовать. Но он не расстроен, он - под воздействием странной неги.
- Ночным Белградом шли мы молча рядом, - тихо напевает он. – Помнишь такую песню?
- Неа, - отвечает Юлия и вздыхает. – Вот же, блин, как с тобой хорошо! Так не бывает.
По пути им попадаются какие-то загадочные и мудрые люди. Некоторые даже, вроде, с ними беззвучно здороваются и тут же растворяются в воздухе. Кажется, что Старый город обступило далёкое прошлое, и он перестал быть старым. Кажется, сладкий дым струйками вьётся из-под камней. Голова кружится. Грядущий двадцатый век, что он принесёт человечеству? Какие даст всходы и произведения? Пускай он будет мирным. Пусть этот город, с его тенистыми рощами и храмами, вовек не меняется.
- Думаю, Гуго презирает молодых мужчин. Но ты ему, вроде, понравился.
- Он мне завидует. Старый завидует молодому. Это нормально. Зря, кстати, завидует, - говорит Франц. – Я бы не стал. Тот, кто моложе тебя, ещё может всё запороть. А старику терять уже нечего. – Запороть? А почему не исправить?
- Ну, - морщится Франц. – Есть ведь непоправимые вещи.
- Франц, ты сейчас ерунду городишь. Нет непоправимых вещей.
Они заходят в часовню. Франц недоверчиво наблюдает, как девушка привычным жестом крестится у желтого деревянного распятия. Изнутри храм похож на пещеру. Ну, а Юлия, разумеется, имеет сходство с зажжённой свечой. Кажется, что в тишине, где-то снаружи реальности, стрекочет внимательная машина. Франц быстро выходит, стараясь не глядеть на искривлённое тело Спасителя.
«Как же ей теперь предложить?» - думает он.
Потом они набредают на пруд. Становится очень холодно. Они сидят на скамейке, Юлия прижимается к Францу. Здесь, говорит Юлия, раньше было эмигрантское кладбище.
- Значит, тебе нравится русская культура? – спрашивает Франц.
- Ты прав, я глупая, - она шмыгает носом. – Ты меня плохо знаешь.
- Не удивительно. И ты меня плохо знаешь. Можно сказать, совсем не знаешь.
Они смеются. Смех сближает их непокрытые головы. На другой, неосвещённой стороне пруда, с громким криком поднимается стая ворон. Лицо Юлии снова серьёзно.
- Вот ты подумай. Жизнь человека. Жизнь кладбища. А дальше, как у Шекспира... Гамлет там говорит, умирая. Помнишь? Что в остатке? Послушай, послушай.
И Франц долго слушает. От кладбища осталась только особая кладбищенская тишина, да еще, возможно, сам пруд напоминает необъятную, мегатонную плиту из чёрного мрамора.
Весь этот день – как величайшая милость. Кто-то сегодня уснул, там, за рычагами, думает Франц.
- Брат твой тебя не потеряет? – резко спрашивает он.
- Ну, вот еще. Что я, маленькая?
- А сколько тебе?
- Мне двадцать, - Юлия гордо задрала голову и полоснула по сердцу Франца сияющим взглядом и с озорной улыбкой опустила голову. – Или чуть меньше. Подруга моя лучшая, боюсь, скоро выскочит замуж. У нее на уме одни мужчины. Она такая вся броская, в духе Шарон Стоун. Наглая морда. Ой! Что я сказала!
- А ты другая? Скромница, да? – с придыханием спрашивает Франц.
Юлия с удивлением глядит на него, в её глазах вспыхивают крошечные фейерверки.
- Я-то? Вот что, дорогой мой Франц. Сразу скажу, брак – не для меня. Я хочу быть самостоятельной женщиной. Сильной, свободной. Ясно?
Франц пожимает плечами и смотрит в сторону. Он в недоумении.
- Знаешь, был у меня один знакомый художник. Он писал мой портрет. Долго писал, старательно. И пока он его писал, он мне разонравился. Ещё был у меня один знакомый спортсмен. Он долго бегал за мной. А когда догнал – он мне тоже уже разонравился. А ещё…
- А я в детстве дантистов хотел стать. Но не получилось.
Разговор снова сворачивает в сторону от главного.
- Франц, мне холодно! – наконец, с возмущением говорит Юлия.
- Можем поехать ко мне, - сразу же говорит Франц. – У меня тепло. Правда, не очень уютно. Я живу на съёмной квартире. Там довольно уныло. Честно сказать, там просто отстой. Но мне все равно, я постоянно в разъездах.
- Ерунда. Главное, чтоб у тебя холодильник был. Я в холодильник на ночь кладу сапоги и перчатки.
- Есть холодильник!
- А в нём полторы банки сардин?
- Точно. Можно, я тебя поцелую?
В глазах девушки, Франц может поклясться, промелькнул ужас.
- Извини, я дебил, - говорит он
Франц целует Юлию в губы. Она толкает его в грудь, бьёт сумочкой по коленке.
- Значит, ты не хочешь за мной немного побегать? Раз так – нам по дороге нужно затариться где-нибудь. Чтобы завтра не выходить никуда. Идём же скорей! - тянет его за собой. - Блин, я так замёрзла. Теперь заболею простудой. Это всё ты виноват. Франц, у тебя чёрствое сердце. И ещё ты так старомоден.
Так и есть, думает Франц. То советское время уплыло. А во времени наступившем я, в сущности, не живу. Эта молодёжь уже из другой глины.
Они огибают пруд, поднимаются по скользкой лестнице и идут к месту, где можно поймать такси.
- Слушай, Франц, ты женат? Только не ври мне, пожалуйста, - говорит Юлия.
- Тебе-то что? – подумав, отвечает Франц. – Брак ведь не для тебя, да?
- У меня твёрдое правило. И я не хочу ему изменять, - с ноткой пафоса заявляет Юлия.
- Я не женат, - быстро реагирует Франц. – Даже близко.
- А мне показалось, что ты женат, - через некоторое время говорит она. – Я была полностью в этом уверена. Едва ли не сразу, как только тебя увидела.
- Это ещё почему?
- Ну, ты словно всё время стыдишься чего-то. Это нормально. Значит, ты неплохой человек. А то бывают такие бесстыдники, знаешь ли. Автоматы. Лишь одного хотят – поскорей тебе ноги раздвинуть. Брр.
- Откуда ты всё это знаешь? – с ужасом спрашивает Франц.
- Как откуда? По опыту.
Вот ещё новость! По опыту.
- Кхе! Извини за вопрос. Ты что, в стрипбаре работаешь?
- Нет. Но я постоянно вращаюсь, - Юлия делает круговое движение кистью, смеётся. – Франц, не дуйся. Ну, а всё-таки. Может, ты недавно развёлся? Что-то я тебя не пойму.
- Я никогда не был женат, - глухо отзывается он.
- Значит, ты неправильный холостяк. Ладно, забудь, - молодая особа явно наслаждается его смущением. – Дело в том, Франц, что мы с Миленкой, моей подругой, классифицируем мужчин. По целому ряду признаков. Юной девушке нужно знать, с кем общаться. Понимаешь? Сразу определяешь класс. А потом уже действуешь сообразно. У нас научный подход.
- Ишь ты! И к какому классу я, по-твоему, отношусь? – упавшим голосом интересуется Франц.
- К классу неправильных холостяков. В нём есть несколько групп, - объясняет Юлия. - Ты точно не сноб. Я думаю, ты авантюрист. Или… - она сделала паузу. – Или фантом. Но это навряд ли. Нет-нет, конечно же, ты не фантом.
- Что за чудовищная кабалистика! – со смехом восклицает Франц, хотя ему немного не по себе. – Ладно. Авантюрист, значит? Мне нравится.
- Авантюрист должен меня развлекать, тормошить, будоражить!
- С радостью! Только послушай, Юлия. Можно, вопрос? А женатые мужчины, чем они тебе не угодили? Что с ними не так?
- Да это ж ясно, как день, - Юлия дёрнулась, рот презрительно искривился. – Спать с женатым мужчиной – это пошло. Понимаешь? Это как… Как бы тебе объяснить? Это как совращать детей. Как воровать и лгать своему народу. Как расстреливать диких зверей с вертолёта. Как бомбить города. Пошло, и всё.
- Ну, понятно, - буркнул Франц.
Через несколько минут они вышли из Старого города и поймали такси.