Колибри : Равновесие цвета медовых каштанов.

Накручивая локон на пальчик, любуясь своим новым цветом волос, она смотрела на него в зеркало с усмешкой, такой, от которой в горле горячий комок воздуха: обжигает тихонечко, першением наждачным обволакивает, и на сердце углями падает. Хочет выплюнуть, да никак – застрял. Глазами усмехается ему в глаза, и легко так вроде, и мягко, а внутри глаз сверкают алмазы с острыми гранями. Он заранее отвёл глаза. Который день не смотрит, избегает, у самого те же острые края, или ещё острее – боится, одно движение, и чудесная артерия, связывающая их сердца, будет располосована.
Если быть точными, так-то она в зеркало смотрит на его портрет. А впрочем, точность здесь ещё большая абстракция, чем она сама, отражающаяся в зеркале.
Его вдохновляют теперь рыжие. А кого рыжие не вдохновляют? Она давно хотела поэкспериментировать со своим цветом волос, но ей очень нравился свой собственный, а тут и случай. Вынудил он её. Убегает. Он убегает. От неё. «Отлично, тогда и я убегу от той, от которой ты убегаешь», - прошипела и головой в хну. Теперь она не она, теперь её личико спрятано от него в ореоле медовых каштанов.
- А хорошо, ведь, что появился Жак, да, Арон? – молниями на горизонте смотри на него, лисой, отгрызшей себе ногу, пойманной в капкан. И смеётся.
Он промолчал, как обычно, тучей снежной, тяжёлой. Апокалипсисом простонал, и демонстративно стал набирать кому-то смс. Она знает кому. Он знает, что она знает.
Жак не появился, он и был. Это она появилась на его горизонте, время от времени врываясь шаровой молнией, дразня и кусая. Очень они разные были, прямо - противоположные. Нравился ли ей Жак? Да, интересный человек, и как мужчина вроде хорош. Сейчас у неё все, кого бы ни коснулась, на кого бы ни упал её взгляд «вроде и как будто», и не более того. Слишком поглощена Ароном. Утонула в своих чувствах к нему, в завихрениях его существа плавает морской звездой, и лишь изредка выныривает на поверхность. Вот, вынырнула русалкой, Жака коснулась своим плавничком, и снова в омут головой – там теперь её родина. Но Арон-то так это не видит, он видит всё по-другому. Ну, конечно, - усмехается она, - точно так же как я всё вижу совсем по-другому, глядя на твои выкрутасы. А интерес к Жаку в ней пробудил сам же Арон. Они друзья, или приятели, она не совсем понимает, как там, у мужчин, в смысле дружбы. Арон называл Жака ярким, необычным. Так вот и обратила внимание на Жака. Она вообще жадно следила за Ароном, за его словами, характеристиками, желая проникнуть каждой своей клеточкой в его органику души. Отношения между ними только- только набирали силу, то угасая, то разгораясь, порываясь каждую минуту, превратится в отражение на воде. Так уж выпало по судьбе, изначально, идти им босыми ножками к океану по тропинке, усеянной шипами роз и осколками чьих-то сердец и снов, и это порой было невыносимо больно, так, что хотелось убежать с этой тропинки. Арон её сильно ревновал ко всем и всему, и поводы были, слишком игривая сучка. Будто у неё хобби такое – очаровывать, влюблять в себя. Ведьма, блять! – взрывался Арон, - что ж ты творишь?! Она смеялась в ответ дурашливым ребёнком: а что такого то?! Она знала, что он очень ревнивый, и свою игривую природу по возможности сдерживала. Предупредила, чтобы не воспринимал так серьёзно, все карты перед ним держала открытыми, но он всё равно ревновал. И может совсем бы перестала дурачиться, превратилась в белую и пушистую, только чтобы снизить градусы его переживаний до минимума, но…
- Блять, как же она меня бесит, - она уже сожалела о своём прежнем цвете волос. Но у этой Молли был точно такой же цвет волос. Перекрасившись, Лили убегала и от Молли. У Молли не совсем такой был цвет волос, откровенно крашенный, но одного колера. Лили в ярость приходила, уже только представив, как он запускает руки ей в волосы…
Вот же парадокс, она сама хотела, чтобы в его жизни была эта Молли, и даже повернула его к ней, когда он в порыве эмоциональном решил забить на неё. Он не выносил, что его сексуальная партнёрша может иметь интерес ещё к кому-то кроме него. Курица Молли выразила сожаление, что какой-то там хуй, или просто приятный человек, удалился у неё из друзей. Я буду ещё одним удалившимся, - решил Арон, и посла к чертям собачьим Молли. Это было сделать легко, они всего разок тогда трахнулись, он откровенно признался Молли, что сойдёт с ума от боли, ему просто нужен глоток тепла от женщины: Сука любимая уехала далеко, и надолго, если не навсегда. А он дурак, так и не встретился с ней, пока она была рядом, всё никак не мог принять рисунок судьбы, мстил за эту ирония, не пускал её к себе, и себя к ней. А когда опомнился, поезд уже набирал ход, увозя её в даль…
Да, такова фабула, оставаясь с ним навсегда, она будет уезжать всегда. Поэтому она и хотела, чтобы было ему, куда в невыносимые моменты одиночества скрываться, чтобы было кому утешить, когда она может быть с ним рядом телом. Она этого хотела, вот теперь оно и есть. «Твой заказ исполнен» - усмехается ей небо. Да, вижу, надо бы возрадоваться, но что-то слишком больно… А впрочем, всё что ни делается, делается к лучшему, - усмехнулась она сама себе, - вот и кушай теперь свою ревность по чайной ложке на ночь. Это мёд, чувствуешь, как жжёт горло? Да, да, это мёд. Мёд любви. И сладко, потому как не отказалась бы от этой встречи, от этих отношений, какую – бы боль они не принесли, и жжёт – ой, как жжёт! Ты, деточка, лечишься, от эгоизма своего лечишься.
Во всей этой истории она много чему была удивлена и поражена, мистики переплетений, глубине чувств, и ещё одним открытием стала её собственная ревность, что накрывала с головой, душила своими холодными щупальцами. Она всегда легко поднималась над ревностью в себе, а тут же это стоило таких усилий, как во сне, когда бежишь от чудовища, вот-вот, сейчас взлетишь, а нет, всё там же месте, и вместо крыльев ноги в паутине… Странно, будто отражением ему. Будто всё, что он переживает, должна пережить и я. И с той же силой. Сообщающиеся сосуды. Вот, же, чёрт, а его хлебом не корми, дай драму в готических тонах! – с удивлением взирала на алмазы в своих глазах, и ещё больше злилась на него, и на эту Молли, которая уже по-тихому так, скромно стала заявлять свои права на него и на виду у всех. Пиздец, а он то и не опровергает, а поддакивает, не хочется, ведь, терять тёплую норку, пригодится. Всё верно, пригодится, - соглашалась она, пощёчиной ставя восклицательный знак. Вот, же, сучка, крашенная, а ведь так своими рассольниками и ласками обратит его в любовь к себе, и будет права. Сдастся, хоть и хорорится, это он говорит только, что такой весь волк – одиночка, а боится старости одиночество, боится. Не монах, в общем, - засмеялась уже с нежностью, хоть и очень больно соглашаться, что идеалистическая картинка была только картинкой, которую легко смыл осенний дождь, а теперь припорошит и снег. Да, и замечательно, всё что ни делается, делается к лучшему! – подбодрила ту, что смотрела на неё из зеркала печалью никогда не вернувшейся весны, - отпусти свои алмазы в небо звёздами, пусть светят им в окна ночами.
Прекрасная история. История полная открытий. И злилась она больше всего на него, что стал неотъемлемой частью её самой. Злилась за откровение. Злилась, благодарила, и снова злилась. Хуй с этой Молли, она была ей даже симпатична, хорошая баба, за Арона можно быть спокойным. Но, жуть какая оказывается она сама! Самка, блять, ещё одна, обыкновенная самка, не готовая делиться его хуем, - тихонечко завыла, всколыхнула синие озёра, и, поймав один из алмазов, вплеснувшийся волной из берегов, самой острой его гранью резанула себе правую ладонь, в которой так давно недавно держала его плоть. Или любовью делиться не готова? Или готова? Может, и готова, но…
Перевела взгляд на Жака, вспомнила его улыбку, которую она никогда не видела, почувствовала, как замирает у него сердечко от дерзости её, улыбнулась в ответ: пусть будет этот флёр глотком глинтвейна в студёные зимние вечера, когда Молли варит щи для Арона.
- Для равновесия Жак, для равновесия.
Нарисовала на зеркале капелькой крови сердце, балансирующее на верёвочке над пропастью, и пошла, сбривать локоны цвета медовых каштанов .