дважды Гумберт : Мелочь ч.4

4.
Франц кое-что различил в характере своей новой знакомой. Когда Юлия, с таким прелестным, киногеничным пылом рассуждала о пошлости, она себя выдала. Свой страх, своё несогласие. Хочет быть сильной, свободной, а сама боится, не доверяет миру. Это противоречие в ней будет расти, но в какой-то момент потеряет смысл и будет снято. После чего её внутреннее сияние будет притушено. Она станет такой, как все. А пока Франц готов её поддержать и во всём с ней согласиться. Да, пошлость – не просто отсутствие культуры, манер. Пошлость – это когда без зова приходишь в чужую среду и нарушаешь привычный порядок. С маленькой пошлости начинается большое зло. Какой-то классик сказал, что дьявол – пошляк. Никто в здравом уме не зовёт к себе дьявола в гости. Может быть, потому у него такой скверный нрав.
Благодаря таксисту, нашли работающий магазин и закупили продукты. Этот егозливый, редкозубый парень с юга слишком много болтает, исподтишка бросает на Юлию пошлые взгляды. От его болтовни настроение снова упало.
- Извини, что лезу не в свои сани. Вы ведь молодожёны, да? Чувствую, от вас двоих что-то исходит такое. Да, какая-то прям медовая благодать. Я в таких вещах волоку. Вы любовники. Хотите, я вас отвезу к морю? – беззаботно тараторит таксист. – Возьму недорого.
Юлия вопросительно смотрит на Франца. Мол, давай, прояви свою авантюрную жилку.
- Пардон, опять же. Самому хочется убраться отсюда куда подальше. Что творится в этом городе? Второй день – не проехать, не развернуться. Меня вон тоже с утра понесло на митинг. Жена вдогонку крикнула, плюнь, говорит, в эти наглые рожи. Но там разве доплюнешь? Вы видели, какими кордонами они себя окружили? Говорят, вот этим ментам, что стоят в оцеплении, сразу ключи от новой машины дают. А я тут, блин, фару разбитую не могу поменять четвёртый месяц. А сегодня какой-то маленький поганец мне крыло камнем помял. Представляете? Я пять лет без происшествий езжу. Ни разу вот даже настолько никого не задел. И вот это что, говорит мой начальник. Он вообще тупой, но это не важно. Я говорю, камнем кинули. А он мне не верит. Дыхни, говорит. Представляете, наглость какая? Говорит, будешь за свой счёт выправлять. Бунтари сраные! Извините. Нет, я не пойму, зачем в меня-то камнями швырять. Что им, ментов мало? Вон, на каждом углу машина с мигалкой. Кидай – не хочу! А в рабочего человека камнем кидать – это западло, я считаю. Я бы и сам покидался. Да работать надо, семью кормить. Думаю, это всё трава виновата. Ну, конопля. Они все обкуренные, эти студенты. Они маму свою изнахратят, извините, и не заметят. Я бы живо их приструнил, была б моя воля. Противогаз – и в гору! Ать-два! Герои, блин! А вы точно не хотите на море поехать? Может быть, в горы? У моей жены там родственники, тут недалеко, часа два. Чудное место. Водопад. Две или три тишины. Вкусная и здоровая пища. А? Куча романтики разной. Можно, корову, например, подоить. Можно из ружья пострелять по вампирам. Не хотите? Что в этом городе делать? Тьфу, скорей бы закончилась эта революция. Дали бы, что ли, этим студентам чего они там хотят, я не знаю, и пусть дальше учатся, а? Или по жопе бы им хорошо настучали, чтобы камнями в меня не швырялись. Мне лично пофигу. Всё. Представляете? Кроме дочурки моей синеглазой. Но это ж не дело, я говорю. Вот мы едем сейчас с вами, да? В объезд, лишние полчаса. Вы платите, я матерюсь. Кому это надо? Патриотам? Коммунистам? А может быть, американцы хотят, чтобы я лишний бензин жёг?
Юлия улыбается Францу и украдкой крутит у виска пальцем. Откашлявшись, Франц говорит:
- Балбесы. Они не знают, что такое боль. А политики бессовестно используют их в своих целях. Когда стоит вопрос о власти, все средства хороши. Боюсь, это может зайти далеко.
Юлия надувает губки, сводит брови: «Какой же ты зануда».
- Вот-вот, - радостно кивает таксист и, как сбрендивший светофор, подмигивает сразу тремя глазами. – Вы, конечно, не в теме, у вас мысли другим заняты. Завтра будет умора. Сразу два схода. И за честных, и за продажных. Вот так. Причем, удивительное дело. Смотрите. Те и другие, ваши и наши, синие и красные будут тусить, а теперь внимание – але-гоп! - сразу в одном и том же месте. Так вот, значит, лидеры их порешали. Площадь Святых Партизанов. Это как же они будут делить территорию, а? Орёл-решка? Или кто раньше подсуетится? А может быть, выдвинут из своих рядов по бойцу? Ой, я угораю просто. Как бы чего не вышло, а?
- А почему в одном месте? – спрашивает Юлия. – Что за глупость?
- Ну, - таксист разводит руками. – Нам, малым мира сего не понять. Место, наверно, такое особое, не простое место.
- Место силы. Или сакральное место, - подсказывает девушка.
- Вот-вот. Кто, значит, провернёт там свой фокус – тот и в дамках на ближайшие пару лет. Политика, в рот. Извините. Вы разве не знаете, что у нашего президента колдун есть?
На лбу у Франца выступает холодный пот.
- Слушай, заткнись ты, - говорит он таксисту.
- Понял, молчу, - быстро отвечает водитель, скользнув взглядом по зеркальцу.
Франца охватывает безвыходная ярость. Вчерашние слова Штрайбера о таинственном моменте приобрели конкретное содержание. Ясно, такие люди попусту не говорят.
- Что ты, Франц? Тебе нехорошо? – шепчет, прижимаясь к нему, Юлия.
- Абсурдно всё это, - с трудом отвечает он.
- Франц, милый Франц. Не принимай ты так близко к сердцу. Всё будет хорошо. Мы же единый народ. Мы войну пережили. Вот увидишь, всё обойдется, - её губы приближаются к его губам. – Франц, мы запрёмся ото всех. Я обещаю тебе, Франц, со мной ты обо всём забудешь.

Месяц назад Штрайбер выдал Францу ключи от этой неказистой квартиры. Когда Франц впервые в неё вошёл, то сразу понял, что здесь недавно умирала какая-то бабка. И эта бабка точно не была ни народной артисткой, ни героем труда. С тех пор запах бабкиного угасания успел выветриться. Однако обстановка почти не поменялась. Франц выкинул старую кровать, посуду, кружок от унитаза, разбитое зеркало, ламповый телевизор, купил радиоприёмник, тостер, матрас, а для души - несколько порножурналов.
- Франц, ты что, панк? – спросила Юлия, едва войдя в квартиру.
- Мне же не в кино сниматься.
- А где твоя пишущая машинка?
- В редакции. Дома я сплю. Ну, ещё ем. Иногда.
- Я вижу, что иногда. Это вот здесь ты спишь? - сняв пальто и бросив его на кресло, Юлия осторожно садится на матрас, брошенный в углу, у окна. – Мягкий. Но узкий довольно.
Некоторое время они смотрят друг на друга, точно два хищных зверя, которых втолкнули с разных концов в одну клетку. Франц медленно приближается. Юлия вжимается в угол.
- Франц, я не вижу здесь ни одной книги, - дрожащим голосом говорит она и грациозно стягивает через голову джемпер. Затем, двигая узкими бёдрами, с показной неспешностью снимает джинсы и бросает их на пол. – Дай одеяло, что ли, гипнотизёр.
Франц достаёт из рассохшегося комода толстое клетчатое одеяло. Юлия забирается под него с головой и отворачивается к стенке. Францу кажется, что она тихо урчит. Он быстро снимает одежду и тоже ныряет под одеяло.
Бумажный пакет с продуктами, прислонённый к стенке, медленно заваливается на бок. Из него выкатывается мандаринка. Далее, видимо, следует показать белые пластиковые часы на стене. Показывать их долго, долго, не жалея плёнки, пока не станет ясно, что они не идут. Или кран в ванной, из него неутомимо капает вода. Или, допустим, так: с тихим, зловещим шипением в прихожей лопается электрическая лампочка. И вся квартира погружается в полумрак. Только скользят по стенам и потолку блики от фар автомобиля.
Франц дотягивается рукой до стоящего у батареи радиоприёмника.
«...Несмотря на поздний час и настойчивые требования полиции разойтись по домам, демонстранты продолжают пикетировать улицы. Во дворах домов горят костры, на них местные жители готовят пищу…»
- Кстати, пожрать бы надо, - сонным голосом говорит Юлия.
Франц встаёт, подходит к пакету и бросает ей несколько мандаринок. Идёт на кухню, находит свечу, зажигает.
- О, клёво! – говорит Юлия.
- Будешь вино?
- Неа. Лучшее вино – это секс.
- Мне не нравится это слово.
- Секс. Секс. Секс, - монотонно повторяет Юлия. - Франц, у меня просто голова идёт кругом. У тебя такие нежные пальцы. Ну-ка пройдись. Ну, пожалуйста. Ты очень, очень красив. Знаешь, ты не на журналиста похож. Ты похож на боксёра. У меня папа боксировал в юности. Даже был в олимпийской команде. Да ты не бойся. Он добрый.
- Я не боюсь.
«…Однако серьезных инцидентов не зафиксировано. Завтра оппозиция планирует провести шествие по центральным улицам города. Похоже, и сторонники президента тоже не собираются сидеть сложа руки. Не исключена возможность провокаций. В связи с этим...»
- Франц, можно вот это убрать?
Пальцем ноги он нажимает на кнопку. Сев на подоконник, чистит мандарин и бросает кожуру на пол. Юлия лежит на спине и глядит в потолок. Одеяло комком, всё её тело открыто.
- Слушай, - опершись на локоть, она поворачивается к нему. – Забыла спросить. А я-то тебе нравлюсь?
- Ты много болтаешь. А так ничего, - отвечает Франц.
Юлия смеётся, привстав, дотрагивается до его волосатой ноги. Потом снова падает на матрас и отворачивается к стенке, свернувшись калачиком.
«А ведь и вправду, она не в моём вкусе, - думает Франц. - Слишком субтильна, юна. Кожа белая, гладкая. Да, смотреть, обволакиваться её светлым присутствием – одно удовольствие. Но заниматься любовью… Любовь, это ведь что-то грубое? Или нет? А с ней - пьёшь, пьёшь – и не можешь напиться. Если это какой-то последний подарок, - Франц смотрит в окно, - то спасибо, конечно. Надо же, какие в жизни бывают чудеса! И куда мне её теперь? Что мне с ней делать?»
Он ложится рядом, обнимает её, шепчет ей на ухо что-то ласковое. Она притворяется, что ли? Нет, действительно спит. Просто взяла – и заснула, точно переступила через белую линию. Франц укрывает девушку одеялом. Сам садится рядом, обхватив колени руками. Жёлтое яблоко света легонько колышется. Францу хочется остановить время.
В какой-то момент он вздрагивает и просыпается.
Прямо напротив него сидит Штрайбер. Матовый взгляд, улыбка безумца. Офицерский мундир превратился в окровавленные лоскутья. Из плеча торчит белая кость, левая рука висит одним багрово-чёрным куском мяса.
- Ха-ха, малыш, - ласково говорит Штрайбер. – Прогони её. Но сначала убей. Тебе же ничего не стоит. Ты уже всё от неё получил. Больше она тебе не нужна, эта тупая студенточка. Только вид один. А внутри – пшик, ничего. Так ведь и жизнь наша – тоже всего лишь вуаль. А под ней, если заглянуть – пусто. Ну, разве что крошки какие-нибудь, пылинки болтаются.
Не выдумывай, Франц, ничего в ней нет. Говоришь, будет мучиться? Нет, не будет. Потеряет чего-нибудь? Нет, ничего не потеряет. Ну, проживёт она ещё лет пятьдесят. Может, родит пару-тройку никчёмных людишек. Будет в церковь ходить, молиться, чтобы тот, там, наверху, - Штрайбер с тухлой улыбкой ткнул пальцем в потолок, - чтобы Предвечный не забывал приголубить её приплод. А потом дряхлой бабкой умрёт вот в такой же убогой квартире. Никому не нужна, ни кем не оплакана. Я это знаю. Я всё знаю. Поверь, умирать легко. Нужно только сосредоточиться и ничего не бояться. Боль – всего лишь игра нервов. Как и ад – игра воображения. Слишком много в нас нервов. Слишком много в нас воображения. Много мы о себе возомнили. Потому что мы глупые. Глупые и слабые, понимаешь?
- Да, да, понимаю, - зачарованно кивает Франц.
- Ну, вот видишь, - одобрительно улыбается Штрайбер. – Какие между нами могут быть счёты? Мы же оба мертвы. Я тебе тайну открою, Франц. В нашей человеческой природе есть только одна крупная, настоящая вещь, ради которой стоит жить. Спросишь, какая? Это поэзия, Франц. Да, это поэзия. В ней и только в ней бесконечная свобода личности. Кто её выдержит? Кому она по зубам, эта свобода? Она не для шутов, Франц. Вот в чём штука. Мы же тоже стишки с тобой сочиняли. Не забыл? Правда, мы с тобой бездари, бездари. Ну, и терять нам в таком случае тоже нечего. Ха-ха. Вот послушай. Стишок только что сочинил. Мне почему-то кажется, Франц, что он последний. Я прочту, ладно? – Штрайбер начинает качаться взад-вперёд, и его рваная левая рука тоже качается.

Дурочка влюбилась в мертвеца
За улыбку сгнившего лица
И доверилась ему, бедняжка,
У могилы на краю овражка.
Проходили люди и года,
Но любовь не ведает стыда.

- Франц, Франц! - его тормошит Юлия.
Наваждение исчезло.
– Иди ко мне, Франц. Ты чего так сидишь? Задуй свечу и прыгай под одеяло.
Франц гасит свечу и вдруг ловит себя на том, что в этот самый момент реальность является сказкой. То есть, он отчётливо понимает, что сразу спит и не спит. А точнее, скользит, утекает в какое-то другое измерение, одинаково далёкое и от реальности, и от сна. И там, в этом сладком другом измерении, нет разницы между душой и телом, мужским и женским, блаблабла. Страшно представить, там даже нет разницы между Богом и человеком. И поэзия там, стало быть, не нужна.
- Франц, мне такой идиотский сон только что приснился. Я тебе его после расскажу. А то у меня снова крыша едет.
Тело девушки выгибается в его руках, она часто дышит.
- Сейчас расскажи, - просит Франц
- Фу ты, блин... Угодила в лапы к цинику, - Юлия вертится под ним и смеётся. – Ну, он смешной. А мы, вроде бы, заняты тут чем-то таким - не смешным. В общем, слушай. Снилось мне, что я бабушка старая, горбенькая такая, с клюкой. Иду себе, иду по тропиночке. И тут – из густой травы прыгает кот мне навстречу. Важный такой, хвост трубой. И я понимаю, что этот кот – это ты. Кыс-кыс-кыс, наклонившись, говорю я и тянусь. А ты цап меня за руку, но не сильно так, не до крови – и снова в кусты.

Франц всплывает, всплывает. Он не один, голова женщины покоится у него на плече. Женщина опутала его руками и ногами. Гибкая, трепетная лиана прочно удерживает его в состоянии блаженного забытья. Обычно он отстраняется от женщины, ибо не может спать, соприкасаясь с чужим обнажённым телом. Но это тело не кажется чужим и не имеет ничего общего с жестоким миром, вызывающим отторжение. Нет одиночества. Так будет вечно. Какой восхитительный сон! Наяву подобное невозможно.
Франц разом припомнил вчерашний день во всей его невозможности. Они заснули только под утро, когда уже начинало светать. Признаться, ему повезло. Давно он так не оттягивался. Внешность плюс темперамент - это что-то. Однако сейчас ему следует взять себя в руки и начать действовать. Хотя, если начистоту, он бы не прочь покувыркаться ещё - такие девчонки на дороге не валяются. Нет, это невозможно! С разбегу прыгнуть в постель к практически не знакомому мужчине! Налицо тлетворное влияние буржуазией культуры.
Франц осторожно высвобождается из сладостных пут, глядит на часы, брошенные рядом с матрасом. Боже мой! Уже полдень! Из-за этой девчонки он совсем потерял голову! В его-то положении так забываться! Невыполненное задание – гарантированная смерть. Полная смерть - де-факто. И медленная, возможно.
Франц включает приемник, настроенный на лучшее радио города. Тот же противный мужской голос, что и вчера, только более возбужденный:
«...полиции не удаётся воспрепятствовать продвижению волны. «Недовольные» ведут себя очень дерзко. Есть сообщения о ранениях среди полицейских. На улице Мира сгорело несколько патрульных машин. На улице Сухэ-Батора полиция применила водомёты. Ещё тут только что передали, что горит здание Немецкого банка. Но пока, вроде бы ничего серьёзного…»
«Ничего себе – ничего серьёзного!» - Франц быстро одевается. Одна минута – и он полностью готов к выходу на улицу. Не забывает взять пистолет. Тупоносый «Макаров», единственный друг Франца, тоже уже проснулся. Посмотрел удивлённо на спящую красотку.
«…Между тем, площадь Святых Партизанов уже заполняется сторонниками законно избранного президента. Здесь ровно в час дня начнется митинг в его поддержку. Пока развитие ситуации не поддается прогнозам. Но уже очевидно, что лидеры оппозиции в который раз проявляют опасную неуступчивость и строптивость. Руководствуясь своими корпоративными интересами, они способствуют нагнетанию обстановки. По приблизительной оценке, сейчас на центральных улицах города находится более ста тысяч человек...»
- Франц, выключи эту ересь, - сквозь сон бубнит Юлия и переворачивается на другой бок.
Франц убирает пистолет во внутренний карман куртки. И вдруг впадает в оцепенение. Да уж, шикарная, всё-таки, девчонка. Нет, ей здесь нельзя оставаться. Мало ли что? Да и потом… Как она вообще здесь оказалась? Какого чёрта он вчера делал? Развёл здесь какие-то «шербургские зонтики»! Они тут везде, везде!
- Э-эй. Юлия, пора вставать. Ну, давай же, проснись.
- Франц, что ты, в самом деле, - сонно ворчит она. - Давай хорошенько выспимся. У нас весь день впереди.
- Уже полдень, ты слышишь? – он грубо хватает девушку за острое плечико. - Пол-день.
- А ты мне кофе сварил?
Вот как. Кофе ей в постель подавай!
- Сейчас будет кофе.
Из-под крана набирает в рот ледяной воды, рывком поворачивает к себе вялое, нежное тело и резко дует. Ф-ф-фу! Безотказное средство.
Юлия дергается, вскакивает, непонимающе таращит на него глаза. Возврат к реальности был мгновенным.
- Ты что, ошалел? - возмущенно шипит она. Ну, прямо, ошпаренная кошка, того и гляди, вцепится коготками.
- Понимаешь, Юлия, - Франц крепко берет ее за плечи и, глядя прямо в глаза, говорит не допускающим возражения тоном. - Я должен идти. Это для меня очень важно. Время не терпит. Поэтому ты сейчас одеваешься, приводишь себя в порядок и выходишь вместе со мной. Я даю тебе две, нет, пять минут. Давай быстренько, по-солдатски. Время пошло.
Она смотрит на него недоверчиво. До нее еще не дошла серьезность его слов.
- Ты меня гонишь, что ли? - сдавленно шепчет она. - Но мы же хотели...
- Чего мы хотели? – трясёт её Франц; Юлия клацает зубами.
- Нет, никуда я от тебя не пойду. Вот хоть убей – не пойду. Не дождёшься.
- Ну, хочешь, я дам тебе денег? Вот. Здесь тысяча баксов. Возьми. И давай пошевеливайся.
- Франц, зачем ты так? Что случилось? Ты что, контуженный?
С деньгами он, пожалуй, дал маху. Ну, а как себя повести? Вытолкнуть ее за дверь голой? Еще поднимет крик. Или всё-таки бросить здесь? Надо было просто тихо уйти. Нет, если с ним что-то случится, он потянет её за собой. Перед глазами у Франца всплывает безумная улыбка Штрайбера.
- Юлия, ты не можешь здесь находиться, - сдержанно говорит он. – Давай, поторапливайся.
Глядя в одну точку, не вставая с матраса, Юлия медленно натягивает носок.
- Все, Юлия, я ухожу. Когда вернусь, не знаю. Надоест ждать, просто захлопни дверь.
- Погоди, Франц. Я ни минуты здесь не останусь. В этом гадюшнике, - перхая, говорит она.
- На, выпей воды.
Юлия глотает воду, снова кашляет.
- Пару минут.
Прыгая, как стрекоза, она подбирает свои вещи. Стыдливо прижимает их к груди и скрывается в ванной.
Прошло пять минут. Неожиданно Франц успокоился. Как пассажир, чей поезд ушёл, усвистел в неизвестность. Он открывает дверь. Юлия, по-прежнему голая, сидит на полу, обняв унитаз.
- Надеюсь, я была не хуже других, тех, кого ты сюда до меня приводил?
Уже полпервого. До центра ехать примерно пятнадцать минут. Можно уже особенно не торопиться. Если Истории надо – пускай подождёт, старая дура.
Франц нежно треплет соломенные косички. Мягко ставит девушку перед собой. И начинает одевать, как куклу. Интересно, пробовал ли кто-нибудь до него этот способ запустить время обратно?
- Я же не шлюха, Франц, - полувопросительно говорит Юлия.
- Ну, конечно. Какая ты шлюха.
- Франц, ты ведь меня не бросишь? Я же хорошая девочка. Ты сам говорил. Ты мне лгал? А я, дура, уши развесила.
- Не лгал. Только не плачь. Слёзы тебе не идут.
- А я не плачу. Я никогда не плачу.
- Вот и хорошо. Ты принцесса. У тебя есть обаяние, ум и гордость. А я скотина. Фантом.
- Нет, Франц, ты не фантом. Ты из другого класса. Я всё поняла.
- Ну, и прекрасно.
Удивительное дело. После такой бурной ночи – и совсем не пахнет кислятинкой.
В лифте Юлия встрепенулась, вытащила из сумки шариковую ручку. Твёрдо потребовала:
- Ну-ка. Дай свою вероломную руку.
Наклонившись, начертила на правом запястье Франца несколько цифр.
- Что это?
- Код в зазеркалье, естественно, - о, как красиво блеснули её глаза. Это лучший кадр, пожалуй.
Выйдя на улицу из подъезда панельной высотки, Франц осмотрелся. И заметил потрёпанное «Жигули» бурого цвета. Дверца машины оказалась не заперта.
- Неужели твоя?
- Нет, не моя. Давай садись, что ли. До метро подброшу.
Повозившись под панелью, он запускает мотор.
- Ага. Ты еще и машины угоняешь.
- Да какая это машина! Гроб на колёсах.
Когда Франц притормозил у входа в метро, Юлия с недоумением крутила в руках свою смятую шляпку с бахромой из стекляруса. Шмыгнув носом, выбросила её в окно и открыла дверцу. Франц придержал её за плечо.
- Ты это, подруга, зла на меня не держи.
- Подруга! – злобно расхохоталась Юлия. – Я, может быть, прямо сейчас под поезд брошусь. Ещё не решила. Но ты, Франц, не волнуйся. Зла на тебя я не держу.
Францу кажется, что походка у девушки изменилась. Он оторопело моргает, пока морковное пальто не пропадает из виду. Потом с визгом разворачивает машину и, наплевав на все условности, гонит в сторону центра.