дважды Гумберт : Мелочь ч.5

5.
Площадь Святых Партизанов – это культурный и политический символ народного государства, гордость столицы. Место, где тихо, на грани слышимости, жужжат таинственные моторчики госслужбы. Там расположен церковный храм и несколько мемориальных объектов.
С разных концов к площади ведут несколько улиц и многополосный проспект. Франц дважды попадает в автомобильную пробку, прежде чем ему удаётся cвернуть на проспект Труда.
Он опасно лавирует между вконец обнаглевшими пешеходами. Сегодня машины – изгои. Люди бродят по мостовой, точно помойные голуби. Приехали. Один бронежилет бросается наперерез и бешено машет рукой. Усищи, автомат, раскормленная ряха – всё как положено.
- Ты чё, охренел? Ку-да ты прешь? Мотай отсюда к черту на своей колымаге! – коп угрожающе шевелит усами и наставляет на Франца автомат.
- Агентство Рейтер, - говорит Франц с ощутимым немецким акцентом, выглядывая из машины.
- Пошёл ты… - далее следует бранная тирада, на всю ширину дыхания.
- Как вы оцениваете ситуацию на улицах города? – выйдя из машины, с глупой улыбкой интересуется Франц. – Это революция?
- Чтоб тебя… Чёртов сраный немец, - брезгливо роняет коп и вразвалочку направляется прочь.
- Данке шён. Вы очень вежливы. Что, и правда - так плохо?
Полицейский останавливается и подзывает Франца к себе.
- Никакая это не революция, - раздражённо говорит он, глядя Францу в переносицу. – Вон, смотри. Бэтээры видишь? С утра здесь военные стоят. Так что не дождётесь революции.
Франц и сам уже видит стоящую поперёк проспекта колонну бронетехники. А дальше за нею видны большие синие автобусы, из которых выходят люди.
- Это сторонников президента привозят? – спрашивает он.
- А ты сообразительный, – довольно ухмыляется полицейский.
- Я не тупой. А где недовольные массы?
- Да я сам – знаешь, какой недовольный? – наклонив голову, говорит Францу полицейский.
- Да, а патроны у тебя там, - Франц легонько стучит по прикладу оружия. – Боевые?
- А то! Полный боекомплект, – коп хлопает Франца по плечу; рука у него тяжёлая.
- А сегодня, мы, служители закона и стражи порядка, настоятельно советуем разным недисциплинированным гражданам не выходить за пределы очерченной территории. Лучше всего сидеть дома у телевизора. Завтра – рабочий день. Надо набираться сил.
- Точно! И пить водку, - с готовностью добавляет Франц.
Полицейский объяснят ему, как лучше добраться до улицы Свободы. В неё власти канализовали демонстрантов.
Франц позволяет себе полюбоваться на отлаженную работу военных. Примыкающий к площади участок проспекта кажется безмятежно спокойным. Солдаты и бронетехника на улицах города – это всегда волнующий праздник. Значит, коварный враг ужалил страну в самое сердце. Армия в столице – как адреналин. Непонятно, правда, по какой причине военные не стали перекрывать улицу Свободы? Видимо, тут есть что-то эзотерическое. Хотя уже совершенно ясно, что, пока он кувыркался с девчонкой, люди из правительства проделали большую работу. Теперь, когда в город благодушно вошли военные, шансы оппозиции сведены к нулю.
Некоторое время спустя, Франц сидит в машине и прислушивается к гулу, доносящемуся с улицы Свободы. Можно подумать, что сидишь рядом с разбушевавшимся стадионом. Это самая широкая из всех ведущих к площади улиц. В прежние годы она была улицей Ленина. Именно по ней сегодня двигается исполненная протестной энергии колонна. Именно эта толстая вена города с самого утра вбирает в себя окрылённых граждан.
В сравнении со вчерашним днем, полиция явно в дурном расположении духа. Что и понятно. Где-то рядом совсем, под бронёй витрин, в криво припаркованных машинках, среди оживлённой массовки, где-то тут, на этой улице, названной словом, значения которого никто не знает, - овеянная неправдоподобным туманом, наверняка зреет провокация. Но в точности определить её очаг невозможно.
Половина второго. Значит, митинг на площади уже начался. Неожиданно Франц начинает клевать носом. Сон налетел на Франца, как ветер. Ему снится семь прекрасных фей. На груди у них поблескивают ленты с буквами. Буквы складываются в певучее слово «FREEDOM». Девушки начинают приближаться, и Франц в ужасе замечает, что у каждой между грудей осторожно приоткрывается бойница. В ней – стеклянный отблеск линзы. Кто-то снимает кино? Нет, это больше похоже на непроросший человеческий глаз. Это пустые и страшные глаза Штрайбера. Семь испепеляющих глаз начальника смотрят на Франца одновременно. Со сдавленным криком он просыпается.
Вокруг стоят и смеются какие-то плотно сбитые лысые парни. Один из них, мужик лет за тридцать, стучит по крыше машины и с клоунскими ужимками дёргает за дверцу.
- Эй, живой? – спрашивает он. – Мы тут поспорили, что ты сдох.
- Хай! - Франц зевает и пару секунд смотрит прямо перед собой.
- Девушку можно твою на время? – спрашивает другой, крайне неприятный на вид субъект, квадратный, с опухшим, избитым лицом, в погорелом ватнике, на голове - шлем танкиста.
- Конечно, - говорит Франц и послушно выходит из машины. – Извините, вы не подскажите, как мне покороче пройти к президентской администрации?
Тут, наконец, в беседу вступает лидер, щуплый цыганёнок, одетый в форму пограничника.
- Ты из какого села, мальшик? - смешно шепелявит он. - От своих, шоли, отбился?
Франц морщится. Паренёк этот похож на шальную пулю. Что-то тёмное и дурное мечется в его близко посаженных глазах. Ну, и ублюдок. Посадить бы его на цепь.
- Я приехал из далёкого города Нью-Йорк. К сожалению, плохо ориентируюсь в вашем прекрасном городе. У меня назначена важная деловая встреча. Я хочу открыть в вашем замечательном городе фабрику по производству детских игрушек. А у вас тут брожения. Ай-яй-яй, - быстро говорит Франц.
Магическое слово «Нью-Йорк»! Мечта всех ублюдков мира.
- Так, ты, значит, шпион? Настоящий шпион? – парни смеются и тут же перед ним расступаются.
- Как там ниггеры? – дружелюбно спрашивает лидер.
- Сейчас у нас запрещено их так называть. За это можно в тыкву выхватить.
- Ну, ясно. Слушай, а у тебя зажигалка «Зиппо» есть?
- Нет, я не курю. А что там? – Франц кивает в направлении площади.
- Там засада реальная, чувак. Тьма легавых с мигалками. Самый суровый в мире спецназ. Перегородили всю улицу. Так что, дуй назад, в свой Нью-Йорк.
- А вы чего тут стоите? - интересуется Франц для порядка.
- Да ты что? Нас за обезьян держишь? Мы с ребятами пришли выразить свою гражданскую позицию.
- Да, припасть к стопам отечества, - пруты и запакленные бутылки мелькают за спинами хулиганов.
- Революция – это праздник.
- Нью-Йорк ис гут. Фак Америка.

Франц пробирается вверх по улице Свободы. Он всего в паре кварталов от площади с митингом-суррогатом. Здесь, вокруг скульптурно оформленного фонтана, сжимается и разжимает сердце многотысячной демонстрации. Все поперечные улицы тоже запружены народом с красными флажками и бантиками. Толпа становится гуще, но движения в ней не видно. У людей обиженные, заспанные глаза. Они просто сбиваются в кучу и не знают, куда двигаться дальше. Как дети, которых завели в дремучий лес и бросили. А – в совокупности – один разъярённый слон. Страшная сила тянет несчастного слона за хобот, заставляет встать на колени. Чтоб рассмотреть глаза людей, Францу приходится заглядывать под лица. Порою блестит что-то такое – как будто из лица торчит кусочек зеркала. Но в целом, недовольство заземлено. По сути, вся улица Свободы превратилась в одну гигантскую очередь, которая никуда не ведёт. В низком пасмурном небе тарахтит вертолет, выцеливая добычу. Наверное, с высоты всё это выглядит еще более бессмысленным.
Франц достигает точки, где уже не идут, а мнутся. Место отчаяния. Он протискивается на самоё острие демонстрации, пытается заглянуть вперёд через головы. Здесь, у самого блокпоста, в толпе происходят медленные круговые брожения. Неожиданно Франц видит прямо перед собой сомкнутые щиты и круглые шлемы президентских латников. Вокруг голосят старушки. Ватага голосящих старушек влечёт его прямо на полицейские дубинки. Одним резким движением Франц высвободился из этого наваждения. Осмотревшись по сторонам, он намечает цель и начинает неуклонно к ней продвигаться. Это парадное крыльцо старинного здания, взметнувшегося на углу улицы. Пробиться туда удаётся не сразу. Пару раз людская волна сбивает его с маршрута. Наконец, Франц в агрессивной манере занимает весьма удобную для наблюдения позицию. Для этого он просто хватает за шиворот и стаскивает вниз всех, кто заслоняет ему путь, пока не добирается до верхней ступеньки подъезда.
Через перекрёсток, образованный улицей Свободы и поперечной улицей, хорошо видны сплочённые ряды полицейских боевиков. Оцепление выстроено образцовое. До него метров тридцать. Трещат разрывы шумовых гранат. Время от времени в толпу летят пакеты с гадким дымом, а из толпы в сторону полицейских – пустые бутылки. За оцеплением - примерно сто метров нейтрального пространства, где стоят пожарные машины и почему-то танк. Далее снова растянута цепь из тел, но далеко не такая внушительная. Значит, никто со стороны площади не посягает на безопасность. За этой второй, реденькой цепью смутно виднеется похожее на рассыпанную крупу скопление людей. Это сторонники президента с синими флагами. Политические противники. До них две-три сотни шагов. Слишком большая дистанция для стрельбы из пистолета.
Не похоже, что у демонстрантов есть шансы продавить заслон. Сцепившиеся полицейские образовали своими телами живой плетень. Передняя линия из чёрных шлемов даже не колышется. Над гвалтом человеческого поголовья парит бездушный женский голос. Он монотонно произносит одну и ту же фразу. Все равно, что терпеливая мать, государство снова и снова просит людей разойтись по своим жилищам. Но с другой стороны, от фонтана ниже по улице Свободы, несутся призывы не расходиться. Расположившиеся на цоколе фонтана говоруны не замолкают ни на мгновение. Ветер доносит до Франца обрывки их трескучей скороговорки. Стойте и ждите. Заявленный митинг обязательно состоится. Да, а ещё – будьте спокойны и бдительны. Не поддавайтесь на провокации.
Если у толпы и существует какое-то направляющее начало, то оно расположено там, у фонтана, далеко от полицейского дубья.
Круглые лбы крабокопов наклонены вперёд. Между этих зловещих фигур и мышь не проскочит. Закупоренный ход гудит, волнуется и исторгает из себя всё новых безымянных героев. Сегодня стражи порядка заставят себя уважать любого, кто окажется рядом. Число жертв будет измеряться тысячами. Множество людей получат синяки, ушибы, ссадины, рассечения. Узнают на шкуре своей, что такое гражданская дисциплина.
Со стороны, кажется, что горох ударов слегка щекочет толпу. Невод из полицейского укрепления равномерно гасит все импульсы. Через четверть часа Францу становится скучно. Его плотно прижало к чугунной решётке, которой обнесено крыльцо. И снова он ловит себя на ощущении, что является ни то свидетелем, ни то непосредственным участником какого-то массового спортивного мероприятия. Лучше свидетелем, всё-таки, да?
На крыльце слева от себя Франц замечает диковинного человека. Высокий, он стоит в белом пальто, направив на галдящий перекрёсток завидную ручную кинокамеру.
- Эй! – кричит Франц и делает попытку приблизиться к этому седеющему господину с поднятым, красиво вышитым воротником. И вдруг пропускает крепкий удар под дых. Оказывается, какой-то необъятный бугай стоит у него на пути, выставив вперёд локоть.
- Кино снимаете? – снова кричит Франц, выглядывая из-за плеча великана. – Я люблю кино!
Человек с кинокамерой медленно поворачивается и смотрит на Франца. У него тёмное лицо и блестящие чёрные глаза. Чуть кивает, и ударивший нашего Франца молодчик отходит в сторону. Теперь ясно, почему этот пожилой гражданин так спокойно, даже величественно стоит посреди человеческой давки. За его спиной напрягли мускулы телохранители. Один даже держит над ним зонтик. Хотя дождя, вроде, нет.
- Поберегу плёнку, - говорит он и манит Франца к себе.
Его сканирующий взгляд обжигает нервы.
- Вы – Гойко Митич! – радостно изобличает его Франц.
- Нет, он просто очень похож на меня, - спокойно реагирует человек, опустив кинокамеру.
- Тогда извините, я обознался, - разводит руками Франц.
Его собеседник, прищурившись, косится на заполненную народом улицу Свободы. Франц скользит за этим рассеянным, и вместе с тем, как бритва, острым взглядом. И плавно входит в самую сердцевину народного схода. Мглисто в наэлектризованном сердце толпы. Для того чтобы мгла рассеялась и эти люди опомнились, нужна резкая, не щадящая нервы сирена.
Над площадью Святых Партизан в небо взметнулись чахлые букетики салютов. В ответ по сгрудившейся перед кордоном толпе проносится стон огорчения.
- А что? Думаете, что-то будет? – любезно обращается Франц.
В тёмном лице Гойко Митича ничего не читается. Франц понимает, что и впрямь обознался. К тому же, у незнакомца еле заметный восточный акцент. Может быть, даже русский.
- Ну, драки стенка на стенку, конечно, не будет, - говорит тот. – А вот возможность давки и паники я не исключаю. Тогда несколько задавленных старушек. Восстановление порядка. Переговоры. Консенсус. Это мой прогноз, - говорит человек и, снова взяв в руки камеру, наставляет её на Франца. – А ты почему здесь? Почему вышел на улицу? Что тебя сюда привело?
- Я? – изумляется Франц, но быстро взяв себя в руки, отвечает. – Историю делают обычные люди. Просто слышат её приказ в голове. А кто не слышит её приказов и не видит её направляющих знаков, тот…
- Что это у тебя на руке? Ну, покажи руку, поверни, - камера ползёт вниз по руке Франца и останавливается на номерке, который написала Юлия. Надо сказать, что она выбрала для этой цели какую-то очень проникновенную пасту. Цифры никак не стирались, только немного размазались.
- Князь, вон, глядите, - один из телохранителей тянет руку в сторону поперечной улицы.
Интервью обрывается, едва начавшись.
Слева по мостовой к улице Свободы сквозь толпу с черепашьей скоростью ползёт какой-то непонятный громоздкий объект. Вокруг него пестрят флаги. Люди перед ним расступаются.
- Это грузовой автомобиль, - констатирует телохранитель. – А точнее, цистерна.
Присмотревшись, Франц убеждается в правоте его слов. По направлению к кордону крадётся грузовая машина, только она замаскирована под утюг. На ней установлена целая конструкция из листов фанеры. Цистерну и кабину закрывают яркие пропагандистские плакаты. На них в зримой форме представлены мотивы и цели протеста. Видимо, чтобы никто не забыл.
- Если бы мы сейчас находились среди людей диких и серьёзных, я бы ни секунды не сомневался, что в этой машине бомба, - с нехорошей усмешкой произнёс лже-Гойко Митич.
- Да ну, кому это надо? – возражает ему Франц.
- Предположим, что никому. Никто из ста тысяч народу не держит злого умысла. Ни один не наберёт в себе достаточно зла. Все добрые, как один. Но ведь злой умысел может существовать сам по себе. Возможно, зло может обходиться и без людей. Толпа – вообще странная штука.
- Князь, - снова обращается к нему охрана, - будет лучше, если вы вернётесь в дом.

Дальше всё развивается странно, сумбурно, бурлескно.
Человек в белом пальто отдал камеру телохранителю, закурил сигарету и сделал пару затяжек, насмешливо посматривая в сторону завешенного фанерой пропагандистского монстра.
Скоро автоцистерна окажется рядом.
- Добьёшь?
- Я не курю, - говорит Франц.
- А я вот не могу бросить. Главное в жизни – не наступать себя на горло, - задумчиво изрекает человек в белом пальто.
- Князь, на всякий случай, зайдём в дом, - убеждает охрана.
- До встречи, - говорит тот, кого называют Князем.
Громилы смыкаются вокруг него и буквально уносят с собой.
Делай только то, что тебе хочется, подсказывает Францу сердце. Он натягивает на голову вязаную шапочку, поднимает капюшон. Перебирается через чугунное ограждение и ныряет в толпу. Чёрт побери, срочно нужно завалить человечка! Чтобы выбить долг из своей головы, чтобы погасло в груди холодное жжение азарта.
Замаскированная цистерна подобралась уже к самому повороту. Между ней и кордоном остаётся не больше десятка метров. Кажется, что её замечают лишь те, кому она едва не наезжает на пятки. Франц протискивается к машине. Он не думает о том, что в ней может оказаться бомба. С какого-то момента он вообще больше ни о чём не думает. Просто чутьё подсказывает ему, что сейчас что-то произойдёт.
Кажется, машина встала на месте. Из неё выбираются два человека в чёрных балахонах. Окружавшие машину молодцы с флагами неожиданно посыпались вперёд и стали яростно набрасываться на цепь полицейских. Толпа вздрогнула, заволновалась. Тело Франца облепляет живой поток, тащит прочь от машины, на другую сторону улицы. Он пытается рассмотреть, чем там заняты люди в балахонах. Кажется, они сняли щиты, закрывавшие кабину. И теперь выдвигают вперёд какую-то чёрную трубу. Задранный конец трубы похож на вытянутый хобот. Он зависает над самой головой у полицейских.
Инцидент с машиной, в чём бы он ни заключался, оказал сильное влияние на расстановку сил. Заслон из тел стал съезжать набок, огибая и охватывая злополучную цистерну. Одновременно с этим, в нескольких метрах от Франца возникло мощное завихрение, которое с неожиданной легкостью прорвало цепь полицейских на другом конце улицы. Живая застава закрутилась, растянулась и дала новые бреши. Толпа перешла в наступление.
Франц даёт себя увлечь и даже принимает посильное участие в преодолении. Дальше все зависит от координации и внимания. Франц хладнокровен, и всё же он ничего не может поделать с идиотским восторгом, который рвется наружу опустошительным смехом. Да, в известной степени, он владеет собой, что позволяет ему трезво взвешивать ситуацию, вовремя замечать угрозы, учитывать сопутствующие тенденции, корректируя их развитие, - не лезть на рожон, но и не дать себя затолкать. Вместе с тем, он принадлежит толпе, повинуется ее физиологии и, конечно, не может быть полностью свободен от стадного самочувствия. В нём так же, как и во всех, драматическое оцепенение мгновенно сменилось ликованием и восторгом штурма.
В обстоятельствах, когда природа берёт за живое, есть одно спасительное средство – конкретная рациональная цель. Франц помнит о том, что его сюда привело. Наверное, он тут единственный, кто может позволить себе удовольствие поступать разумно.
Разметанный кордон, чёрные шарики шлемов раскатываются, как бусы. Копы снова притягиваются друг к другу, стремясь воссоздать гигантского коллективного терминатора. Однако неуправляемая толпа, точно щёлочь, снова и снова растаскивает их, сжимает обрывки цепи в гармошку, перетирает, выплёвывает куда попало. Словно со стороны Франц наблюдает за тем, как его быстро тащит сквозь прохудившийся строй из щитов и касок. На свободном пространстве люди бросаются в разные стороны, кружатся, орут. Некоторые начинают качать на руках отбившихся копов. Первая волна народа уже охватила танк и пожарные машины. Франц движется во второй и никуда не торопится. Несколько десятков полицейских, бывших в арьергарде оцепления, при виде демонстрантов организованно утекают в подземный переход. Теперь путь на площадь открыт.
Широко раскинулась площадь Святых Партизанов.
Франц достаёт пистолет и, не таясь, несёт его в правой руке.
Он просто ждёт. Он не думает о том, что будет дальше. Воображение в нём отключено.
То, что он видит, приподнявшись на цыпочки, само по себе выглядит настолько не реальным, что вряд ли нуждается в том, чтобы быть как-то довоображённым.
Он видит, как неуклонно сближаются две большие человеческие группы. И вот, когда между ними остаётся расстояние в тридцать-сорок шагов, вдруг замирают на месте. Гул сразу стихает, и на некоторое время повисает тишина. В этот момент Францу кажется, что время лопнуло. То есть, в нём, совершенно точно, образовался ощутимый перебой. Потом люди с обеих сторон поднимают галдёж и лай, начинают дёргаться и кривляться, опаляя друг друга животным страхом. Из рядов выделяются активисты, однако их быстро заталкивают свои же. Так же агрессивно и бестолково они начинают призывать соратников к спокойствию.
И всё-таки, это какая-то чертовщина! Франц ощущает, что всё свелось к зыбкому равновесию, и между двумя стенами из людей пролетают невидимые гоночные автомобили.
В самом деле, почему между ними возник и до сих пор держится этот воздушный коридор? Видимо, всё-таки, люди столкнулись не совсем чужие. Франц с неудовольствием отмечает, что расстояние могло бы быть и поменьше. Впрочем, «Макаров» чувствует себя хорошо и уверен в своих силах.
Так-так. В щель между двумя демонстрациями уже поползли копы. Их прогоняют, бросают в них палки, бутылки. Если копы будут слишком настойчивы, их, пожалуй, могут и отлупить. А они и без того выглядят деморализованными. Тоже орут, цепляются, у них дикий вид, а у некоторых – и вовсе пляшет в руках огнестрельное оружие. Беспомощная суета копов - главный источник нервозности. К ним всё время прибывает подкрепление. Монстр правопорядка быстро собирает себя по крохам. Чтобы снова размежевать две толпы.
Медлить некуда. Момент наступил.
Франц выбирает жертву. По сути, ему все равно, в кого послать пулю. И все же, он продолжает бессознательный поиск, роняя драгоценные мгновения. Молодёжь пусть ещё поживёт. Вон та вопиющая старуха с чудовищно накрашенными губами. Нет, не то. Пускай это будет полицейский, такой вариант обоснован. Франц не любит копов. Палец уже лёг, но чувства выстрела нет, избранная жертва мечется, как марионетка. Надо стрелять.
И тут Франц чувствует легкий, наплавляющий укол истины.
Вот она, идеальная жертва! Выросла перед ним, как из-под земли.
На другой стороне от толпы отделился человек, и выбор Франца незамедлительно падает на его внушительную фигуру. Это Штрайбер, собственной персоной. Стоит прямо, даже торжественно, как наваждение. Видно, что у него военная выправка. Руки он прячет в карманах бежевого плаща. На плече - красная спортивная сумка. Лицо Штрайбера, как обычно, двоится. Верхняя половина лица мрачная и не живая. А на нижней застыла растерянная улыбка неудачника.
Франц чуть приседает и, поддерживая правую руку левой рукой, без раздумья стреляет. Первая же пуля была смертельна, Франц в этом уверен. Однако он, через паузу, стреляет ещё несколько раз. Штрайбер резко взвыл, как-то нелепо подпрыгнул, изогнулся, кровь брызжет из его головы. От него отшатнулись. Сделав пару шагов вперёд, начальник Франца рухнул на землю лицом вниз.
Франц быстро убирает пистолет и, не оглядываясь, направляется к заранее избранной точке. Его миссия завершена. Но тут начинается невообразимое. Прямо над его головой трещит автоматная очередь. Это у одного из полицейских не выдержали нервы. Конечно, он стрелял вверх, но – тем не менее. Многим в толпе хорошо был известен этот зловещий звук. А следом и вовсе что-то оглушительно грохнуло, повалил едкий дым.
Полицейские встрепенулись и закрутили яйцевидными головами. Кто-то крикнул на той стороне «Убили!». Бежать куда глаза глядят, только прочь от этого места. Началась паника.
Не дать сбить себя с ног. Слабые и мягкотелые пострадают в первую очередь. Это очень странно, когда на тебя с разных сторон бегут сломя голову вполне приличные люди. Несколько чувствительных столкновений вызывают прилив злобы. Францу приходится пустить в ход кулаки. Судорожным движением тонущего его пытается схватить полицейский без шлема. Франц вырывает руку и жестоко бьет его в лицо. Из тумана наперерез бросается еще один - Франц успевает лягнуть его под колено. Больше никто в этот день на его свободу не покушался.