евгений борзенков : Уд ал

Когда-нибудь я стану взрослым и навсегда забуду, что вот так просто выйти и пройтись, кутаясь в зябкое пальтецо, просто пройтись парком, зимним пасмурным днём, заказать себе лишь пару градусов ниже ноля, ботинки, перчатки и лёгкий шарф. Никого посторонних. Приятная увесистость махровых туч на плечах. Ты один, как всегда. Деревья, тропинка, жухлые листья, присыпанные щедро мукой. С порога накатить граммов сто синеватого кислорода и потом пить по чуть, мелкими глотками, смакуя, чувствуя, как кислород прозрачным гелем обволакивает гортань, холодит пищевод.

Руки в карманах пальто. Поднятый воротник щекочет мочки ушей. В голове Блок. «Я сидел у окна в переполненном зале…». Где-то пели смычки о любви.

И через несколько шагов. Её. Бегунью.

За спиной нарастающий скрип снега. Тупые удары пятками в тропинку – вибрацию погони ощущает человеческое существо во мне. И вот уже жар и хрип в затылок и захлёбывающийся возглас:

- Мамочки! А я вас везде ищу!

Я оставил испуг дома, в другом пальто. Истово обернулся, пряча удивление в насупленных бровях.

- В самом деле?

- Ну конечно! Где вы пропадаете?

- А ведь и правда, пропадаю… Вы кто?

- Вы не поверите, уже неделю бегаю, а вас всё нет.

Я огляделся вокруг. Ни там - ни там. Мы одни. Голая от людей тропа, деревья обступили и внимательно нависают сверху, прислушиваются. Им скучно. Деревья сцепили голые пальцы над нами, им всё интересно. За её спиной по снегу змейкой взволнованные следы; дикарски расставленные пальцы, стопы немного вовнутрь. Косолапая. В спортивных шортах и топике, босиком. Блондинка. Очень интересное лицо: светлые, почти белые ресницы, лёгкие всплески седых бровей едва-едва, грубо вспаханный лоб, глаза, больные блеклой зеленью, душным болотом, ввинченные намертво в череп – такой взгляд очень трудно не заметить в толпе, со всеми вытекающими. Открытый огонь, холодное оружие. Иметь при себе такой взгляд – и не нужен нож. Растрёпанные волосы, чуть вздёрнутый нос, от её тела поднимается пар, дымок, красный треугольник вокруг оголённой шеи ныряет остриём вниз между пустоватыми полушариями. Вся розовая, потная, горячая. Пританцовывает, приподнимая стопы – то одну, то другую, греет друг о друга, трёт – через минуту под ней соберётся оттаявшая лужица. Ломает опухшие от мороза пальцы, дует на них. Сбитое дыхание не даёт говорить, её голос срывается и дрожит:

- Думаю, да что ж такое, ведь должен же быть. Туда сюда прочёсываю. А вас как ветром сдуло. Мне столько вам нужно сказать. Вы знаете, меня обижают. Да. И вы знаете, кто. Это не люди. Они все такие завистливые, страшные, в глаза улыбаются, а за спиной творят такое…. И вот знаете ещё что: трусят своими мешочками, бормочут, смотрят, а для чего? А чтобы пробить меня. Понятно? Мою оболочку. А я не даюсь, вы видите: стала бегать босиком, это чтобы накачаться праной, ем только сырое, сырую пищу, а там столько праны, а они, только я в дом – всё забирают, пьют меня…

На белых ресницах заблестела влага. Набухла, ресницы отяжелели, и вот, на кончиках нависли капельки. Сорвалась одна, вторая, пробежали по щекам, оставляя улиточные следы. Слёзы скопились на дрожащем подбородке, капнули на грудь.

Она что, хочет меня убить? Обставить элементами садистского розыгрыша, спектакля. Впасть в прелесть. Кто, как не я оценит тошнотворный фарс.

- Можно я буду называть вас Неля? – Спросил я. Мизинцем коснулся её щеки, попробовал слезу на вкус.

- Обязательно, - она судорожно сглотнула. - Мне всё равно, как хотите. Только быстро. Я не знаю, куда мне деться, понимаете, здесь вокруг так мало приличных людей, вот как вы. И холодно. А они хотят меня доить и всё, им только одно надо. Моя энергия. У меня много, я сейчас покажу, но не могу же я одна на всех. Правда?

- Правда.

- Они медитируют на меня, понимаете? Трусят мешочком, и медитируют конкретно на меня. А один – мне даже стыдно сказать… Но я не дамся. А знаете, от меня отскакивает. Да. Уже двое сами пострадали. Да. Один в реанимации, от истощения, другой разорился. У него весь бизнес разваливается. Ну, пойдёмте уже…

Она взяла меня под руку, увлекла. Мы сошли с тропинки, я ещё раз огляделся с угасающей надеждой. Наверное, уже никто не спасёт. Она жалась ко мне, Неля. Почему ты, Неля? Мы продвигались вниз по склону, хрустели ветками, пили воздух, - в напитке появились оттенки горечи - она продолжала жадно говорить. Кажется, я стал к ней привыкать и уже не искал смысл. Просто слушал речь, её взволнованный ритм.

- Ну, давайте здесь.

Кончик её носа стал тревожно белеть.

- Вам бы, Неля, ещё побегать. Чтобы согреться, - сказал я.

-А, ладно. Потом. – Она шустро потёрла ладошками оледеневшие ступни, размяла. Грубовато толкнув, прислонила меня к дереву и опустилась на колени, просто в снег.

Я снова спрятал руки в карманы. Посмотрел вверх. В стороны. Почувствовал лопатками надёжную твердь. Расставил ноги на ширине её плеч. Прислушался. А ведь мог сегодня и не выйти. Остался бы дома, включил телевизор, слонялся из угла в угол, заглядывал в прошлое. Пугался будущего. Возможно, налил бы в стакан настоящего, чтобы ускорить день. В доме, где бы ни жил, всегда четыре стены, пол, потолок. Можно менять их местами, экспериментировать. Стоять на голове. Висеть на люстре, бодая ногами пустоту. Смотреть на часы. Подходить к окну. Выходить в окно. Почитать книгу. Бредить горлом по бри… Разве это жизнь. Удивительно ограниченное пространство. Хорошо, что я.

Я. О. Здесь бы чуть помедленнее. Почему так приятно подкатывать вверх? Глазные яблоки ищут удобное расположение в своих впадинах, им там тепло, удобно, они беззвучно перекатываются в лузах черепа, эти гладкие шары, в одном месте особенно: когда смотришь зрачками в свой мозг в одну точку, создаётся эффект присутствия, наполненности. Будто смотришь в небо из середины себя. Прямо туда, в небо.

Тук- тук. Вы дома?

А, это вы. Чему обязан? – Пророкочет громоподобный Глас.

Да я это… сказать хотел… Ну, в смысле… Спасибо, конечно. Так неожиданно. Такой подарок…

Да на здоровье, молодой человек, - воссияет ликом благодушный Господь, - на здоровье. Только оттяните её, хорошенько её оттяните….

- …оттяните, оттяните пряжку-то. А то мне в глаз… - Я пушинкой мягко спустился на землю. Оттянул. Погладил белокурую головку. Ласковая, моя. Нежная ласточка. Лакомка ненасытная. Дикий мой оленёнок. Олэнятко довгоногэ.

- Вкусно ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная? – Пропел я хорошо поставленным голосом.

- Ауумм… - Урчала моя добрая снегурочка. Моки, воистну моки, ещё моки. Ещё.

Ин.

Ин.Инннн…

Я послал тебе чёрную розу в бокале.

Неля поднялась, разминая скрипучие коленки, аккуратно собирая языком с губ и подбородка молочный фреш. Я ещё не видел, чтобы она хоть раз мигнула. Какое дикое напряжение. Естественное электричество.

Я обмяк и дерево подхватило меня под руки. В ногах усталость и грусть. Полным нежности взглядом посмотрел вниз. Маленький принц, свесившись из гнезда, разглядывал снег, будто впервые. Алый снегирь на снегу.

- Спасибо вам, Женя. Вы так умеете слушать… - Она теребила мой шарф, грела руки у меня на груди, дышала свежим соком.

- Женя? Вы меня с кем-то путаете, девушка, - я холодно отстранился. – Моё имя Стецько. Стецько Белый. – И кивнул, такой.

- Так уж и Белый? – С сомнением покосилась она. – Застегнитесь, кстати, здесь дует. Обветрите ещё.

- А что такого? Хотя вы правы, ещё утром, до встречи с вами я был Серый. Помните сказку? Это вам спасибо.

- Мне пора. Надо успеть. – Она привстала на носках, чмокнула меня в губы и убежала. Несколько мгновений ещё между деревьев взлетали жёлтые локоны, мелькала вертлявая задница – два тёмных кулачка, - вскидывали снег почерневшие обмороженные пятки.



Она растворилась там же, откуда приснилась мне. И только распахнутый зев на брюках ещё напоминал, отдалённо, с нарастающим сомнением, неумолимо кристаллизируясь в мёд, сладкие соты памяти…

Я торопливо застегнул ширинку и поспешил домой, к ужину. Действительно, стало что-то прохладно.