Илья ХУ4 : надежда

16:56  01-01-2014
Я никогда не любил зиму. И новый год тоже. Конечно, прекрасно всем человечеством напиться и изломать картинку в какой-то сраный сюр... Но не люблю я праздники. Даже свой день рождения, не говоря уж о чужих. Если совсем по-честному: противны мне сами люди в общей сложности. И дети тоже. Особенно новорожденные - вот уроды. Сморщенные, визжащие комки плоти. Как, впрочем, и старухи. Получается всю жизнь разглаживаешься, распрямляешься, раздаешься, чтоб в итоге сморщиться и надуть лапы. Какие тут к черту праздники.

...

В меня как-то раз дауниха влюбилась. Взрослая дауниха, килограмм девяносто весом. Страшнее моей жизни. Этакий слюняво и подобострастно улыбающийся, пропитанный глупейшей агрессией ко всему сущему мешок с дерьмом. А меня полюбила. Всей своей даунистической душою. Точнее их две было - сестры. Обе конкретные тушонки и обе недоразвитые. Похожие как две капли мочи. Меня женщины всегда любили и дети, и кошки, и собаки; а эти две почувствовали своего, видимо, завуалированного под ворохом знаний, упакованного в боле-менее приятную обертку, -агрессивного и тупого ублюдка. И полюбили. Всем счастья хочется. Не знаю точно, любила вторая или нет, но по утрам, когда я выходил обмести снежок с машины, они выпархивали обе.
"Давайте мы вам поможем?", - преданно по-собачьи смотрят, с блуждающей улыбкой, ждут, - "Ну, помогите". И они мели, и откапывали, - молча, как роботы. Мне было несколько не то чтобы страшно, но близко к тому - не по себе.
Вечером, или ночью, когда я приезжал, даунихи не смотря на зиму, открывали окно и ставили песню. Неизменно "про снова седую ночь". Я жил тогда на первом, в блатхате у Корася. А эти две твари на третьем. Помню, Корась смеялся об их нежной любви ко мне. Он-то знал какое я на самом деле чудовище. Мы вместе работали. И кололись. Еще с детства. Но шутки по поводу моих поклонниц, конечно никто не отменял:

- Вот они тебя зажмут и выебут.
Или:
- Прикинь, в лифте поймают.
Или:
- Затащат к себе и будут пельменями из человечины пичкать.

Я не очень любил балагурить по этому поводу, и отвечал как есть, то есть с позиции неумолимой реальности:

- Если что, я этих пидаров забью как котят.

И шутки прекращались. Мы в то время мало шутили.

А еще в доме жил старый алкоголик Володя. Собственно, жили там одни уроды, включая нас с Корасем. Только нам было чем утешиться - у нас были и другие жизни, с другими жилищами, а это все и эти все, лишь этой зимой.
Так вот, этот самый Володя раз спускался по лестнице и между третьим и вторым этажом обнаружил меня. Я чистил звонок. Потому прямо передо мной стояла бутылка ацетона, в стеклянной водочной нольпятьке. У Володи заблестели глаза, он как бы невзначай поинтересовался:
- Чё, бухаешь? - не дожидаясь ответа хапнул из горла ацетону.
И захрипел. Стал бешено вращать глазами, требовать чего нибудь "Заесть"... В квартире у нас было шаром покати, в холодильнике голяк тоже, - я ему показал. Он начал пить из крана. И пуще хрипеть. Я принес одеколон и участливо предложил:
- Может забрызгаем?
Володя согласился. Я брызнул ему пару раз в раззявленную пасть, и он с булькающими, свистящими причитаньями бегом отвалил во-свояси.
Грешным делом, думал сдох. Там многие дохли. Этот к несчастью выжил. В канун нового года, увидев в окошко, что я паркуюсь у подъезда, выскочил со словами:
- На ловца и зверь бежит! - сунул мне в руки коробочку. Я открыл. Коробочка была полная игл от шприцов. Я с недоумением посмотрел ему в глаза. Он ответил полным боли взглядом, прямо в глубину моей темной, но понимающей всё души, и промямлил:
- Эта... Я думал, вдруг, ну понимаешь... Понадобится...
- А где шприцы, Володя? - решил я поддержать завязавшуюся беседу.
- Нету... - и лицо его изобразило настолько вяленую печаль, что я ему дал тридцатку на чекушку; забрал иглы, и отдал их Корасю.

А вот Батон жил через дорогу и умер по-настоящему, без вранья, наверняка. Взял и умер. Вернее, по-моему, я его случайно убил. Дело было так. Мы пили. Точнее Батон пил уже лет пять, а перед этим десять кололся, короче, балансировал на грани. А еще этим летом выкинулась в окно его Оленька. Его беззубая принцесса. И он совсем слетел с катушек.
Я любил Батона, по-братски, за душу его, открытость и непосредственность. Ведь он был, как все алкоголики и наркоманы - поэт, а в прошлом спортсмен.

В тот приснопамятный день мы сначала мрачно пили вдвоем, потом заявился еще один тип, бывший варщик винта - Алешкин, ныне обрюзгший толстяк с отсохшей ногой и спившийся уродец. Не могу сказать точно чего они не поделили, но разнять их было трудно... Батон ломал шею Алешкину... Жмуры были как обычно ни к чему, потому пришлось аккуратно пробить двоечку по почкам Батону. Он тут же отцепился от своего врага, упал и начал стонать. Алешкин взял хлебный нож и навострился добить. Потому пришлось ушатать и поганого толстяка. Тем временем, Батон полежал, постонал, повыл, под участливые: "Ну, что ты, что ты,Батонио", - собрал волю в кулак,встал, получил денег и сходил за водкой. Самой дешевой водкой. Но много.
Мы выпили ее всю.

Очнулся я дома у Корася. Перед глазами морфился прозрачный прицел. Картинка съезжала к чертовой матери. Была неделя на кануне нового года. Это, собственно, и сподвигло меня взять каких-то настоек, дойти до Батона, с целью похмелить чувака. Однако дверь открыла его мать и сказала, что-то типа: Сергей умер вчера, вроде от воспаления легких, но это и не важно, ведь хоронить его некому, и она просит меня помочь.

В ее заплаканных и усталых глазах читалось некоторое облегчение.

Гроб мы несли вчетвером, два раза чуть не роняя. Я, Корась, Алешкин и еще один тип, наш друг, не помню как зовут, но мы все вчетвером выпили и курнули; а с Корасем мы ради грустных лиц - похороны же, еще с утра ширнулись.
Разумеется гроб донесли без происшествий. На отпевании тихонько посмеивались, над коламбуром - Батон при жизни не был таким тяжелым на подъем... Каждый из нас, в принципе, мог рублей за сто и перднуть в церкви, но денег никто никогда не предлагал.

Поминки плавно перетекли в драку с соседом, что украл мое дорогущее пальто, подаренное бывшей мисс северное сияние, на тот момент светской львицей и владелицей бутика в центре; я зачем-то отрезал карманы от пальто, и отдал сестре Батона, швее-мотористке по образованию, пришить новые карманы. А сосед украл. Даже его гадкая жизнь не стоила столько, сколько это пальто. Поэтому долбил его нещадно, под веселое гоготанье Корася...

Так, как-то незаметно, наступил нам на горло новый год. Не скажу зачем я оказался в метро, но поздравлял машинист. По громкой связи. Грустно и устало.

...

В психушку меня забрали уже после нового года, день может на пятый. Может на рождество. За то что я искал погоны. Да, сначала накидывался на милиционеров в отделении, и срывал; они меня втаптывали, вешали "ласточкой", снимали. Я опять набрасывался и пытался сорвать. Они опять вдалбливали. Но я почему-то не успокаивался. Вызвали врачей. Вот тогда я и начал искать погоны. Вероятнее всего, чтобы тоже впоследствии сорвать. Сейчас уже точно не скажешь - столько лет прошло.
Помню только, в больнице рядом со мной "на вязках", весь зафиксированный и заколотый лекарствами, как впрочем и я, лежал огромнейший дядька. Все три или четыре дня, пока мы там духовно разлагались, он бормотал кислую мантру:

- Чудо богатыри... раз... два... три. Чудо-богатыри-раз-два-три. Чудо... раз... два... три... бо-га-ты-ри...

Нас было только двое и я-то понимал, что он бредит, тем не менее немного переживал, что возьмет и отвяжется. А я не смогу.

Потом пришел заведующий отделением. Светило психиатрии. Мы стали с ним говорить. Я ему начал обьяснять, - мол праздники... похороны, стал рассказывать подробно как и что... мол, не псих я, в конце-то концов.
Он все понял правильно, согласился, и отпустил меня. На прощанье без надежды в голосе попросив:

- Береги себя.

Одним словом, профессор.

...

У пальто так же не было карманов. Ботинки жали, потому что были точно не мои. Сроду не носил такое говно, но тут пришлось, чтоб отвалить из психушки. Даже пальцы на ногах поджал, а то не влезли бы. Как-то не верилось - вот так просто, взяли отпустили.

В трамвае женщина-контролер навязчиво, с истерикой, требовала денег. Но я продемонстрировал ей всяческое отсутствие карманов в пальто, выписку из психушки и еще не зажившей рожей веско произнес:

- Нету денег, мамаша!

Она вдруг сразу успокоилась, породив в душе моей некоторое подобие надежды на не окончательную никчемность рода человеческого, указала "Место контролера", и с пониманием молвила:

- Садись, сынок. С новым годом!