Бабанин : Майор. (На конкурZ скаZки). Посвящется Майору.

Жил-был себе один майор. Правда, отставной. Молодой, как лейтенант, сволочь! И внешне, и внутренне. Внутренне – особенно! И он пил, ибо пенсия позволяла так пить, как никому. Он старел и пил. А еще дрочил. Нет, дрочил не потому что он – задрот и лузер, а потому, что не хотел изменить любимой женщине, которая появлялась у него дома непозволительно редко, у нее не было возможности (или желания) появляться чаще. Поэтому он сначала пил, потом до одури дрочил (с мыслью о ней), а уж совсем потом играл в преферанс или в шахматы с виртуальными партнерами. И так – каждый вечер! Одно и то же, одно и то же, одно и то же…
И он продолжал ее любить..! Поэтому, старался без надобности не выходить из дому, мало ли что… Он боялся себя и своих желаний, ведь там, снаружи, за грязными окнами, ходили молодые девы с тугими задницами и источающими пьянящий аромат неокрепшими пездами. А еще, у каждой из них были сиськи… Обыкновенные молочные железы с коричневыми сосками, но это особенно возбуждало. Казалось бы: обыкновенные железы с большим количеством подкожно-жировой клетчатки, ан – нет, сиськи. Груди. И Майор очень боялся, что однажды прикоснется к чьей-то подкожно-жировой клетчатке и – пиши пропало. Ведь он просто хотел любить одну женщину, которая в редкие минуты их встреч, шептала: «Я люблю тебя, Майор»! И он шептал ей в ответ нечто похожее, нежное и искреннее – он разучился лгать.
И он пил… Каждый день и каждый вечер перед экраном осточертевшего монитора, забрызганного пятнами его двухлетних оргазмов. И за все это время он так и не изменил ей ни разу. Напомню: при том, что на него заглядывались не только стремительно стареющие ровесницы, но даже даже юные гимены в гольфах и в трусах с попугаями.
А однажды ему стало так плохо, что он чуть ли не силой затащил к себе на кухню своего соседа. Сосед был писателем, и много писал. Для редакции сосед писал про хороших людей, а для себя – про порочных, то есть – про женщин. Но только ближе к утру сосед разговорился и поведал Майору опрокидывающую правду: жизнь - это пьеса, и в ней есть два акта. Применительно к Майору это выглядило так: первый акт, когда мальчишки становятся майорами, и второй – он, как правило, короче, - когда они хотят стать… Нет, не угадали, не генералами, а лейтенантами! На худой конец – старшими. При самом плохом варианте – капитанами, но уж никак не маорами! И при этом верить, влюбляться, попадать на «губу» за сорванные цветы и открытую бутылку шампанского в руках и в губах у любимой..! И этот второй акт, со слов соседа, он по закону жанра должен быть ярче и насыщеннее, чем первый – закон жанра. Поэтому, лучше не дрочить, а жить. С обыкновенными человеческими семками, пусть даже еженочно меняющимися, но – живыми! Теплыми, мягкими, сонными, каре-, сине-, зеленоглазыми… Ведь они, в отличие от любимой женщины Майора, могут любить его каждую ночь, а не два раза в неделю! И тогда не надо будет дрочить, пить, играть в преферанс и в карты с компьютером – надо будет только любить. А ведь именно этого хочет каждый из нас, сказал писатель. И потом, выпив, добавил: «Хотя бы во втором акте». Ведь рано или поздно, но занавес опустится, все пойдут в буфет, правда, без тебя… Или в гардероб, тоже без тебя. «Подумай об этом, Майор», - сказал писатель и, слегка покачиваясь, растворился в дверном проеме.
Майор в одиночку допивал на кухне вискарь до самого утра и думал об Этом. А еще он думал о «первом акте» и снова пил, правда, не дрочил и уже не играл в шахматы. Он вспоминал… Перевалы, обрывы, высоты, двух салаг с перерезанными глотками (они так смешно зевали ртами, словно рыбки, которые у Майора плавали в аквариуме и в детстве), минные поля, госпиталь, санитарку Илону, гной на забинтованных ногах, запах йода и эфира, вкус «шила» (технического, вертолетного, и медицинского), первую попытку «шкертануться» и две попытки… Он вспомнил своих жен – красивых, поэтому – неверных. Своих дочерей, которым, как случайно выяснилось, он вовсе не нужен. Свою любимую женщину, которая в силу разных обстоятельств не может «сыграть» с ним «второй акт». И стало ему неуютно. И достал он свои два ордена и одну медаль… Медаль озаглавлена: «За отвагу». «За отвагу» и – все!
«Второй акт», «второй акт должен быть динамичнее и насыщеннее – закон жанра»… И тогда он вытащил именной «макар», в одних трусах вышел на предрассветную улицу, чуть споткнулся, что-то прошептал, глубоко затянулся и…
Все стало хорошо! Писатель не соврал: «Второй акт должен быть ярче, пусть и короче».
Просто к нему подошла маленькая девочка с бесцветными глазами, взяла за руку и сказала: "Идем домой?!"