Альберт Вонидло : Любовь - это храм

Основа мира – обмен между людьми, его населяющими. Поэтому человек, отобравший у тебя все, заслуживает смерти. Напросился сам, или сама, раз уж мы переходим к сути дела.
Татьяна ушла от меня в декабре, предварительно опустошив мою душу и карманы. В течение долгих двух лет перед этим она медленно подгоняла меня под свои представления о муже, заставляя избавиться от дурных привычек и ненужных друзей. Я не сдался, но пустил любовь в себя, а настоящая любовь завладевает тобой без остатка.
Я оплачивал её счета, огорошивал внезапными букетами из пятидесяти роз, терпеливо высиживал выходные с её поверхностными друзьями – и все ради того, чтобы утром ощутить рядом с собой теплое мясо её тела.
Она изменяла мне. Я узнал об этом потом, в период Окончательного Выяснения Отношений. Татьяна, смакуя слова, выбрасывала мне в лицо все новые и новые подробности, пока я стоял на коленях и, наслаждаясь карой, просил её рассказывать, ничего не упуская. Я прощал её, хотя она и не просила о прощении, и с каждой секундой все больше ненавидела меня. Я и сам себя ненавидел, ловя в уголке зеркала искривленные губы, красные от слез веки и детскую тоску в глазах тридцатилетнего мужчины. Но она хотела отобрать у меня любовь, а это все, что у меня на тот момент было.
Стоит вам унизиться один раз и преодолеть первый стыд, как вы теряете дорогу назад. Когда она уходила, я хватал её за ноги и целовал колени – до сих пор помню запах чулок – а она смеялась, переступая через меня, как через старые деревья в лесу. Стук её сапожек, когда она спускалась по лестнице, звучал в моих ушах долгие одинокие ночи после. Я сидел у раскрытой двери и плакал в голос, даже когда машина случайного частника, пробуксовав минуту в декабрьской снежной жиже, отъехала. Я не мог закрыть дверь, потому что боялся, что когда Татьяна вернется, она не сможет войти, ведь ключи она швырнула мне в лицо пять минут назад.
Это трудно, очень трудно – делать перед миром вид, что ничего не случилось. По глупости я разоткровенничался с лучшим другом. На второй минуте моего рассказа он задвигал челюстью, подавляя зевок. Спрятав глаза в пол, мой друг посоветовал мне быть мужиком и напророчил, что через месяц я сам буду смеяться над собой нынешним.
Я засмеялся через три. Когда решил убить Татьяну.

…………………………………………………..

Обид прощать нельзя. Потому что каждая прощенная обида – это медленный шаг навстречу смерти. Вглядитесь в людей вокруг себя – видите эти жалкие тени, вжимающие голову в плечи? Это люди, прощающие обиды.
Мне ничего не стоило показать миру нового себя, ведь теперь у меня была цель. Я обнаружил, что новый пиджак и широкая улыбка могут враз изменить мнение окружающих о тебе. Зная, что мне предстоит встретиться с кем-нибудь из наших общих с Татьяной знакомых, я всякий раз старался оказаться не один, а с новой подругой. Нашлось на удивление много женщин, захотевших утешить меня и обменяться растворимым городским сочувствием на одну ночь.
Я ждал, пока Татьяна позвонит мне - она всегда звонит своим «бывшим» во время нового романа, чтобы укрепить уверенность в себе.
Позвонила в августе, чтобы поздравить с днем рождения. Аккуратно смешав равные пропорции усталости и веселья в голосе, я поблагодарил её, хотя мне казалось, что сердце ухнуло вниз, а внутренности протерли куском льда. Мы разговорились. Я вел себя как опытный охотник, выслеживающий дичь: большей частью молчал, а если и говорил, то коротко и веско.
Когда она предложила встретиться, я с трудом не пустил в голос ликование. Сославшись на занятость (а занят я был тем, что готовился, ха-ха), я попросил её позвонить через пару недель.
Когда любовь, завладевшая тобой, уходит, ты остаёшься пустым, и твоя душа не прорастает ничем, как не прорастает травой почва, умерщвленная кислотой. Глядя на Татьяну, сидящую за столиком напротив, я заранее знал, что мы долго будем пить кофе, и она будет жаловаться на своего любовника, а я буду сочувственно кивать; потом я пойду проводить её до метро, но мы решим пройтись по парку; после она захочет выпить моего особенного чаю, я ведь так хорошо делаю чай; а совсем потом она заплачет и прижмется к моей груди, чтобы я случайно – случайно – трахнул её и она, придя домой, ощущала тайное превосходство над новым любовником.
Через два месяца ко мне пришел Он и попросил рассказать всю правду. Сидя на кухне, он никак не решался закурить сигарету и вертел её в пальцах, пока желтые нитки табака не стали падать на стол. Я не облегчал ему страданий, видя, что он безопасен, жалкая копия меня прошлого. Да, она приходит… Сама – я не звоню ей… Понятия не имею, что ей нужно… Ну-у-у, это ты сам у неё спроси. Каждый мой ответ вбивал его в пол, как огромный пневматический молоток. Двигая кадыком, словно птенец-воробей, он попросил пепельницу. Я выгнал его курить в коридор.
Теперь мы подолгу лежали в постели, свивая дым из двух сигарет в сизое плоское облако над потолком. Татьяна жаловалась мне на него, я иронично хмыкал. Она никогда не умела дружить с женщинами, предпочитая откровенность в постели сплетням в парикмахерской. Теперь мы принадлежали к одной весовой категории – из брошенных я перешел к бросающим.
Я убил её на улице. Когда Татьяна позвонила мне и сказала, что Он пьян, и надоел ей, и она уходит от него, и нельзя ли у меня, я ответил пошлым – не вопрос. Встретив её на улице и не дав сказать ни слова, я ударил её в лоб сваренным из обрезков трубы молотом, она даже не успела спросить, зачем он мне. Подхватив на руки падающее тело, я оттащил его в кусты за домом, где забросал мусорными пакетами и отходами стройки. Стоял октябрь, на редкость ясный и сухой для Москвы.
Ночью я отвез тело в Теплый Стан, где жил Он, и выбросил в первый же мусорный контейнер, чье разверстое жерло уставилось в темное небо спального района. Молот глухо булькнул в Москва-реке на обратном пути.
Правосудие имело шанс настичь меня через неделю, явившись в образе свинорылого капитана с усталым лицом и набрякшими веками глаз. Я угостил его чаем. Да, она звонила мне в тот вечер. Не пришла – она вообще часто не приходила, даже созвонившись заранее. Нет, не перезванивал. Она, честно сказать, изрядно утомила меня своей истеричностью и вечными жалобами на жизнь. Еще чаю, товарищ капитан, или сейчас нужно говорить «господин»?
Историю с убийством Татьяны знакомые мусолили долго, всякий раз надевая скорбные лица и сползая к обязательным философским банальностям вроде тех, которые говорят обычно на похоронах. «ОН» был отпущен за недостатком улик – ходили слухи, что недостаток был организован за десять тысяч. Так что в итоге все остались довольны.
Стал ли я счастливее? Не знаю. Уравновешеннее – да, спокойнее – да, но счастливее…
Счастье может поселиться на благодатной почве, а земля моего сердца выжжена, я ведь уже говорил вам.
В итоге каждый из нас остается при своем – если ты отдаешь, ты можешь рассчитывать на что-то взамен, а если забираешь, рано или поздно тебе придется чем-то жертвовать. И, забирая любовь, следует подумать, не оставляешь ли ты после себя выжженное кислотой сердце.