Яша Мо : ОГ

Примерно каждый день я объявлял этому миру войну – миру со скелетами антенн и деревьев, с одинокими людьми, со мной среди них. В качестве оружия – сигареты, пивные бутылки, покупки новых вещей. Затем – запертая дверь, ручка и мой лист, что наполовину чист. Мир смеялся, танцевал, кружился на каруселях. А моя квартира – обочина жизни. Я купил туда новую лампу.
Ты ведь жаждала красиво жить – всегда была такой. Хочешь, напишу тебе о ней, о красивой жизни?
– Человек стоит столько, сколько сам за себя просит, – ты крутила носом. Ты была заодно с этим танцующим миром, смеющимся, кружащимся. А я не променял бы статус непризнанного гения на свет магниевых вспышек.
Что нашел в тебе – ума не приложу. Словно ты – четное число минусов.
И скука, тупая, холодная. Притом, опять-таки, скучно было нам обоим. Скучно рядом быть. Друзей общих нет. Заводить новых – возраст уже не тот, казалось. Да и как их заводить? Мне это тогда тяжело виделось.
Но могло ведь быть и хуже. Хуже – это если ты один.

Я представлял свою жизнь скатывающейся с горки. Скатываться она начала лет с четырнадцати. С десяти я толкал ее к склону, а что было раньше - не помню. Долго толкал ее, жизнь: когда тебе десять, все медленно и лениво. Зачем толкал – ума не приложу, там ведь деловые костюмы, нет школьных домашних заданий, пиво не нужно зажевывать.
Так и представлял: идем мы с другом Лехой и толкаем жизни – каждый свою. И Газманов фоном. Газманова мы очень любили, он пел про офицеров – про наших отцов, в общем. Еще Олег крутил сальто в воздухе. Я сальто делать не умел, но зато садился на шпагат – поперечный и продольный. В общем, тогда все было хорошо: друзья, телевизор. И так до склона. Потом покатились мы в разные стороны, и все стало плохо и быстро. Так и старость скоро, а там совсем стану все путать: обезьяна чи-чи-чи, все говно, кроме мочи.

Иногда я ходил так неделю и думал о том, хорошем: школа, друзья, телевизор, Москва с гремящими колоколами. Почему так грустно? Позвонить, что ли, Лехе – лет десять не слышал от него ничего.
Но вместо звонка мы завели собаку. Вроде, трое – уже компания.
Пес двое суток лежал неподалеку от двери. Двое суток ты просила забрать его к нам.
– Ладно, он твой. Заботиться о нем – тоже твое, – наконец, я уступил.
Ты назвала его Джимми, как одного из «славных парней». «Джимми, дай лапу. Джимми, Джимми, голос. Джимми, Джимми. Дай лапу. Джимммммми». Отовсюду доносилось его имя. «Джимми, Джимми», – справа. «Джимми, Джимми», – слева. Ты бегала за псом по квартире на четвереньках. «Джимми, Джимми», – спустя час я возненавидел это имя. «Джимми, Джимми», – спустя два часа я возненавидел самого пса. Собака не спасла. Так скука стала еще и безнадежной. Газманов – навязчивее.

Бодрый, веселый Олег на экране уже, конечно, сальто не делал, но песни свои помнил: «Снова жизнь по тропинке ребенком бежит, новый век по спирали кружит...» Тьфу ты, Олег, зачем врешь мне? Если бы жизнь кружила по спирали, был бы я таким грустным? «Что жизнь не по спирали – это ладно, как ей самой-то? Знал ли ты, Яша, что в спираль ее нужно закручивать», – Олег шептал мне на ухо и растворялся.
– Как думаешь, – говорил я уже тебе, – если бы меня выебал Газманов, стал бы я счастливее? Закрутилась бы моя жизнь в спираль?
– Ебанутый, – ты крутила у виска.
По правде говоря, меня мог бы выебать и Леха, но телефонная трубка, казалось, весила килограмм триста. А с тобой мы совсем перестали ебаться.

Жизнь шла, мы ругались. От скуки, на пустом месте.
– Протри бокалы.
– Этим полотенцем?
– А ты видишь поблизости горы других?
– Ну, им же руки вытирают.
– Так, блядь, им вытирают чистые руки.
Жизнь шла, мы спорили. От скуки, на пустом месте.
– Жизнь прекрасна – как ни крути.
– Покрути получше – жизнь говно на самом деле.
Примерно каждый день я объявлял тебе войну. От скуки, на пустом месте. «Офицеры, офицеры», – пел я, а ты отворачивалась и натирала полотенцем бокалы.