Пробежий : Хуй. Главы 2-3.

ХУЙ

"Попадешь под стекло, под стекло!"
Э.Т.М. Гофман

Глава вторая

Серега вышел из клуба, остановился у дверей и с наслаждением расправил затекшие после почти шестичасового сидения за столом плечи. Ночью прошел сильный дождь и от этого шины проносящихся по улице автомобилей шелестели резче обычного. Прохладный воздух был напоен сладковатыми ароматами раннего московского утра.

"Пойду-ка пройдусь" - неожиданно для себя самого решил он. "Хрена ли тут идти - ну, минут сорок. Время есть". На самом деле ему просто не хотелось вот так сразу садиться за руль вдруг опостылевшего казенного "Ауди" и куда-то там выруливать, а хотелось продлить настроение праздника и почти позабытое ощущение легкой, радостной свободы. "Точно. Пройдусь я пешочком... А за тачкой - на такси", - сказал себе Серега. Закурив и еще раз ощупав во внутреннем кармане куртки плотную пачку стодолларовых купюр, он вышел из двора, в глубине которого располагалось заведение.

Шагалось легко. А когда улица, преодолев путепровод, пошла под уклон, и вовсе захотелось наддать вприпрыжку. Сергей шел, упруго отталкиваясь от щелкающего под каблуками асфальта, с наслаждением смакуя, втягивая в легкие утреннюю свежесть. "Как странно на улице слышать собственные шаги", - неожиданно пришло ему в голову. Действительно, с оживленной даже в эти утренние часы улицы вдруг куда-то пропали все машины, и стали отчетливо различимы и птичий щебет в ветвях столетних лип, что густо росли на территории популярного в народе кладбища, мимо которого пролегал его путь, и перестук колес подвывающей черт-те где за домами электрички, и разухабистый шлягер сезона, что целыми днями крутили азербайджанцы, торговавшие у метро шаурмой.

Сергей почувствовал себя совершенно одним, одним в целом городе. Недвижные лица жилых домов, чуть колышущаяся под неслышным ветерком листва деревьев, смутно сереющие сквозь зеленоватый сумрак памятники, ранняя продавщица цветов у кладбищенских ворот - все отодвинулось и пребывало отдельно, казалось, потеряв всякое отношение к его сиюминутному существованию. Совершенно незнакомое ему состояние непричастности внешнему миру и тихой, отрешенной пустоты мира внутреннего овладело им.

Вот так, шагая-летя, шагая-летя, вдыхая полною грудью прохладные, слегка даже и подзабытые запахи свежей земли и лета, он незаметно поравнялся с кладбищенскими воротами.

- Эй, милай! Эй, милай! Эй, милай! - троекратно каркнуло вдруг откуда-то сбоку. Та, кторую он издали принял за раннюю продавщицу цветов, вблизи оказалась мерзкого вида, закутанной в разношерстное, все перепачканное засохшей глиной тряпье, старухой.

- Эй, милай! - страшная старуха, мелко тряся головой, щерилась на Серегу и пританцовывала, подпрыгивала часто, шевелила губой. - Эй, милай! А подай бабушке рублик, да внученьку мому второй-третий - будет счастье тебе и благоволение божие!

Раздался визжащий скрип, и из-за колонны выкатился на грубо сколоченной тележке безногий карлик с огромной опухолью-лицом, покачивающимся на тонкой, напряженно дрожащей шее.

- А вот и он, а вот и он, внучек мой разлюбезный, никто не приласкает его, никто-никто-никтошеньки, а только я люблю-берегу, карга старая. Уж ты не поскупись, касатик, уж потешь малого! Рублик за рублик - глядишь, и бутылочка светленькой на столе!

На Сергея накатила густая, терпкая волна отвращения. Более мерзких звуков он еще не слыхивал в своей жизни, а вид этой парочки, старухи с редкими седыми космами и ее приятеля (внука?), мгновенно вызвал из глубин памяти неприятное слово "гной". Удивительная легкость настроения исчезла без следа, и сразу навалилась усталость бессонной ночи и дикого нервного напряжения.

- Уйди, бабка, нет у меня денег - резко сказал он и тут же понял, что не надо бы отвечать, а надо было обычно - просто идти себе, глядя прямо перед собой, как он проходит каждый день к метро мимо рядком сидящих вдоль газона попрошаек.

- Постой, постой, солдатик! - старуха, только что трясшая сосульками редких, изжелта-серых волосьев у ворот, вдруг оказалась совсем рядышком и ухватила его за рукав. От ее прикосновения, от нахлынувшей вони высохшей прямо на теле мочи, пота и еще чего-то, чем обыкновенно смердят опустившиеся московские бомжи, Серегу всего передернуло и к горлу подкатил горько-кислый комок.

- А в кармане-то у тебя чиво? Чиво в кармане-то несешь? Вижу, вижу! Я старая, а вас, молодых, насквозь вижу, вон и внучек не даст соврать. Ляксей, ведь не дашь соврать родной своей бабульке, а? - Карлик подскакнул на своей тележке, широко открыл рот, сипнул невнятное, и забулькал, заперхал, захлебнулся горлом, будто силясь произнести сквозь приступы кашля нечто очень важное, что надо поскорее Сереге бы услышать - да так и не выговорил ни слова. Только глаза закатил, да вытаращил на Сергея розовые, с кровяными прожилками белки.

Серега резко дернул рукой. - Отъебись, дура, хуй у меня в кармане! - рявкнул он на бабку и широкими шагами, едва сдерживаясь, чтоб не перейти на трусцу, поспешил прочь.

- Хуй! Хуй! А вить и впрямь - в кармане-то хуй!!! - Бабка вдруг залилась чистым девчоночьим смехом. - Хуй! Хуй!

- Тьфу ты, еб твою мать! Вот же блять какое… Расплодились, суки, проходу нет! - Сергей оглянулся. Бабка стояла, лихо подбоченившись, и глядела ему в след, весело хохоча. - Пошла ты на хуй! - в сердцах бросил про себя Сергей и свернул за угол.

- Хуй! Хуй! В кармане-то - хуй! - вновь донеслись до него истошные вопли старухи. Звук был какой-то странный, будто кричали сразу два или три человека, и кричали как бы совсем где-то рядом, но было известно, что как бы и издали.

- ХУЙ!!!! - громом вдруг грянул в голове у него жуткий, гулкий, черный бас. И тут же в кармане, в котором Серега все это время неосознанно ощущал плотно прильнувшую к груди тугую пачку долларов, зашевелилось, затрепыхалось, завозилось, будто голубь запросился из-за пазухи на волю, а в низу живота охолонуло и стало немножко щекотно, как от перышка.

Машинально он сунул руку в карман и вытащил что-то мягкое, теплое, податливое… Ничего не понимая, Сергей тупо уставился на свою раскрытую ладонь. На ней, чуть подрагивая, лежал самый настоящий хуй с парой яиц, покрытых редким, извилистым волосом. Хуй и яйца были вполне обычные с виду, хотя и представлялись в совершенно невероятном ракурсе.

- Мой, что ли? - мелькнула на миг невозможная мысль. Щекотка в паху усилилась, а холодок сменился нарастающим жжением. Внезапно то, что было у него на ладони, напряглось, дернулось пару раз, и встало, чуть покачиваясь на приплюснутых мягких шариках и, словно осматриваясь, поводя из стороны в сторону обнажившейся лиловатой головкой. Инстинктивно Серега дернулся рукой, стряхивая ЭТО, как стряхивают вдруг севшую на руку противно мохнатую ночную бабочку. Хуй, коротко, по-кошачьи, мякнув, шлепнулся на асфальт, и пополз, пополз, переваливаясь-переливаясь, в сторону кладбищенской ограды.

Жжение и щекотка в паху стали еще сильнее. Серега сунул руку в брючный карман, чтобы пошевелить-поправить, и похолодел. Рука не почувствовала привычной упругости. Сквозь шелковистую ткань подкладки под ладонью явственно прощупывалось совершенно гладкое место.

В глазах у Сергея забагровело, налетели, собираясь ниоткуда и застя свет, зеленоватые точки, в груди что-то лопнуло и оборвалось. Последнее, что он еще мог видеть, это как хуй (его хуй! - в этом теперь не оставалось уже ни малейшего сомнения), невероятно выросший в размерах, ставший крепким и жилистым, протискивался между черными чугунными прутьями забора.

Иногда по вечерам он запахивается в свой халатик и, дрожа всем телом, стуча зубами, начинает быстро ходить из угла в угол и между кроватей.
А.П. Чехов

Глава третья

Ночная смена подходила к концу. Дежурный врач психиатрической больницы номер один им. Алексеева, все еще именуемой в народе, по старой памяти, "Кащенкой", Петр Михайлович Бурченко, оторвал взгляд от монитора и задумчиво уставился в окно. В окне видна была лужайка с весело разбросанными там и сям желтыми головками одуванчиков и ровная шеренга канадских елок вдоль административного корпуса. Утреннее солнце превращало темно-бурые, с обводами из белого кирпича, стены больничных зданий в почти приемлемое для глаз зрелище.

Петр Михайлович находился на той стадии тотальной усталости, когда даже мысль о скором возвращении домой, к молоденькой практикантке с кафедры общей психиатрии Настеньке, не вызывала никакого энтузиазма. К тому же, кандидатская, над которой он бился уже полтора года, никак не шла, почему и опротивела ему до последней крайности. В общем, настроение у доктора Бурченко было, прямо скажем, безобразное. Хотелось спать, под веками резало, в горле першило от выкуренной за ночь пачки паленого Мальборо, и здорово чувствовалась поджелудочная. Нечего и говорить, что вежливый стук в дверь и вид протиснувшегося в кабинет дюжего санитара в темно-синей робе службы скорой психиатрической помощи не мог не вызвать у Петра Михайловича брюзгливого раздражения.

- Ну что там еще черт несет?

- Психотик, Петр Михайлович. Острый…

- Все они острые. Опять алкоголичка?

- Не, Петр Михайлович, мужик, трезвый. Асоциальное поведение. Орал нецензурно и был задержан ментами с сорок пятого. Они нас и вызвали.

- Себя ведет?

- В смысле теперь уже тихо. Не оказывает.

- Ну ладно, - вздохнул Петр Михайлович, давайте его.

Санитар скрылся за дверью, за которой тотчас же послышались топот и сдавленная возня. Петр Михайлович закрыл редактор, выключил монитор и придвинул к себе журнал записи поступающих.

Из помывочной в кабинет заглянула Зина, дежурная сестра, плотная бабенка лет сорока пяти, с круглым сдобным лицом. Лицо Зины было гордостью клиники. При виде лица Зины даже самые буйные на несколько минут затихали, как кролики перед удавом, и позволяли спокойно сделать себе решающий укол. В этом была некая неразрешимая медицинская тайна, необъяснимая загадка, которую никто даже и не пытался разгадать, но все пользовались. Вроде как пользуются электричеством.

- Что, остряк? - спросила она, кивнув в сторону двери приемного покоя.

- Да черт его знает! Угораздило вот под конец смены.

- Ну, где он там, наконец?

Санитар с трудом пропихнул сквозь дверной проем здоровенного мужика. Было понятно, что сзади того подталкивал второй медбрат, которого совершенно не было видно за широченной спиной пациента. Мужик, мелко подтоптывая ногами, упирался: не хотел входить, но дюжие скоропсихиатрические молодцы его таки одолели, подвели, навалились руками на плечи и усадили на стул.

- Так-так, - сказал Петр Михайлович дежурным голосом - и что с нами такое приключилось?

Мужик, остановившись взглядом на какой-то точке стола, сдавленно молчал.

- Ну-ну. Давайте я вам объясню. Вас подобрали на улице, вам было худо, а сейчас вы в больнице, и мы вам обязательно поможем. Все будет хорошо. Меня зовут Петр Михайлович, я доктор. А вас?

- Хуй - вдруг хрипло произнес мужик и поднял на доктора полный неразделенной муки взгляд.

- Как - хуй? Это что же, имя такое? Нет-нет, я такое имя не могу записать, тем более, что здесь женщины. Давайте уж как-нибудь по-другому. Вот мама вас как называла?

- Хуй - прошептал мужик и глаза его наполнились слезами. - Хуй. Убежал.

- Так-так… убежал, вы говорите? Интересненько. И когда же он это… того… И куда? Да и как он сумел от вас убежать?

- Сегодня утром убежал. Я его вынул, а он с ладони прыг… и за забор.

Санитары за спиной мужика переглянулись и дружно заухмылялись.

- Петр Михалыч, так я ванну приготовлю, вроде тихий он…

- Да-да, Зиночка, спасибо - доктор улыбнулся сестре и вновь обратился к больному.

- Ну-с, так и запишем: убежал за забор. А скажите пожалуйста, не слышали ли вы при этом гОлоса? Такого, знаете, как бы вроде в голове?

- Откуда вы знаете? Был, был голос! - сидящий до этого довольно индифферентно на стуле мужик вдруг напрягся и весь подался вперед, подозрительно вглядываясь в глаза Петра Михайловича.

- Я много, я очень много знаю, и вам я обязательно помогу. А вот еще что: не случалось ли вам читать мысли посторонних людей?

- Нет, не случалось. Что ж я, псих, что ли?

- Ну, вы, конечно же, не псих. Просто, наверное, утомились, устали… Бывает! Побудете немного у нас, полежите, отдохнете…

- Как так - у вас??? - у вас мне нельзя! Мне идти нужно! Меня жена ждет, я Иван Тарасычу деньги должен… Мужик сунул руку во внутренний карман пиджака и побледнел.

- Деньги! Где… где мои деньги?!? - прошептал он, судорожно шаря по карманам. - Как.. Как же… Как же я теперь?..

- То есть, вы потеряли деньги? - Петр Михайлович быстро что-то черкнул в журнале - Очень много?

- Все! Все деньги потерял! Утром были, а сейчас - хуй! ХУЙ! - больной вдруг вскочил на ноги, но тут же затрепыхался в объятиях санитара - Хуй! Мой хуй! Старуха! Старууууууухаааааа!!! - страшно и тонко заорал он и глаза его выпучились из орбит - ОТДАААААЙ!!!! - тут лицо его посинело, голос сорвался и он безжизненно обмяк на руках медбрата.

- Зина! - крикнул доктор в сторону неплотно прикрытой двери в помывочную.

- Зина! Аминазина ему!

Продолжение следует.