евгений борзенков : мой дан

Сейчас, когда в эфире растворён интимный запашок революции с медно-сладким привкусом крови, на остановке почему-то так мало людей. Трамвай подойдёт вот-вот, осталось только приобрести билет, опустив копеечку в квадратный цирковой ящик под стеклом, в котором отбывает срок неулыбчивая сердитая дама в парике с белым от извести лицом и дико размалёванными губами. Сдержанно-ненавидящим взглядом она пытается привести в зыбкое равновесие свой отчаянный макияж; последняя попытка, уценённый товар лицом, постоянным клиентам скидки. Её рот, близко расположенный прямо напротив узкого лотка для монет, наводит на циничную мысль. Ну а почему бы и нет? Ты кладёшь в лоток деньги, сверху то, что тебя беспокоит, прижимаешься к ящику плотнее, и – ждёшь трамвай… Совмещаешь необходимое с необыкновенным. Думаю, в этот импровизированный секс-автомат будет длинная очередь. Аж вон за тот угол. Вокруг мельтешат свиными рылами грёбаные на руку лоточники, молодая старуха в норковом тулупе торгует сметаной на разлив, на лавке пригрелся плюшевый дед, подперев челюсть клюкой. Голуби, слетевшись стайкой, звонко долбят синеватыми клювами окурки на заснеженных шпалах. В стороне, на пороге магазина у раздвижных дверей сонно блювал собака, лёжа на боку и картинно отставив лапу. Его уже тошнит от мяса. Солнце заливает Доnex жидким азотом, его потоки кипят под ногами, стекают с крыш сталактиты; сосульки только примериваются к беспечным макушкам, неторопливо наращивая мощь. Застывшее белое солнце, что так обожает людей с декабря по март. Новый год только что просвистел за окном поезда, оставив смутное ощущение потери, - лишь мелькнуло в темном поле окошко под шапкой снега, одно-другое, в них искры чьих-то быстрых жизней, печалей, удач. Ты никогда там больше не будешь. Там кто-то делит пирог, и уже занёс нож и вот за окном поезд, и в нём наблюдательные злые глаза… Твои.

Так проходит год. Так они все проходят.

Коротко взвыли рельсы на повороте – трамвай делает круг. Конечная. Держу билет в кулаке. По пути на остановку мне приспичило отлить, я скосил глаза в сторону ряда сияющих бутиков и выхватил среди них две правильные буквы: WC. Повезло. Я умру от разрыва мочевого не сегодня. Я зашёл. Сидел охранник с пистолетом, тощая карга с сутулой спиной в рваной джинсе драила шваброй пол. Когда-то, когда был плохим, я пытался ограбить такую парашу с водяной волыной, чтобы наскрести на пару децл сладкого. Тогда охранник не стал стрелять, а просто сел на жопу, рыдая от хохота. Он дал мне из жалости немного денег, поджопник и пообещал в следующий раз затосовать мне эту игрушку в очело. Что ж, это его право. Но с тех пор я не стал рисковать.

Напротив, на стене ценник: 2 гривны. Кому платить? Карга повернула скукоженное жало – давай сюда. Я дал ей пятёрку, и пока она наскребала сдачу, смотрел на эти ноги, спину, эти поседевшие патлы. Вот так, блять. Где бы мы ещё встретились. Не прошло и полжизни. Девяностые основательным катком прокатали её вдоль и поперёк. Мать умерла, нагулянный сын без отца сейчас заканчивает технарь, винтсолутанраствор, шира шира шира, проданная цыганам квартира, пробитые вены, с неё спадают трусы, лицо, похожее на кору столетнего дерева, во рту одни гнилые пни. Когда увидел её первый раз, я утонул в этих озёрах глаз необычайной чистоты и глубины. В ней такая была трагическая незавершённость, обольстительный изъян, как у любой красивой вещи. У бога дрогнула рука, когда он расписывал её внутренний мир. Внешняя безупречность фигуры, лица, отточенных до небрежности движений балансировала на грани; ещё чуть и это уже перебор, что так не бывает, чтобы такие ходили среди обычных людей, в руке сигарета, в другой – бутылка пива... Она не знала, что со всем этим делать, красота свалилась на неё так, даром. Я искал в ней секрет, загадку, смотрел и не понимал, почему так происходит – чтобы ангел вёл себя как блять. Хотелось вскрыть её рёбра чем-нибудь острым и расшифровать до сути – где отпаялся проводок в этом чёртовом механизме. Я так и не простил ни её порочную красоту, ни эту загадку, которую, возможно, придумал мой мозг, чтобы поскорее скоротать унылое существование. Когда в одном из февралей я распял её на неудобных перилах в подъезде, и, продираясь сквозь толщу двух шуб – её и своей – наивно думал, что буду первым, о нет. Она уже года два была в теме. Тогда ей было шестнадцать.

Мы повстречались ещё немного и я её бросил. Или она меня. Периодически встречал её в городе, наблюдал все стадии, все её ступени вниз. Пару раз ещё присунул ей наскоро, в летних закоулках бульвара Пушкина. Помню, предпочитала анал.

Ленка меня не узнала. Я зашёл, поссал, вышел, вымыл руки и хлопнул дверью. Все. Она продолжала драить пол и о чём-то вяло перекидываться с охранником. Обычная вещь.

В трамвае удалось сесть у окна. Майдан, май дан, мойн данс, мой дандан. Сзади набилось кубло, старческие голоса принялись пережёвывать кусок клейкой горячей новости, которую держали перед собой на уровне глаз, каждый вонзал в него жёлтую пластмассу зубов и тянул на себя. Запахло гнилыми внутренностями. Человеческий дух. А те, а эти, танками их, блять. В седле передо мной встрепенулся мощный старик. Сел вполоборота, шапка злобно съехала на лоб, упёршись в жёсткие щётки бровей. Старик выкатил раскалённый глаз, чуть приоткрыв булькающий персональный ад, и направил его на заднюю площадку, где начинался мо-йдан. Мясистое ухо, до поры дремавшее на плече, налилось эрекцией воинственного любопытства, отвердело и стратегически развернулось, нащупывая скандал. Трамвай тронулся. Старик подорвался и поспешил назад, к своим, чтобы подкинуть в вяловатый костёр несколько свежих мыслей. Тут же за моей спиной затрещало, по салону поплыла гарь, полетели ошмётки проклятий с брызгами слюны. На место деда села молодая женщина. Туго обтянутый чёрной кожей зад с косо выдавленными рубцами трусиков – почему-то не стринги, с обидой отметил я – шубка до пупа, мобильник размером с планшет. Она тут же его к уху, ногу за ногу, от чего бабе, стоящей с сумками перед ней, пришлось потесниться; отвернулась и заворковала в замороженные узоры на стекле. Кто-то ещё прилип возле меня, пошатываясь, прижимаясь ворсистым животом к плечу. В женской руке тяжёлый пакет, пальцы напряжены, перебирают, подтягивают, на кисти дрябловатая кожа, пигментация, дешёвый маникюр и кольцо. Если поверну голову – придётся уступить. Я напрягаю лицо, изображая мыслительный процесс чудовищной силы, бесконечно серьёзно вглядываясь в мелькающие чёрно-белые тени, так чтобы искушение потревожить меня в этот священный миг выглядело кощунством. Сквозь несвежие одёжки, вобравшие пыль и вонь маршруток, троллейбусов, очередей, я чувствую её требовательное горячее брюхо, сверху она дышит и смотрит мне в голову. Она сверлит мне череп и видит, что под ним гавно, серое, без извилин, без признаков, без достоинств. Без совести. Осознав это и потеряв надежду, женщина неожиданно успокаивается, отстраняется от меня с брезгливостью, с этой секунды строго следя, чтобы не осквернить себя малейшим прикосновением. Время от времени в динамике раздается хриплый от изморози голос вагоновожатой: Платите в кассу, пробивайте, не оставляйте. Мойте руки перед и после. Пережёвывайте и глотайте.

Мой дан дэнс.

Я схожу с подножки транвая и ловлю скользкими подошвами предательски изворотливую землю. Копчик, отбитый не раз за последние дни, пугливо вжался в позвоночник. Здесь каждый шаг стоит рубель. Зима мстит за каждый съеденный летом колосок. Но посыпать-то можно, пидарасы?

Через пять минут начинается группа психологической поддержки потерпевшим кораблекрушение. ПППК. Я успел. Мы расселись по местам, ведущий чертил мелом на доске какие-то схемы, формулы. В аудитории стоял пар от дыхания. Все здесь умеют и любят дышать. За окном зима. На батареях сосульки. Ведущий, не снимая перчаток, похлопал в ладоши:

- Итак, - начал он, - утонуть можно даже в пустыне. В степи. Это аксиома. Там есть для этого всё. В воде тонут одни долбоёбы и бездари. Мы здесь для того, чтобы понять – что вообще происходит? Кто виноват и где мои вещи?! Куда двигаться в условиях тотального духовного обнищания? И почему спасение утопающего дело рук утопающего, а не утопаемого? И почему именно рук? На доске вы видите диаграмму. На ней отражена динамика роста. И это только за последние полгода, уверяю вас. Цифра угрожающая. Мы все прекрасно понимаем – так дальше не льзя. Недавно, как вы все знаете, я присутствовал на селекторном межрегиональном совещании. Там поднимался вопрос. И не один. И знаете что?

- Что?

- Освещалось много новых идей. Интересный доклад зачитал коллега из Одессы. Там ведь море. А в море что? Корабли, блять. Простите. В синем море. Они терпят. Все мы терпим. Так бывает, никуда не деться. Но если идти путём прямого воздействия – многого не добиться. И это доказал коллега из Одессы. Он привёз с собой ахуенный коньяк. Казалось бы, где связь? При чём здесь?

- Можно вопрос? – Я поднял руку.

- Да?

- Простите, вы под чем?

- Хороший вопрос, молодой человек. Мы ещё вернёмся к нему. Так вот, некоторые возмутились. Но докладчик был непреклонен. Они с ассистентом быстро пробежали по рядам и раскумарили особо яростных критиков стопочкой-другой. И вы знаете – атмосфера в зале потеплела на глазах. Доселе противоположные мнения стали сходиться в одно русло. В конце концов, всех обуяло невиданное единодушие. Настоящее чудо психотерапии. Это надо было видеть. Короче, нам удалось обсудить столько тем, найти ответы на столько нерешённых ранее вопросов, что это было немыслимо. Фрейд просто сосёт, простите. Совещание прошло крайне удачно. Поэтому сегодня нашу группу мы проведём не совсем обычно. Вернее, с сегодняшнего дня она будет проходить именно так. Взгляните.

И он выкатил из-за спины столик на колёсах. Эффектно сдёрнув покрывало, он явил жадным исстрадавшимся глазам потерпевших впечатляющий натюрморт. Здесь был внушительный арсенал разнокалиберной посуды с дивных цветов этикетками, что крыльями бабочек застыли, приобняв бутылки, сквозь них приятно подрагивали жидкости знакомых оттенков, их полнота, их умопомрачительно-янтарный, золотистый, рубиновый цвет, далёкий почти забытый вкус казалось вливал новую жизнь одним своим видом в старые высохшие меха полумёртвых от жажды морячков. У всех мгновенно пересохло во рту. Я провёл рашпилем языка по губам и сглотнул. Кадык с неприятным сухим скрипом прошёлся от подбородка к ключицам. Между тем, меню не ограничивалось только спиртным. Выстроенные в ряд, лежали шприцы, наполненные таинственным содержимым. Их объём был разным. Богатый выбор лекарственных средств в таблетках угадывался в большой коробке из-под обуви, наполненной с верхом. Папиросы, курительные трубки, гандж. Жгуты для внутривенных инъекций.

- Я предлагаю фуршет, по интересам, - сказал ведущий. – Сейчас мы вкусим этих даров, к чему у кого лежит душа, а после я добавлю несколько слов. Пожалуйста, угощайтесь. Потом мы с вами займёмся коллективной визуализацией будущего и медитацией-дзен.

- … Итак… - Гнусаво протянул ведущий, когда все снова расселись, комната стала круглой, каждый, абсолютно каждый вернулся домой, в себя, почувствовал, что все как прежде, всё в этом теле так ладно, так умно и правильно устроено, так к месту, ничего лишнего, все напитано сладостным понятием, по понятиям, всё правильно, короче…. Вождь хлипнул носом, слизнул выступившую слезинку крови, согнул руку в локте и с наслаждением поковырялся пальцем в ухе, - итак, пацаны, что я хочу сказать… Вы вот говорите – кораблекрушение, кораблекрушение… а ведь спасать некого. Мы давно утонули. Пора это признать. Глупо обманывать себя. Спасать некого. Оглянитесь. Мы так резко пошли на дно, что тонкая красная линия осталась незамеченной. Неважно, кто чем захлебнулся – водой, водкой, песком, землёй, петлёй, заебавшей семейной жизнью, долгами, ещё чем… Неважно. Мы уже здесь, - он постучал ногой в пол. – А позади Москва. Или чо там… А ну, накати мне вон того… Ну, вон той хуйни.. – Ведущий протянул стаканчик в пустоту, ни к кому не обращаясь, не в силах бороться со свинцовыми веками, роняя голову на грудь.



Я вышел оттуда поздно. Безжизненный космос уже растекался по улицам, сторонясь фонарей и автомобильных фар, хватал прохожих за воротники и жрал их, отъедал им ноги, или верхнюю, самую лакомую часть. Повсюду бродили половинки, недочеловеки. Они чернели от космоса, каждый на своём корабле. Они хотели, но не могли утонуть. Поэтому из страха смерти прикидывались мёртвыми. А я шёл по твёрдой земле, навсегда освобождённый от иллюзий. Я в рот ебал ваш майдан. Мой дан.