katarina : Милош.

Этот домик в тихом сербском селе нам понравился сразу. Белые стены, оранжевая черепичная крыша, вокруг горы, поросшие лесом, и тишина. Тут сразу захотелось прожить спокойную и размеренную жизнь, сбежать сюда из шумного, суетящегося города.
Дом продавала пожилая симпатичная женщина Кристина, которую соседи называли Крцо. Ее муж Радивое умер несколько лет назад, и Кристине с каждым годом становилось все тяжелее самой заготавливать дрова, поэтому она решила перебраться к сыну в город.

Летние вечера в нашем новом доме были просто волшебны. Мы сидели на террасе и наблюдали, как высокие, разлапистые ели, посаженные Радивоем тридцать лет назад, колючими верхушками протыкают небосвод, оставляя в нем сияющие дырки. Вокруг фонаря танцевали мохнатые бабочки, по крыше изредка пробегала белка, вино было терпким, а мы счастливыми.

Как-то раз, прибираясь на чердаке, я нашла в пыльной корзине шахматы старого дедушки Радивоя. Граненые выточенные из дерева желтоватые и черные фигурки от времени и частых прикосновений облупились, доска потемнела, их было приятно брать в руки. У нас появилось еще одно развлечение, теперь, попивая вино на террасе, мы еще и увлеченно играли в шахматы.

В нашей деревушке было всего шесть домов, соседи в них приезжали только на выходные, так что после жизни в мегаполисе мы каждую минуту наслаждались тишиной, стрекотанием сверчков, послеобеденной прохладой в тени елей. За нашим домом пролегала дорога, по ней соседи из другой, ютившейся высоко в горах такой же белобокой деревеньки, ходили на остановку, тут же изредка появлялся почтальон. Вместе с квитанциями за электричество иногда он развешивал черно-белые ламинированные открытки с информацией о том, что кто-то из жителей умер и похороны состоятся тогда-то. Такими объявлениями были оклеены и городские фонарные столбы и доски объявлений. По сербскому обычаю прийти на похороны или помолиться в церкви за покойного мог любой человек.

Сербы- люди открытые и доброжелательные, поэтому мы довольно быстро перезнакомились со всеми, живущими в округе людьми. Больше всех нам нравился старенький дедушка Милош. Он часто проходил мимо, приветливо улыбаясь и громко восклицая: -Привет, соседи, как дела? Радостно жал нам руки. Однажды дедушка Милош в своей неизменной зеленой шайкаче- партизанской пилотке- принес нам целую тарелку вкусного овечьего сыра, а мы пригласили его на стаканчик сливовой ракии. Слово за слово и вот уже Чика Милош, как он попросил его называть, рассказывал целую историю своей жизни. О том, как переживали бомбардировки, о том, как встретил свою жену Гроздану, о том, как построили тут дом и купили первую корову, а потом овечек. По-сербски мы говорили уже довольно сносно, и слушать дедушку было очень интересно, перед глазами разворачивались события далеких лет и вставали, как живые, образы давно умерших людей. Сначал умерла Гроздана, а потом и дети разъехались по всей Европе. Дом опустел, дети не приезжали и старику было очень одиноко. Смахнув слезинку, дедушка допил сливовицу и откланялся. Договорились встретиться послезавтра, поиграть в шахматы. В тот вечер мы долго разговаривали о нелегкой судьбе этой нации, которой выпало столько горя.

Дедушка Милош стал заходить все чаще и чаще. Научил меня готовить «шумадийский чай» из ракии и сахара, а я варила ему кофе в старой медной турке. Он неторопливо цедил кофе, а в конце обязательно переворачивал мою чашку, разглядывал кофейную гущу и рассказывал о значениях узоров. Среди них были ружья, девушки у колодцев, кошки, птицы, мельницы и каждый узор неизменно возвещал о чем-то хорошем.

С мужем они часами играли в шахматы, и дедушка радовался, как ребенок, когда муж ему проигрывал. Довольно потирая руки, он хитро щурился и всегда говорил: -Ну ничего, рус, завтра отыграешься!

Так шли дни за днями. Ночи уже ощутимо становились холоднее. Но днем все так же весело светило солнце и казалось, что лето здесь не кончается. Наш домик был окружен горами, с которых по утрам клочьями спускался туман. Мы любили гулять по лесу, рассматривать вековые дубы, по которым ловко скакали белки, наблюдать колонию жуков-пожарников на огромной липе, влажных улиток у родника, пробивающегося сквозь заросли плюща, мы наслаждались природой, пили жадными глотками свежий воздух, наполненный запахами леса.

Так гуляя, однажды мы вышли на тропинку, которая вела через крутой овраг к большому дому. Это был когда-то крепкий белокаменный дом, теперь же его крыша местами провалилась, стены облупились, и видно было, что тут уже давно никто не живет. В пыльные окна, кое-где все еще затянутые кружевными пожелтевшими занавесками, светило полуденное солнце. Сводчатый проем в стене когда-то вел из сарая в дом, теперь от сарая остался только раскрошенный фундамент. Я зашла в дом.

Тут царила разруха и запустение. Пол был усыпан скорлупой грецких орехов, которые сюда натащили белки. Старинные шкафы были раскрыты и из них комьями вывалились тряпки, матрасы были скинуты с кроватей, стулья сломаны, в углу стояло автомобильное колесо. На засыпанном скорлупой и окурками столе пылились пустые бутылки. На стене висели пожелтевшие вырезки из газет, вышитая крестиком картина, распятие. Камин выломан и на месте дымохода зияла черная дыра, в которой скопились какие-то перья и клочья паутины. Впечатление жуткое. Я огляделась еще раз. Скособоченный зеленый буфет стоял с раскрытыми настежь дверками, в ящиках валялись рюмки, чашки, вилки, осколки тарелок. Я выдвинула ящик. Он был забит старыми карточками. На них были веселые женщины возле стогов сена, усатые молодчики на лошадях, какие-то молотилки, деревенские праздники с накрытыми прямо во дворах столами, на которых стояли румяные пироги, ракия, печеные поросята. Вот двое молодых, держащихся за руки людей, красивые, счастливые. А вот уже их свадьба. Через пару фотографий улыбающаяся женщина уже держит на руках кулек с малышом. Малыш растет. И уже идет в школу, держа за руку отца. Перед глазами шла чья-то жизнь с ее трудовыми радостями, маленькими, но такими важными событиями. Лицо молодого мужчины показалось мне смутно знакомым. Я стала перебирать карточки дальше. Они были черно-белые, но изображенные люди были такими счастливыми, что, казалось, все краски жизни плещут через узорчатые краешки глянцевых квадратиков бумаги.

Раньше фотографировались редко, только в самые важные мгновения жизни, и поэтому старались сделать фотографии радостными, чтобы потом вспоминать прошлое с теплым чувством. Сейчас мы нон-стоп жмем кнопки своих фотокамер в телефонах и выкладываем терабайты фотографий в соцсети, но их разглядывание уже не приносит той радости, с какой раньше перелистывали толстые фотоальбомы с картонными страницами, переложенными папиросной бумагой.

Я повернулась назад и увидела на краешке стола стоящую кофейную чашку. Она была перевернута. На дне была влажная гуща и от нее все еще шел ароматный пар. Я машинально всмотрелась в ее остатки. Узор отчетливо складывался в мужское лицо. Седые усы, шайкача. Чашка была теплой. Я поставила ее на стол и, рванув хлипкую дверь на себя, вышла на крыльцо. Оглянувшись, я увидела, что на двери прикреплено черно-белое объявление. С фотографии на меня в упор смотрел Чика Милош. «Родные и близкие сообщают, что отпевание и похороны Милоша Милорадовича состоятся на семейном кладбище 12 марта 1978 года»