bjakinist. : Пресловутый «Pasternak» Мих. Елизарова

(Елизаров М. Pasternak: Роман. — М.: ООО «Ад Маргинем Пресс», 2012. — 304 с.)

Сейчас, через десять лет, даже странно, что этот роман был воспринят лит. общественностью с какой-то звериной сурьезностью. (Впрочем, лит. общественность и к себе привыкла относиться зверски сурьезно). «Pasternak’а» назвали и «тошнотворным трэшем», и «блестящим русским реваншем», и «православным боевиком», и чуть ли не коричневой провокацией. Автора обвиняли в религиозном фундаментализме, нацизме и — самое страшное в лит. тусе! — в возможном латентном антисемитизме. Короче, страх, грех и ужас.

Я только сейчас удосужился прочитать скандальную книжку, валился от хохота и думал: ну, ребята, ну, молодцы! Обделались по самое горлышко, а молодой тогда автор лишь дирижировал процессом вашей саморазоблачительной дефекации. Ох, показали, как боитесь, как не терпите вы непредвзятого взгляда на ваши, так сказать, залежалые «скрепы», «ценности» и «устои», ставшие штампами.

Между тем, одиннадцать лет назад Елизаров явил подлинно философский роман в его первоначальном, вольтеровском варианте: «Pasternak» шутливо, но сатирически изображает основные социальные и духовные явления-искания нашего времени. Только к резвым ногам авантюрного «чтива» духовный потомок Вольтера приплюсовал кулачищи боевичка. И если вы человек не предвзятый, не повернуты на какой-то очередной «духовной» моде-доктрине, сардоническая улыбка на все время прочтения вам обеспечена.

Больше того, «Pasternak» показался мне художественно более цельным, чем составляющий с ним как бы дилогию культовый, но несколько подзатянутый «Библиотекарь». Внешне «Pasternak» довольно пестр, даже лишен последовательного сюжета в своем прологе и эпилоге. На самом деле, композиция его стройна и прозрачна, этот текст необычайно мускулист и поджар, он лаконично спортивен, а потому и короток. Потому и так бьет!

Капельку о сюжете. Первая часть, выдержанная в стиле советских повестей для подростков, напевно рассказывает о деревенском детстве Василька Льнова, в котором советско-послевоенные детали замечательно переплетены со сказочным миром детских фантазий и страхов, а также языческих обрядов и мифов. От дедушки-ветерана Василек узнает, что мертвый — он как живой, почему и дом ему строят, и живут при нем, пока совсем не истлеет, растворившись в природе. Труп же, в коем «душа умерла» — иное дело: он антиприродный, он типа антиматерия и антисистема, которая все живое (в смысле: «живое и мертвое», то есть природное) гробит. Носители-распространители ее — попы да книжники, а главный злыдень — некий демон Пастернак, который сгубит и благообразный любимый труп любимого дедушки.

Выросши в истинного богатыря на джипе, Василек Льнов станет непримиримо бороться с этим демоном и порожденными им силами сатанистов, сайентологов, кришнаитов, эзотериков, мормонов и т. п. Короче, со всей духовной плесенью 90-х.

Вслед за тем читатель погружается в историю Сергея Цыбашева, который из ипохондричного советского подростка, прибитого страхом смерти, вырастает в священника катакомбной церкви, православного фундаменталиста-воителя все с той же «пастернаковой» ересью.

Язычник и священник со своими двумя подручными оказываются союзниками и принимают последний для них неравный бой с полчищами адептов демона Pasternak’а, среди которых особенно эффектно выглядит когорта смертников-«трезвенников».

Финал романа согрет немеркнущим светом ламп прозекторской и являет собой, как будто, озорной триумф «пастернаковско»-базаровского отношения к жизни: будущие врачи учатся кушать с трупов, но и живчики трупы бодро комментируют свою погибель, этим, сдается, справляя праздник неунывающего язычества.

Ну, и где здесь фашизм, фундаментализм и прочие ужасы? Сплошной плюрализм мнений, которые, правда, как всегда у Елизарова, тянет назвать диагнозами. Автор внимательно исследует предрассудки, порожденные страхами, в их исторической последовательности — вот и всё. В «правде» Льнова и «правде» Цыбашева не больше истины, чем в вере «ересиарха» дворника Вити, который общается с богом «кишкой»: срет в кучу мусора и поджигает ее затем, — вот и вся молитва. Уж если кому и обижаться на Мих. Елизарова, так это верующим. Насчет них, кстати, авторский прогноз 10-летней давности не сбылся: с подачи властей официальная православизация страны пока только ширится.

Но громче всех кричала «противу» книжицы Елизарова общественность либеральная, чутко уловив нелюбовь к ней молодого перспективного автора. П. Басинский справедливо заметил — писатель плюет в свои же щи: вне либеральной общественной парадигмы елизаровские книжки к читателю не пришли бы. А. Латынина вступается за реального поэта Пастернака, квалифицированно, но чересчур всерьез критикуя придирки Елизарова к личности и творчеству великого ведь поэта. Великого, кто же спорит, пускай, он Михаилу Елизарову и не нравится.

Да на место супердемона либерализма-индивидуализма («человекобога» с текстами вместо души) мог бы претендовать почти любой наш классик первой половины ушедшего века: ярчайшие индивидуалисты Маяковский, Северянин, Хлебников, Катаев, Олеша, Леонов, Ахматова, Цветаева, Мандельштам, Хармс, Введенский… Просто травля Пастернака советской властью стала этаким навязчивым «знаком», мантрой нашей либеральной риторики 90-х, — и Елизаров «озлился»: «Имя с РЕЛИГИОЗНЫМ (выделено мной, — В. Б.) экстазом произносилось либеральной интеллигенцией».

Если же опираться на данности этой книги, то отношение Елизарова к вере=суеверию=фанатизму здесь полней всего выражает «ересь» дворника дяди Вити — она и есть смысловой ключ к роману, где всяк по-своему сходит с ума в своих духовитых духовных свершениях. Либеральная общественность создает свою «религию», коя в своих крайностях ничуть не хуже и не лучше символа веры Льнова или Цыбашева. А вот скепсис (думаю, мягко сказано) Елизарова к либерализму — общий для его поколения, и он есть результат тех социальных уродств, к которым привели страну усилия отечественных (и не только) квази-либералов.

Кстати, и советский проект, как показано в «Библиотекаре», остался в невозвратимом прошлом: пассионарии, его созидавшие, переколотили друг друга; власти приходится лишь морочить и «расслаблять» уставшую публику обертками прежних побед.

Дерзкий и зоркий (особенно по нынешним временам; и, повторюсь, озорной!) роман Елизарова оставляет у некоторых тягостный осадок (признание Л. Данилкина), потому что Елизаров не просто бесстрашно резвится, но и очень точно диагностирует «общество», избавляя его от иллюзий «о себе любимом». В данном конкретном случае — заставляя обнажиться по полной.

И, что очень трогательно, грешный перед классиком молодой тогда автор остается верным литературе, ее духу, ибо представить себе экранизации его вещей я не могу. Много они потеряют именно вне контекста литературного.

Так пожелаем же себе новых книг Михаила Елизарова!

5.02.2014