Илья ХУ4 : Белая песня черной тоски.

Не знаю теперь, придет ли весна. Раз от разу меньше верю, что отпустит совсем слепящая белизна эта. Оглянусь из темноты, а зима! Внутреннюю стужу наружной усугбляет, и всё иссиня серым видится; такое пустое, спокойное - до тревоги. Бесконечно раскатистое словно отрывистые удары в далекий колокол...

Будет ли тепло опять? Станет ли цветасто, весело? Возвратится ли куражом и птичьими трелями?

...минор перезвона колокольного лейтмотивом пронзает каждую уползающую из рук минуту, пришибая в снег ошметки радости. Замораживает, завораживает. Не бодрит, но в сон грузит, в забытье, - ближе к цели единой всего сущего - пустоте. Этот холод действует. Сковывает мысли и желания, заставляя не помнить чувств, отказываться от дурацкой болтовни и ненужных размышлений; молчать и думать. Ни о чем.

Зимой тихо. Замечали? Тише обычного, дольше и никчемнее.

А у меня гремит! Трещит морозцем в голове, жужжит чем-то, скрежещет железом по окнам, а после шумит в ушах... Морем... Студеным и черным, с проседью алюминиевой, кружевной, блестящей слегка... Тускло так... Светом прижмуренным зимнего солнышка.

Только я не омуль вяленый, чтоб рыдать со всхлипом жирным. Эта печаль - едкая и беспросветная. Проедает насквозь.

Бывал ведь отравлен непотребным счастьем до тошноты, наполнен под завязку; гнуло от него, ломало, разбивало на части им. Да только вот склеить не удалось ни чем. Ведь нет любви, и рассеялась давно иллюзорная дымка эйфории секундного счастья. Чураюсь этого, бегу. От себя срываюсь и ото всех; задыхаюсь, падаю; поваляюсь чуть, согреюсь в сугробе зарывшись, поднимусь и опять.

А вокруг тоскою вьюжит, моросит всяко, острой крошкой хлещет обжигая лицо.
Зима.