HeKTo : Сумбурно-пластилиновая старость

"Вот перед нами лежит голубой Эльдорадо
и всего только надо, нам поднять...." Ва-банк

А если не успел? Не успел закончить задуманное? Время отвели тебе на этой земле- недостаточно. Последние шаги по тротуару, а где и по бездорожью твоей жизни.

Старость?! Наверное. Даже ветер не так резво теребит мою, все еше густую копну волос....... Ветер тоже постарел и не бежит на перегонки.
А ведь когда-то ангелы всех оттенков глаз, кожи и волос-валялись под ногами в твоей комнате, смятыми бумажными номерами телефонов..... А ты выбрал себе одного, хранителя. Но она раньше тебя стала мятой скульптурой и ты положил ее в коробочку и спрятал от посторонних взглядов. Всю скукоженную и без цвета. Черно-белое кино. Без звука.

.........почему-то вспомнил детский сад, когда лепили всяких человечков, зверюшек. Что выходило плохо-перерабатывали или выбрасывали за ненадобностью, что получше-стояло на полках и на выставках. Но проходило время и все высыхало и теряло свои краски. И тоже, все собирали и выбрасывали, с полок, с выставок. Оставляли наверно только-шедевры. Поскольку лишь шедевры-не должны стареть.
-Успеть, успеть за отведенное время стать шедевром. Хотя бы перед своими детьми,- говорит мне дед.

-Слушай дед, а ведь паравду ты говоришь. Стремиться надо к лучшему,-что и смог сказать я. Понимаешь, я отказался от своей тени. Я ее попросил-не следуй за мной.
Моя тень устала следовать в никуда. Идти куда-то, за мной, каждый день чередуя алкоголь и наркотики. Просыпаться нипонятно где, засыпать нипонятно с кем. Все вокруг из пластилина.
Ты не веришь своим глазам, бьешь кого-то по лицу так оно и мнется, таким и будет-страшным и искаженным…..блядь, Доктор Живаго нах, Человечек в мире Франкенштейнов, имеешь свое законное Место на улице Вязов, Лектор Ганибал.

Маруся, Мария, Маша. Блядь. Старушка из квартиры под номером пятьдесят девять. Соседка. Дочка ее, все еше прокладывает своей семье дорогу грудью и, тридцати шестилетним влагалишем. Дочка, дочки соседки-модель. Румяненькая, с упругими сиськами и крутяшейся попкой восемнадцати лет. А ты? А что ты. Ты брынчишь мелодию стекла, в своей сумке-авоське.
..куда делись ангелы, с розовыми лицами и почему по улице передвигаются картонные маникены? Где родственные души?

Дед,-сказал я. Ладно тебе. Не думай. Все еше впереди.

Встретили девушку, модель.
-Привет,-говорю я. Может познакомимся. Ее монотонное пластилиновое эхо сообшает, что можем даже переспать не задумываясь.
-С дедом моим. Согласна?
Целуются. Она почему-то растекается коричнево-зеленой жижой по асфальту. Сто рублей и купюра американского производства. Лишь только ее картонный каркас, трепит единственное живое сушество помимо меня и деда. Ветер. Тошнит от этого папье-маше.

Идем дальше, молча. Он молчит о своем, я молчу о своем и, о нем.

Я думаю о том-а вот не дай бог так вот, нет, не как мой дед, а как все остальные-собирать бутылки, устраивать толчею в поликлиниках, срать на руки своих любимых, своей семьи. Оставлять след своих моршин-на только что положенный асфальт.

Мы пресели на скамейку. Я разлил по стаканам. Выпили. Идем дальше.

Что остается делать?! Сидеть и ожидать, того самого момента, когда съеденные, похороненные тобой люди из пластилина и картона-будут выворачивать тебя наизнанку от несварения. Нет,-сказал дед. Лучше умиреть в тишине, с широко открытыми глазами, смотря на небо в ночи, чуствуя на своих губах запах женшины, пусть и пластилиновой, пусть и папье-маше. И видеть, хотя бы одного человека рядом, который улыбается. Умереть в счастье.

Мы присели на ступеньки, вымошенные камнем, пару столетий назад. Я разлил по новой. Выпили.
-Задумайся сейчас, сказал мне дед и откинулся спиной на холодный мрамор.
Он смотрел на звезды и мечтал. В окаменевшие, ширико раскрытые, бесцветные глаза-залетали белые снежинки.