Безнадёгин : Тата. Ветер

Первая и вторая главы писались с учетки, которую я проебал.
Так что начало тут http://litprom.ru/thread49136.html
потом тут http://litprom.ru/thread49462.html
ну а потом, здесь:


Тата. Та-та. Та-ра-та-та. Та-та-та-ра-та-та-та. Имя превращается в песенку. Песенка превращается в сказочку. Сказочка превращается в быль. Быль превращается в историю. История превращается в скучную главу из учебника, которую читать утомительно, а разрисовывать похабщиной страшно. Я возвращаюсь к Тате. Возвращаюсь к тому, что осталось от Таты. От светловолосого образа тоненькой девочки рядом со вздувшейся обшарпанной зеленой стеной общаги.

Я выхожу из комнаты женщины лет тридцати, из кухни выходит ее сын лет восьми. Неловко молчу. Хочется сказать, что-то, типа: «Как дела?, а в голове крутится: «Я ебал твою мать»- эта история оттуда, из две тысячи двенадцатого. Тата в тот вечер дремала, отвернувшись к стене под крики быдла, ломившегося в дверь ее неуютной, отвратительно чистой, комнаты. Напротив, на стене был нарисован акварелью клоун. Клоун с говном на голове. Это сделали мы. Зачем? Не знаю. После я уехал от нее, чтобы выгореть.

Выгореть.

Я выгорал дотла, обнимаясь с потрепанной шлюхой, бывшей секретаршей моего папаши. Забывал все на свете, опрокидывая в себя рюмку за рюмкой, перемежая водку с шампанским, купленным здоровенным приблатненным малым, что сидел с нами в забитом народом кафе. Я забывал всё, что было и проклинал всё, что будет, шепча на ухо милые гадости этой женщине, у которой позже проснулся. Ведь будет только хуже.

Я слабый испорченный ублюдок, прочитавший пару сотен книг, из которых я вынес только одно- герои умирают бесславно, романы заканчиваются виселицей, тихое и доброе мясо пеленает чужого ребенка в чужой квартире с чужими песнями в плейлисте и чужими фотографиями на рабочем столе. Герои войны бессмысленно сгорают в красных от жара танках. Герои книг сгорают на белых лоснящихся честностью страницах. Я никогда не хотел быть ни первыми, ни вторыми, поэтому я выбрал самый отвратительный из всех путей- убегать, чтобы выгореть.

Когда те самые сраные чувства, которые заряжают револьверы и дрожащими пальцами распаковывают пачку с бритвенными лезвиями в ванной, подступают к кадыку, я бегу. Дезертирую из любой армии в любой войне. Любовь. Желание обладать. Вера в то, что можешь быть счастлив, только рядом с этой женщиной. Мечты о домике затерянном в бескрайней яркой степи.

Дешевая, банальная хуйня.

Зачем растягивать сцену разочарования на недели, месяцы, годы? На пластинке бытовухи слишком много царапин. Прежде прекрасная ария выхолощенного оперного толстяка превратилась в шум фантика в руках у глупого всхлипывающего мальчика, запертого в темном зале сельского дома культуры.

Разбить к чертям этот блядский монитор на стене. Устроить этот блядский пожар. Бросить в блядский огонь блядскую суку, которая проводит тонкими блядскими пальцами с френчем по моей руке, еще пару часов назад дрочившей на молодую Гинзбур в роли Шарлотты.

- Сейчас придет Лешка, давай напоим его пивом и водкой, а когда он начнет барагозить станем угорать?
- Главное, чтобы не начал ныть. Когда ноет, он невыносим.

Позапрошлый февраль. Отвратительный кабак. Тупой ухмыляющий пьяный Леха. Барагозить он не начал. Водку пить отказался.

- Давай избавимся от него, он скучный.

Серый тяжелый снег с дождем. Ветер над грязной тротуарной плиткой. Город, похожий на трещину в асфальте.

- Ладно, старина, мы потихоньку двинем
- Созвонимся

Припаркованные как попало машины. Улица, отвратительная, как вздувшиеся вены.
- Вань, а пойдем к моргу? Может быть, там сейчас разделывают трупака.
- Пойдем, Тата

Неказистое серое здание. Синий стерильный свет. В окно можно рассмотреть ряды с холодильниками. Ни одного трупа. Только ощущение такой непролазной бессмысленной и огромной тоски, от которого хочется смеяться до слез и орать в сырую ночь какую-нибудь глупость из обоймы « Мы всегда будем вместе»

Тата растворяется в синем свете. Прошлое вымарывает из себя грязь и пыль. Предстает обнаженной девушкой с упругой задницей и острыми яркими сосками на налившейся белой груди.

В дверь квартиры вливается Анечка. Анечке едва ли есть 18. Она скованно жестикулирует маленькими пальцами на красивой несильной руке. В сумке у Анечки листки с аккордами. Я смотрю на нее глазами, которые последние несколько дней видели лишь ценники напротив водки в меню местных баров.
Анечка, наверное, сбежала от своего мальчика. Такого обычного дурака с мотивирующими цитатами в голове.

С каждым годом все скучнее.

Давай, играй, Анечка, свои песенки. Иди, Мишенька, к своему успеху, пока я буду ебать твою девочку. «Целая неделя — нескончаемый день, и полгода — беззвёздная ночь». Пальчики перебирают струны. Хорошая добрая песенка от сгнившего под холодной сибирской землей Егора.

Тупик.

- Может, не будем этого делать?

Да нет уж, теперь будем. Аккуратно, не спеша, боясь показаться сильными. Анечка кричит. Ванечка учащенно дышит. История, которой несколько тысяч лет.

Худенькое зимнее солнце теряется за острыми краями крыш новостроек. Я возвращаюсь с остановки. Вот он- я. С пустой мошонкой и пустой башкой. Приходи, бери, играйся. Или уходи, пиши стихи, прижимайся к дураку Мише. Мне похуй.

Однажды я сбежал от женщины, когда увидел на ее столе фотографию, где мы сидели с пивом на бревне в желтом осеннем лесу. От Анечки я решил сбежать, как только она подняла с земли презерватив, выпавший из моего кармана, и утащила его с собой в детскую комнату дома родителей.

Та ночь закончилась утром у одной из моих подруг, походившей на куклу в красивом наряде и пряничном домике. На куклу, которая пытается петь, не умея петь. Я пришел к ней пьяный, как свобода и уехал от нее пьяный, как шепот приговоренного. О ней я тоже напишу.

Возвращаться к Тате. Нести чепуху. Собирать из осколков совсем другую картинку. Плевать в лицо нищей чужой любви. Все это то, чем мне нравится заниматься в дни, когда я тону в трясине милого равнодушия.

Однажды Ванечка выебет ваших сестричек и женушек. Вы попробуете избить Ванечку, а он беззлобно улыбнется вам из-под капюшона малолетки, нюхающего клей в вашем подъезде. Он никогда не появится ни на одной из забитых вами стрелок. И вы никогда не догоните Ванечку в черных подворотнях, потому что ему некуда бежать. Ваня откроет бутылку хорошего джина и ваш ебаный мир умрет, вместе с обоссаным бродягой на скамейке вечерней автостанции.

Я надеваю куртку.

Теплеет.

То, что еще вчера было грязным и серым сегодня чуть светлее. Где-то в груди плавает в мятежной свободе последнее доброе теплое. Крымская степь, бесконечная синяя степь с тремя ветряками на востоке и черным волосом обрыва, за которым медленно дышит огромное море. Солнце катится по горизонту, трава слегка прогибается под телом бездомного солнца. Я застыв, наблюдаю как с чистого неба срывается на безгрешную землю, белая, как детство, чайка. Крик. Дверь маршрутки отъезжает в сторону и меня зашвыривает внутрь волна озверевшей несчастной страны. За окном тает город. Тата просыпается в объятиях какого-то клубного мажора. Я засыпаю, убаюканный песней весны.

Следующая остановка-ветер.