Абдурахман Попов : Грязь

с АЛ



Был такой период в жизни - по утрам я шёл на работу через вокзал, спускался под мост, дожидался состава и кричал в мелькавшие передо мной окна. Я орал так, что чуть не лопалась глотка.

ОНА ИЗМЕНИЛА МНЕ

ОНА ИЗМЕНИЛА МНЕ

СУКА, ТВАРЬ, ГОСПОДИ, БЛЯТЬ, БОЖЕ, БОЖЕ, БОЖЕ!!!

Вот, что я кричал поезду. И поезд сходил с ума, сходил с рельсов. Ну да. Я перешагивал шпалы и продолжал свой путь на работу, покашливая - слегка, чтобы не привлекать внимания. Покашливающий мертвец, бредущий на свою мертвецкую работу, с заходом в аптеку.

А по вечерам, после работы, я заворачивал в гадюшник и сидел там - отстранённый и печальный разъебай с портвешком. Среди таких же, с разной степенью сломленности, ничтожеств. Их было много - батальоны и полки. Я смотрел на них и думал – «Яйца мужика в руке Божьей, братья". А вот всё остальное, напротив, - в наших. Отчаяние, страх, уныние. Всё то, с чем приходишь к сороковнику. Вот здесь и проявляется свобода выбора - свобода форсировать и комбинировать эти самостийные процессы. Это как делать ерши в бетономешалке. Чтобы сразу и до самой скоропостижной. Тут каждый сам себе буфетчик.

Вобщем, добром бы это всё не кончилось, потому как я сорвал себе глотку и уже не мог делиться своими болями с поездом. Но мне хотелось шагнуть под него. То есть, мне хотелось ещё пожить, но и под поезд шагнуть. Такой вот похмельный дуализм. Я просто не был до конца убеждён в том, что я конченый человек. Мне всегда не хватало уверенности в себе. Меня, как и всех, с детства нафаршировали иллюзиями. А иллюзии - это то, что труднее всего просрать. Но я работал над этим. Жену я уже просрал, к примеру. Вот жену просрать очень легко.

- Хочешь меня ударить? - спросила она.
- Нет, малыш, что ты. Нет.
"А вот убить - да", - подумал я.

- Не обращай на нас внимания, дружок, - сказал я сыну, - живи своей жизнью. Мы с мамой говна не стоим.

Сын, правда, ничего не понял. Ему недавно испонилось четыре годика.

Но есть и профессионалы в деле полномасштабного, бескомпромиссного просирания жизни. Не такие как я, не сторонники полумер. Знал одного такого. За два года интенсивного пьянства от него отвернулись дети, жена и мать с отцом. А больше отворачиваться было некому. Зато, кстати, эти отвернувшиеся, сплотились между собой. Это хорошо было заметно на похоронах всепросравшего горемыки.

От всего этого в высшей степени вероятного говна меня спасла Золушка. Я встретил её в один из дней, наполненных пустотой.




Кровь из рассечённой брови может залить весь мир. Для пацана это знание из разряда неизбежных. Неизбежных, как горе или первая эякуляция.

Вот цифра - 13. Мне было почти тринадцать и я обнаружил, что у меня есть хуй. То есть, кажется, он и раньше был, но меня это мало интересовало. Теперь же всё изменилось. Я боялся прикасаться к нему. Там что-то очевидно жило своей жизнью и хотело вылезти наружу. А я не хотел этого, мне было жутко.

Я боролся со стояком так: брал мамин дезодорант и брызгал им в область мошонки. Помимо всего прочего, я считал это дополнительной дезинфекцией. Определённо, тут имела место какая-то патология. Или слабоумие. Определённо, я был счастлив в те дни. Я был самим собой.

И сейчас, весной, я иногда чувствую себя как-то странно – проклятая сирень пахнет маминым дезодорантом.

У Самары тоже была мать. Её звали Золушкой и она намывала школьные коридоры. Она выглядела нехорошо. Она выглядела, как Золушка, которая не попала на бал, спилась и которую похоронили заживо. А потом выкопали и трудоустроили техничкой. По всему видать, у неё была бурная молодость. Её груди болтались в такт швабре. Лифчик она не носила.

После грабежей, поджогов и убийств Самара навещал свою мать в школе. Для своих пятнадцати лет это был довольно здоровый пиздюк. Поговаривали, что Самара сношался со своей мамашей в кибитушке, где хранился уборочный инвентарь. Что она отсасывала у него. Много чего поговаривали. Так или иначе, Самара был грозой щеглов. Был нашим кошмаром.

Я выдумал ему кучу смертей, разнообразных и жутких. Но кое-кто переплюнул мои фантазии – в девяностые, при делёжке местного рыбного рынка, по голове Самары раз шесть или семь проехался джип. С такими же, видать, школьными хулиганами на борту.

Но в моём детстве Самара не хотел подыхать. Он исправно отбирал мелочь у малолеток и всячески издевался над нами. Он решил проблему со стояком, это было видно. Он не был озабочен этой бедой так, как был озабочен я. Он был большой затейник. Как-то раз он отрезал лапки у новорожденного котёнка, и засунул их за пазуху четырём девочкам. Он накормил третьеклассника мясцом, вытащенным из своих собственных зубов. Однажды, при помощи плоскогубцев, сломал ухо пацану из параллельного класса. Это был кристальный ублюдок, наслаждавшийся жизнью. Я таких много видел потом.

Я же сходил с ума. Мне не с кем было поделиться своими страхами. Мать с отцом разговаривали через меня уже больше месяца. Если бы не было меня, то они сделали бы посредником кота. Или телевизор. Или люстру.

- Скажи ЕМУ, чтобы почистил рыбу, - говорила мне мать.
Отец, сидя в полуметре от матери, отвечал МНЕ:
- Пусть сначала уберёт из ванны тазики.

С такими больными на всю голову родителями было не до бесед о пубертатных отклонениях.

Теперь ещё одна, последняя цифра – 11. Это случилось одиннадцатого сентября, в мой день рождения. Я проснулся рано утром. Отец с матерью собирались на работу. Молча. У меня в ногах спал кот. Мне исполнилось тринадцать. У меня стоял. Впереди было счастье или страдание. Я ещё не определился. Я не стал открывать глаза, но зато раскрыл ладонь. Ждал, что мне что-нибудь положут в неё. Какой-нибудь подарочек. И поцелуют меня, по очереди, как это бывало раньше.

Входная дверь дважды хлопнула, с промежутком в минуту. ОНИ не хотели идти вместе. Я ничего не дождался. Встал и пошёл в туалет. Я не мог поссать из-за стояка. Стоял и смотрел на хуй. И он стоял и смотрел на меня. Мы самозамкнулись. Но в недостаточной мере. Я сел на унитаз и наклонился. Потом наклонился сильнее. И ещё чуть-чуть. Я высунул язык. Всё было тщетно – он был недосягаем. Я поднялся с унитаза и решил в будущем серьёзно заняться гимнастикой.

В школу я опоздал. Я шёл по пустому коридору и размышлял - не лучше ли будет вернуться домой и повторить попытку, теперь уже из положения лёжа.

И тут навстречу мне, прямиком из ада, вывернул Самара. Деваться было некуда. А бежать я не хотел. Самара подошёл ко мне вплотную. У него были красные глаза. Он улыбнулся мне. Я похолодел от этой улыбки. Самара взял меня за ухо, подвёл к стене, отпустил ухо, погладил по затылку и разбил мне голову об школьную стену.

Я сидел, прислонившись к стенке. Самары не было видно. Да вобще ничего не было видно. У меня со лба текло не переставая. Я поднялся и побрёл по стенке, сам не зная куда. И попал в объятия Золушки.

- Ты что это, татарчонок? Как тебя угораздило?
- С лестницы упал.
- Ага – упал и покатился, да?

У неё был приятный голос. Несмотря на то, что она была матерью отвратного ублюдка, у неё был приятный голос. Она взяла меня за руку и повела к умывальнику. В раковину капало красненькое. Капало и капало. Золушка бормотала что-то, прикладывая к моему лбу какие-то тряпки. Потом она раздобыла йод. Мы были одни и у неё были ласковые руки, от неё пахло мылом. Я расплакался. И пару раз назвал её мамой.

Там в умывальнике ничего более не случилось. Я вернулся в пустой дом с забинтованной головой. Я разделся догола, встал перед зеркалом и выдавил лишнее.



Старухи (помимо тех, что хочется обойти стороной) делятся на два типа – тех, кого хочется прижать и тех, к кому хочется прижаться. А я встретил бабулю, которой доверил бы оплакать меня.


Мне было сказано так:
- Без тебя будет лучше. Оставь нас. Ты тянешь за собой на дно. У нас с тобой нет будущего.

Мне сказали это по телефону и положили трубку. И я не мог демонстративно вскрыть себе вены или засунуть голову в духовку. На таких мероприятиях нужен зритель – для такого труса, как я, это необходимо.

И я вышел из дома. Не в гадюшник, и не под мост. Куда глаза глядят. Откуда ветер дует. До ближайшего киоска. «Я конченый человек» - сказал я себе. «Чмо и пидарас» - добавил я.

Я шёл мимо сквера. И увидел на лавочке старушенцию в пальто и платочке. Она кормила голубей пшеном.
Я присмотрелся повнимательней. Бабуля была вылитая Золушка, только сильно постаревшая. Я был бы почти уверен в этом, если бы не знал, что она умерла от рака поджелудочной железы через полгода после того, как остановила мне кровь. Преподавательский состав собрал копейку на её похороны.

Я подошёл к старухе. Нет, не Золушка. Совсем нет.

- Здрасти, бабушка, - сказал я, сам не знаю зачем.
Бабуля подняла на меня свои незрячие глаза и сказала:
- Здравствуй, татарчонок. Как твоя голова?