Альберт Вонидло : Чокнутый

Когда ты стоишь у писсуара, придерживая руками расстегнутые штаны, а в твою шею сбоку упирается лезвие ножа, время тянется медленно. Чертовски медленно.
Скосив глаза вправо, я мог видеть зеркало над умывальником, а в нем – отражение висящих на стене часов и стоящего за моей спиной юношу – или это был мужчина? Ветхие не от моды, а от времени джинсы, стоптанные кроссовки, длинные сальные волосы, разделенные на прямой пробор тесёмкой, жидкая борода – я всегда затруднялся с определением возраста этих людей, застревающих в юношестве до сорока пяти.
Он приставил нож мне к горлу, когда я собирался застегнуть штаны. При любой попытке заговорить нож проникал в царапину на моей шее на миллиметр. Вроде бы немного, но, чтобы испытать приступ панического страха – вполне достаточно, можете мне поверить.
И я стал смотреть на часы. В отражении стрелка двигалась в обратную сторону. Рано или поздно, подумал я, сюда кто-нибудь зайдет, и диспозиция поменяется. Может быть, он меня отпустит, а может и убьет. В мыслях мы легко выбиваем ножи и пистолеты из рук шпаны, но когда этот нож в пяти сантиметрах от кадыка, душой овладевает удивительное покорное равнодушие.
- Если ты умрешь сейчас, в эту секунду, что будет с тобой дальше? – голос тихий и немного замедленный (наркоман?).
- В с-смысле? – мой голос задрожал, я прокашлялся, царапнув кожу о лезвие.
- В прямом. Деятельность сердца прекратится от кровопотери, мозг перестанет функционировать. Что будет с тобой дальше?
- Я умру.
- Не заставляй меня повторять банальности о бессмертной душе… Ты, вероятно, атеист?
- Скорее, агностик. (говорить, говорить, говорить, о чем угодно, поддерживать любой разговор, вертелось у меня в голове.)
- Неважно. Чтобы нам не останавливаться больше на этом пункте, скажи мне – ты помнишь время, когда тебя не было?
- Нет.
- Ты представляешь время, когда тебя не будет?
- Тоже нет.
- Так как ты можешь судить о том, что есть, а чего нет? Ты вечен, это всего лишь вопрос формы. Вода, вылитая из бутылки в стакан – все равно вода. Она не умирает, а просто меняет форму. Так куда ты попадешь?
- Имеется в виду рай-ад?
- Именно.
- Не знаю.
- Это был очень простой вопрос, амиго. Два пути, вверх и вниз, где ты окажешься?
Или он издевается, растягивая извращенное удовольствие от наблюдения моего страха, или он из тех фриков, которые подходят к тебе на улице и предлагают с ходу, через них, обрести бессмертие.
- Думаю, посередине. – я немного сдвинул корпус, что позволило мне лучше разглядеть собеседника. Около тридцати. Запущен, но не грязен. Похож на лидера стайки толкинистов, выезжающих в субботу на электричках в Подмосковье и поющих дурными голосами песни эльфов у костров.
- Вот. Главная ваша проблема. Посередине. Вы живете посередине, туда же и хотите умереть. Только знаешь, в чем загвоздка, амиго? Нет середины. Так куда – вниз, вверх?
- Не знаю…
- Так узнаешь сейчас, мразь! – он ударил меня локтем по затылку и прижал лицом к кафелю. Лезвие прочертило на моей шее небольшую кривую, тут же набухшую выступившими капельками крови. – я тебе шанс поговорить перед смертью даю, что ты мне блеешь тут!
- В ад! – наверное, не надо было кричать, но я очень испугался. Так, что готов был даже умереть, лишь бы окончилось это ожидание смерти.
Мой крик, как ни странно, успокоил психа. Он явно расслабился, похлопал меня рукой по плечу и убрал нож от горла – не совсем, однако ж, теперь лезвие находилось сантиметрах в пяти от шеи.
- Почему, амиго? Тебе хочется вечных мук?
- Нет.
- Так зачем ты живешь для ада? Все очень просто – живешь честно, иди в рай, а плохо – тебя ждет ад. И ты не можешь сказать, что тебя не предупреждали – ты же знал обо всем.
- Человек слаб…
- Да ла-а-адно….. – голос психа был наполнен такой холодной иронией, что мне показалось, на моей шее выступил иней. – От тебя же не просят прыгнуть в длину десять метров или против Тайсона на ринг выйти. Все, что ты должен делать – это порядочно, честно жить. Скажи, неужели так трудно – жить честно?
- У меня дети…
- Кому от этого хорошо? Чему ты их научишь?
- Я… я постараюсь… - я пытался говорить «на волне» моего визави. Мне уже было ясно, что человек этот сдвинулся на идее противостояния злу всего мира. - …сделать… вырастить их хорошими людьми.
- Эй, заливать мне здесь не надо! Если ты знаешь, что такое хороший человек, почему сам не стал им? Или ты научишь их лгать и быть хорошими в той степени, в которой это поможет им вписаться в… в этот.. – голос его сорвался на визг, - …в этот зоопарк? Лгать и изворачиваться, чтобы натянуть на себя дорогую тряпку? Предавать, чтобы ездить на автомобиле, лучше, чем у соседа?
- Я п-покаюсь. – мне снова стало до одури, до сморщенной мошонки страшно, когда он стал плеваться в разговоре – я чувствовал, как роса из его рта оседает на моей щеке.
- Так почему – заорал псих так, что я зажмурился. – Почему тебе, чтобы раскаяться, надо сначала ощутить нож у горла? Почему ты поймешь, что живешь неправильно, только когда я начну убивать тебя? Почему ты отмахиваешься от меня, когда я пытаюсь спасти твою душу и поговорить с тобой? Почему я должен заставлять тебя быть честным?
- Не надо убивать меня.
- До вас невозможно достучаться, если не убить! Вы больше не верите в слова, не подкрепленные ножом! Только под дулом пистолета вы начинаете думать о своей жизни!
Он уже рычал, но через этот рык прорывались рыдания. Да, он плакал, по-прежнему сжимая в вытянутой вперед руке нож, нацеленный в мою шею. Я почувствовал, что мое лицо искривляется в гримасе, а в горле набухает комок. Мне вдруг стало жалко себя, свою буксующую бессмысленную жизнь, свои мечты, о которых я уже и не вспоминал.
- Прости…. Прости, я не буду больше… Это все, что я могу сказать…
Мы стояли в туалете торгового центра и ревели – тридцатилетний мужик, придерживающий руками расстегнутые штаны, а за его спиной – дерганый невротик с русой бородой и зачесанными на пробор волосами.

…….

Оказалось, что в туалете мы были не одни – «засидевшийся» на очке подросток, увидев через щелку в двери, как к моей шее приставляют нож, с кроссовками забрался на сиденье и, потея и жмурясь от страха, отстучал эсэмэску ожидающей его у кафе девушке. Трижды – она долго не могла поверить.
Когда охрана вломилась в туалет, псих даже не попытался сопротивляться. Бросив на пол нож, он поднял руки с раскрытыми ладонями навстречу вбежавшим, улыбнулся, и закрыл глаза. Он продолжал улыбаться, даже когда его повалили на пол и тяжелый ботинок охранника разбил его рот в кашу.
Когда психа выводили, я на секунду поймал его взгляд. Он попытался раздвинуть разбитые губы в улыбку и мне показалось, что он прошептал – «Прощаю».
Дело завели, хотя я не писал заявления. Это был уже не первый случай – его опознали четверо «пострадавших». Следствие имело шанс отправить его в психушку, но, почему-то, избрало более жесткий вариант. Молоденький адвокат, ценный не знаниями, а энтузиазмом, собрал даже суд присяжных, но стоило прокурору провести параллель между психом и усилением международного терроризма, как вынесение вердикта о виновности стало делом решенным.
Ему дали шесть лет. Просидел три – на таёжной делянке его зверски убили пьяные одуревшие уголовники. По непонятной уже причине поглумились, привязав умирающего к дереву и растянув ему при этом руки.
Тело пролежало в морге тюремного лазарета три дня, а потом пропало – то ли, не занеся в ведомость, отгрузили местным гражданским медикам, то ли просто перепутали с другим.