нобелевский лауреат : Стена

Часть первая

Шел мокрый снежок. Или, точнее, спотыкался и падал. Хотя, про погоду так не скажешь. Ну, неважно. Спотыкался и падал Иван, высокий худой парень, ослепленный навязчивой плаксивостью предвесеннего неба. А где-то кто-то его ждал. И не знал, что существует такой человек. А Иван тоже не знал, что его ждут. Потому и не спешил. Однако чего таить, – был такой грешок, – он все же верил в глубине своей небольшой, серой души, что кто-то ждет его и будет ждать всегда. Опять же, не доказано, что именно такой возвышенный стимул побуждал идти этого «прохиндея с лицом римского патриция», как выразился о нем бывший друг. Но, с другой стороны, никто еще не доказал обратного.
За школьным стадионом показался ряд чахоточно-румяных хрущевских пятиэтажек. Что ждало его дома? (Пора бы уже ему добраться.) Нестиранные вещи. Поддельные чеки. Нищая мебель. И голая, безобразно голая стена, за которой с изумительной отчетливостью слышался голос соседки.
Немного о ней. Ну, во-первых, это была особа немолодая. Что еще сказать… Сын-инвалид.
Смешной случай. Иван как-то разговорился с этим парнем, а потом помог ему вынести на помойку старое кресло (пятый этаж все-таки!) Так эта чокнутая с чего-то решила, что теперь они друзья, и при каждом удобном случае зовет его в гости. Все банально. Она где-то прознала, а может, он сам сболтнул, о ремонтах. Ты же, мол, делаешь. Вот и нам сделай. Мы заплатим тебе, конечно. Сколько? Ох, как-то неравно получается! Дима для тебя все, он всю ночь готов сидеть, твой ноутбук чинить… Ну, да, обращался к нему разок. Так за кресло же, за таскание… Эх! Пришлось делать ремонт бесплатно. А у Ивана такой характер: нате, подавитесь вашими деньгами, если вы меня обвиняете в небескорыстии. То есть, желание, причем болезненное, казаться не только тем, чем являешься. Ну, опять же, с этими обоями, потолками, будь они неладны, линолеумом, балконом: ведь жалко ему, а показать себя охота бессеребренником. Может быть, качества-фантомы служили подпорками разросшейся самости, чтобы она не упала в своем иллюзорном пространстве.
– Ну, что, где сейчас объекты делаете? – кричит соседка через стену.
– Рядом. В новостройках возле парка.
– А к нам зайдешь? Димочка тебя так ждал.
Зачем видеть друг друга, если все слышно через стену?
– Да… можно, Марина Александровна. Сейчас, минутку.
Вот он дурак, не хватает воли отказаться! Иван с надеждой ускользнуть – «по срочным делам» - приоткрыл дверь, но…
– Проходи, дорогой! Очень ждали тебя.
Дверной проем принял форму лиры, уподобившись хозяйке. Даже советский шкаф и прихожая в узком коридоре покраснели он волнения и радушно расступились, пропуская его в гостиную. А там уже стоял накрытый стол.
– Рассказывай, как у тебя бизнес продвигается.
Отодвигая стол, чтобы устроится на диване, Иван невольно вспомнил недавнюю встречу с клиентом. «Узнаешь меня? – окликнули его на выходе из столовой. – Когда деньги отдашь?» Высокий мужчина с проседью, но еще крепкий, держал в руке ржавую трубу. Рывок, задыхающееся небо, дрожащая от голода земля, жаждущая его поглотить, помчавшийся наперехват прохожий – все происходило с явным нарушением пространственно-временных связей. Как он оказался во дворе супрематической громадины жилого дома, как клиент опередил его, иначе невозможно понять. Спасло чудо: рядом проходили двое сотрудников полиции.
– Нормально. Ну, так, потихонечку расширяемся.
Из кухни уже вернулся с горячими кружками располневший, скованный нейролептиками Дима.
– Да что же ты поднос не взял! – нянчилась с ним мать. – Ты таблетки свои выпил? Уже восемь часов.
Из-за кроткого характера он давно смирился с тотальной опекой и даже отчасти стал нуждаться в ней, сделавшись похожим на гигантского пупса с интеллектом программиста:
– Да, выпил. Ты, Иван, что сейчас читаешь?
– Газеты. А что еще читать?
– Я пытаюсь сделать краткий конспект учения Иовина. Вкратце передать систему.
При упоминании этого имени Иван подавился.
– А что, там есть система? Я думал, автор пишет некий авантюрный роман на оккультную тематику, где вместо злодеев герой борется с низшими слоями поля, побеждает рыхлую ауру больного, подключается к космосу. У Иовина нет никакой системы.
– У Иовина нет никакой системы! – горячо подхватила мать. – Послушай, что тебе Ванечка говорит! Сыночка, очень плохо на тебя действует все это! Он, как только напишет какой-нибудь трактат, сразу попадает в больницу. Религия это для здоровых людей. Он вообще не умеет отдыхать. Постоянно или читает, или осваивает новые программы по компьютеру, что-то пишет. Ты, Ванечка, наверное, тоже не отдыхаешь?
– Да нет, я сплю как покойник, – отчего-то смутился Маркелов. – Я просто не понимаю, Дмитрий, ты ведь умный человек, а подсел на какой-то детский сад. Я понимаю – изучать Хайдеггера, но изучать Иовина?
– Дима, что ты такое нашел в Иовине? – Ирина Александровна, ощутив поддержку, пошла в наступление. – Ну, расскажи? Чем он тебя так привлек?
Дима с доброжелательной невозмутимостью отражал удар:
– Он пишет, что любовь к Богу является основой всего. Когда любовь к Богу отходит на второй план, человек начинает болеть, с ним происходят различные неприятности, он теряет близких людей.
– Да ведь это не ново. В чем тут отличие от христианства, например?
– В христианстве как? – самое главное – спасти свою душу. А у Иовина…вся суть в языке. Надо упростить, оживить язык. Тогда между сознанием и Богом будет меньше преград.
И так далее, в том же духе. Разговор постепенно переходил в исповедь Марины Александровны о своем семейном прошлом.

Марина Александровна долго не могла уснуть. Ножевым ветром сожалений распахнулась форточка души, и оттуда вылетело любимое и ненавистное былое: тридцать лет жизни с мужем гигантскими культовыми сооружениями следовали в какой-то ужасающей процессии теней. Ожившая свекровь душила ее стальными пальцами, муж разнимал их, угрожал матери, потом угрожал ей, лез в петлю, бренчал на балалайке, побеждал на конкурсах, изменял со своими студентками, все это рассыпалось многотонными блоками известняка, из которых почему-то собиралась школа, где она работала библиотекарем. Директор говорит: вам бы завучем по воспитательной работе идти. Бескрайняя материнская энергия выплескивается в кружки, мероприятия, викторины, которым нет конца, как и молодости. Да, в сорок она еще выглядела на тридцать. Закрыть форточку, а то сквозняк. На улице восхитительно свежо, даже больно от этой кристальности. Неужели жизнь прожита зря? Ведь у нее двое детей, двое внуков от дочери, сыночек заболел, в нем сейчас – ее смысл, она – барометр своего сына. Но что-то неотступно грызет, заставляет желать невозможного, окунаться в волны прошедшего с безумной мыслью остаться там навсегда – и духом, и плотью, все сделать по-другому. Что объединяет прошлое и настоящее, кроме рифмы? Тогда – звезда, теперь – потерь… Доченька Наташа – кем твой взор погашен… Ни любви, ни надежды, ни ласки ты не даришь, единственный друг. Ледяны мои окна, как в сказке, и недвижен луны полукруг… Я так тебя устала ждать… Едва держусь, как лист осенний, за ветки глупых опасений… Я так тебя устала ждать… Конечно, пятую книгу ее стихов раскритиковала одна учительница, и она махнула рукой на свое «творчество», но вот похвалили же сказочную пьесу «Мальчик-лень», даже сказали, что это надо в учебники.

Порванными струнами плыли облака, и лазурь тосковала в мучительной немоте. Ивы тоже мечтали взлететь и отчаянно махали неоперенными ветками. Даже монументальные многоэтажки вспоминали о том, что на самом деле они – замаскированные космические корабли и начинали ронять кровлю и освобождаться от кирпичей. Увернувшись от кусочка черепицы, Марина Александровна поднялась на крыльцо парадной и набрала квартиру на домофоне. Ее подруга, Леночка Совкова, наверное, уже заждалась. Вот ведь как интересно получилось: такая бледная, бесхарактерная девушка, после первого неудачного брака вдруг удачно выходит замуж. И он ей и бриллианты дарит, и к матери ее ездит, и вместе они путешествуют. И, действительно, вторая половина жизни счастливая. А у ней – ни второй, ни первой… Наверное, было что-то хорошее. Но какая-то вечная нищета… Как это вы так: никогда никакого платья доченьке не купите, никакой кофточки, удивлялась соседка. Потом, после развода, встретился Борис. Как она страдала, если хотя бы день его не видела. Писала ему творческие письма… Буквально сгорала в своих чувствах. А сейчас все притихло, погасло. Куда все делось? Может быть, это из-за Сашки. Она, как говорится, разменялась. Почему у нее к этому человеку – замечательнейшему человеку, – интеллектуальный, тактичный, – с которым можно поговорить по любому вопросу, который за нее жизнь отдаст (как он героически дрался на остановке с пьяными подростками, когда ее оскорбили) – прошло чувство?
В то же время в той же парадной Маркелов лихорадочно приклеивал свое непритязательное объявление «Ремонт квартир». Его ведь могли принять за расклейщика, – а это похуже, чем грузчик. Маркелов дорожил своей иллюзорной репутацией, как собственной жизнью. Неожиданно вошла красивая женщина, в которой он не без ужаса узнал Марину Александровну. Та, в свою очередь, застыла в недоумении, наблюдая, как он бешено сорвал какой-то листочек с рекламной доски и спрятал в пакет.
– Ванечка, здравствуй!
– Здравствуйте! Я вот…материал собираю. Для повести. Тут такая смешная реклама просто висела. Решил, вот, взять…
– Такая неожиданная встреча! Ты еще и повести пишешь? Какой ты талантливый, просто во всем! А я, вот, к подруге иду – как раз по поводу проведения литературных чтений. Она – редактор издательства.
– Ну, не то, чтобы я такой уж писатель…
– Представляешь, какое совпадение! Просто судьба.

Так среди его мифических качеств появилось еще одно: литературный талант. Впрочем, Иван, в отличие от большинства начинающих писателей, был не настолько глуп, чтобы придумывать что-то самому. Вместо этого он взял несколько глав из «Подростка» Достоевского, изменив имена героев, несколько глав из «Крота» Мережко, тоже изменив имена, залил все это в генератор случайного порядка слов и получил на выходе нечитаемый бред, отвечавшим всем критериям постмодернистского романа.
– Дима считает тебя гением, – часто повторяла Марина Александровна на домашних чтениях. – Мы твои поклонники, Ванечка.
А потом добавляла:
– Это еще понять надо. Я ничего не поняла, но мне нравится. У тебя есть второй экземпляр?
Пятнадцать-двадцать минут высокой литературы были изысканным гарниром к непременному блюду – многочасовому рассказу Марины Александровны о своей семейной жизни.
– Ну, вы хоть с Димочкой пообщайтесь, а то я опять все займу своей бабской болтовней, – восклицала она виновато и уходила в свою комнату. Но тут же возвращалась: – Дима, ты бы чаю гостю подлил! Ванюша, подогреть тебе блинчиков? Ты не стесняйся! Ты свой, ты член семьи, я тебя считаю своим другом. Да, Ванечка, я ни с кем никогда так не откровенничала. Хотя, мне говорили, что у меня есть такой недостаток – исповедоваться в разговоре. Ну, все, я ухожу, я вам не мешаю.
– Да вы абсолютно не мешаете, – учтиво заверял Маркелов. – Даже напротив…
Она присаживалась, демонстративно в стороне, и слушала угасающий, заведомо нежизнеспособный разговор о карме и учении Иовина. Когда наступала предсказуемая затяжная пауза, Иван с облегчением задавал Марине Александровне нужный вопрос. Подавалось непременное блюдо.
Очень искусно варьировался рассказ о муже-психопате, которого она беспредельно любила и который, после тридцати трех лет брака, бросил ее и ушел к своей студентке.
– Дима, ты, наверное, осуждаешь меня? – спрашивала она сына. – Прости, что я так говорю! Тебе, наверное, тяжело это слушать?
Дима кротко молчал.
– Он считает, что его папа – самый несчастный. Живет с молодой, получает большую пенсию, они оба работают, и он самый несчастный! А как я со своей зарплатой содержу себя и тебя, я счастливей его! Ты считаешь, что твой папа – самый несчастный?
Дима, как осужденный за непонятную вину, отвечал то, что от него ожидали услышать:
– Да. Папа очень несчастный человек.
Марина Александровна торжествовала:
– Это он после учения Иовина стал так говорить.
Впрочем, стервозность у нее проявлялась как-то трогательно, безобидно, да и редко. Семейные воспоминания были не перечнем обид, а воссозданием прошлого, проживанием заново всех радостей, трагедий, побед и разочарований. Возможно, именно ее искусством воскрешения призраков и объяснялось, почему Маркелов испытывал такую жажду этих вечеров. Он мучительно ждал нового магического сеанса. Встречи становились все чаще. Теперь уже Иван искал повода зайти. Сначала он затеял ремонт комнаты в общежитии, которую Марина Александровна недавно купила "на все сбережения". Естественно, никаких рабочих фирмы, как и самой фирмы, не существовало. Пришлось платить мастерам, найденным по газете, да еще и слезно просить их врать. Ремонт закончился. Тогда нашлась другая причина: ему-де нужны материалы для новой повести, а прототип героини – она. Но как об этом попросить? И вот подходящий момент подвернулся. День его рождения Марина Александровна предложила справлять у них.