нобелевский лауреат : Стена

Часть вторая

Марина Александровна встречала его на пороге патриотическим «Happy Birthday». Черное платье изящно подчеркивало лирообразные изгибы ее фигуры. Во всей искренней простоте ее обращения была чувственная, женственная и вместе с тем какая-то детски-наивная прелесть. Дима, тоже стоявший на пороге, удивил его красиво обострившимися чертами похудевшего лица и торжественной строгостью черного костюма. Поднимая пакет, он начал запинающейся скороговоркой:
– Иван, поздравляю тебя с днем рождения, держи подарок…
– Да подожди ты! – остановила его Марина Александровна. – Дай человеку пройти. Раздевайся, Ванечка. Бери тапочки. Да любые, какие нравятся. Только не эти, их носит Сашка. Нет, эти Бориса. Димочкины. Ага, можно шлепанцы. Ой, какой торт… Изумительный! Как спиртное?
– Ммм…Можно маленько.
Он неловко протиснулся между диваном и уставленным яствами столом, оказавшись на своем привычном месте.
– У меня есть не допитое шампанское и домашнее вино. Дима, поухаживай. Полотенце на коленки постелить?
– Да, нет, не надо.
– А мы уже два часа назад все приготовили. Сидим, тебя ждем. Ну, что нового у тебя?
Маркелов для храбрости глотнул вина. Вот он, решительный момент!
– Сейчас… начал повесть. Помните, вы говорили, что надо написать о любви? И вот мне пришла идея: любовь вспыхивает между женщиной в возрасте и юнцом, причем ни она, ни он себе в этом не признаются. Но передо мной возникла проблема… Психика зрелой женщины для меня загадка. Она может скрывать от себя, что она влюбилась?
Марина Александровна помолчала, пропуская через себя каждое слово.
– От себя – нет… От него – может, а от себя женщина не будет скрывать. Она сразу поймет, что влюбилась. Тебе чай потом принести или сейчас?
– Потом, со всеми… А если это нанесет ей тяжелую психологическую травму? Допустим, она педагог, тут имеют место принципы. Огромная разница в возрасте, опять же. Юнцу двадцать, ей – за сорок. Ну, не может, не может она себе в этом признаться…
Под столом их ступни случайно соприкоснулись. Она не отодвинула ногу. Иван почувствовал одновременно парение и тяжесть, словно падал с большой высоты.
– Все равно она поймет… Ванюша, ты бери конфеты и бери, что хочешь. Ты любишь конфеты с нугой? Я тебе могу с нугой достать.
– Да нет, я такие…
– Ну, бери такие. Так что ты у нас ни с кем не котируешься, понимаешь?
Маркелову удалось смущенно рассмеяться.
– Ты сам по себе очень индивидуальный…ты, во-первых, очень эмоциональный. Дима, расскажи, какой Ванечка, расскажи. Где ты такого необыкновенного взял?
– Ну…за стеной.
Она разлилась родниковым смехом.
– Нет, таких больше нет. Таких одаренных. У моей подруги есть знакомый профессор. Но профессора тоже бывают разные. С такими маразмами, что и не захочешь связываться. А ты как человек хороший. Я к чему веду-то! Я к чему веду!
– Ну, вот, опять вы меня перехваливаете. Я уже побелел от стыда.
– Нет, как перехваливаю, я не перехваливаю. Это на самом деле так. Я очень благодарна судьбе, что у нас есть такой друг. Вот, раз – и ремонт сделал! Представляешь, что бы мы сейчас делали? Да я с этим кредитом только через полгода расплачусь, и то неизвестно. А благодаря тебе у нас есть хорошие клиенты. И ты не взял ни копейки! Ни копейки. Уникальный человек, я таких больше не знаю. Ванечка, ты, наверное, устал, прости за такую просьбу. Я тут шторы сняла, чтобы постирать, а то они уже грязные. Давай сложим их, если тебе не трудно. Но, если ты устал, не надо.
– Что, вы, что вы! Для вас я сложу хоть весь дом как картонную коробку.
Она вынесла из своей комнаты шторы в цветочек. Иван взял за нижние углы, сложил и по ее команде оттянул на себя. Белые цветы напоминали ландыши. Прозвучала дальнейшая подробная инструкция: за что взять, как сложить, куда отойти.
– Вот так. Правильно! Видишь, ты какой молодец.
– Похоже на реабилитационные игры для слабоумных. Я что-то к вечеру стал тупеть, извиняюсь.
Она прыснула.
– Ничего… Ой, как ты меня насмешил… Я всю ночь буду смеяться.
Это напоминало танец. Он заходил сбоку, собираясь закружить ее в ландышевом вихре. Она весело вырывалась и тут же сама делала завлекающий шаг навстречу.
– А если мужчина не в ее вкусе? – вдруг спросила она без всякой логики.
Иван не сразу сообразил, что речь идет о сюжете повести.
– Ну и что?
– Ну, и вот. Мужчины же часто говорят про девушек: она не в моем вкусе. Девушка сама к нему подходит, говорит: ты мне нравишься. – Она состроила насмешливую гримаску: – А он ей: девушка, вы не в моем вкусе.
Казалось, она обо всем догадывается и кокетливо играет смыслами.
– Нет, тут по сюжету требуется, чтобы он был полностью в ее вкусе, очень ей нравился. Но, по каким-то причинам, она никак не могла себе признаться в этом. В этом мучительность их отношений, но в этом – и особая их прелесть.
На слове «прелесть» их взгляды встретились. Да, она понимает, плутовка, подумал Маркелов.
– Ну, все, спасибо, Ванечка. У тебя так ловко все получается…
Но все это был десерт. Иван еще прочел несколько страниц своей никому не нужной и всеми горячо любимой повести. Потом принесли чай. Несколько вялых минут обсуждения трактата Димы об учении Иовина («Мы не можем упростить язык, это приведет к деградации! – Иовин говорит, что божественное живет в человеке вопреки и помимо слов» и тому подобная чушь) Наконец, подали основное блюдо. Долгожданный сеанс некромантии. Тема с вариациями. Или, точнее, вариации на тему.


Литературные чтения проводились в пригородном санатории. Всех везли туда на автобусе, всем предоставляли номера, всех кормили, за все платил спонсор. Поднимаясь в салон старого, торжественно пускающего газы автобуса, Иван по-звериному оглядел всех пассажиров: нет ли кого из обманутых им клиентов. Успокоившись, он походкой командира звездолета проследовал в конец салона и присел к улыбавшейся ему Марине Александровне.
– Солнышко, ты не выспался, – вдруг сказала она с тревогой, – вон, какие круги под глазами! Наверное, всю ночь работал над повестью…
– Да, нет, я…читал. Ну, ради самообразования. Марию Ремарк. Хорошая писательница, но честно говоря, слишком много у нее экзистенции.
– Ой, Ванечка, тебе нужна такая эрудированная девушка, кандидат наук!
– Ни в коем случае. Это женщина-мужик.
Она рассмеялась.
– Женщина-мужик?
– Конечно. Все они такие, кандидатки эти. Мне главное, чтобы она была женщиной. Мягкая, по-матерински добрая, не толстокожая, вся такая чувствительная. Ну, разумеется, не полная дурочка. Чтобы могла поговорить о философии Артура нашего Шопенгауэра.
– Ой, Наташеньке нужен был такой же муж: добрый, не толстокожий, чтобы поддерживал ее во всем, – да, Дима? – чтобы мог поговорить о философии Артура…
– Шопенгауэра.
– Да, Шопенгауэра, – да, Дима?
Дима по-христиански заступился за гонимого:
– Нет, ну…он же ей понравился сразу.
– Ну и что, что понравился. Вспыхнула страсть. Вроде, как у героев твоей повести. Страсть же?
Иван кивнул.
– Ну, вот. А, потом, когда она очнулась от этой страсти, то написала в дневнике: я ни в коем случае не пойду за этого человека замуж, он такой-то, такой-то, такой-то. Когда я это прочитала, то была в шоке.
– То есть, отрицательная характеристика? – зевнул Маркелов.
– Да, да.
– И все решила беременность?
– И все решила беременность.
– Или она это до беременности написала?
– До беременности написала.
Дима мягко возражал:
– Нет, любви можно не чувствовать, но при этом она есть. Не зря же так долго существует брак. Есть духовная любовь…
– Ну, и что. Всем это удобно, вот и все.
– Нет, он по-своему ее любит, – вдруг поколебалась Марина Александровна.
Но Маркелову не хотелось таких смягчений:
– Ну, естественно, как-то, «по-своему», он ее любит, как любят предметы обихода или привычную одежду.
– Она меня, вообще, в прошлый раз расстроила, когда приехала. Вот, говорит, все у нас на работе рассказывают об отношениях, о сексе, а я хочу сказать, что у меня нет ни того, ни другого.
– Вот-вот! – обрадовался Иван. – Как раз духовная любовь.
Автобус, между тем, с безжалостной непрерывностью сокращал расстояние между счастьем – которое было вот, здесь, в голубой легкой блузке и строгой черной юбке – и позором, разрушением, заслуженной ненавистью и презрением. А жаль, ведь он так свыкся с ролью честного бизнесмена, бескорыстного друга и скромного гения, что порой сам себе верил. Да и не все ли равно: для нее он такой, она счастлива, и это главное. Хоть бы автобус сломался, или кто-нибудь скоропостижно умер, или водитель оказался террористом! Но чуда не произошло.

Разговор о философии Шопенгауэра состоялся вечером, в отсутствии Димы. Он гулял где-то по заросшему парку санатория. Марина Александровна выметала последний угол двухместного номера, не очень, прямо скажем, уютного. Вещи были разложены в той особой незаметной симметрии, которая выдает натуру возвышенную и романтичную. Маркелов зашел к другу, но, услышав, что того нет, не расстроился.
– Да ты заходи, не бойся, я не кусаюсь, – она отложила веник, опустив края узорчатой юбки. – Как раз чай вскипел. А я только что подумала, что тебя надо пригласить. Дима скоро придет.
Иван неуклюже подвинул столик к кровати и сел. Интересно, подумал он, такие полные, при этом стройные, тяжелые ноги, и в то же время маленькая, легкая, даже худенькая – да, если хотите, худенькая – спина. Удивительная гармония в этих противоречиях женского тела. Просто в ступор входишь при попытках ее осознать. Что бы об этом сказал Артур наш…
Когда вернулся Дима, она уже успела оправиться и перестелить постель. Иван, чувствуя что-то вроде вины перед другом, сослался на правку текста и торопливо распрощался. Гармония женской архитектуры не стала ему ясней, зато появилось счастливое ощущение собственника.