Ралевич : Час тьмы

Дверь отворилась, и навязчивые стуки прекратились.
Через какое-то время он громогласно ошарашил косяк дверью, и ему показалось, что взмывшие за окном голуби вспорхнули со своих люков именно на этот звук.
Расслаблюсь за игрой, подумал он.
Через штору глаза слепились заходящим солнцем, нельзя было отвлекаться на мелочи, в экран приходилось всматриваться тщательней. Этот матч он выиграл.
Сел на диван обдумывать.
Но мысли ползли не те:
Чем красивее девушка, тем приятнее от неё смрад… Символ мощней всего на свете, ведь подарки нам так дороги… Дым, вонь, гарь, копоть – и всё только, чтобы был свет…
Если всё это – были бы праздные мысли, то они ничего не стоили бы… Но и эти стоят недорого: хоть сейчас и не праздность, но и не победа, а скорее ущемлённость.
Встряхнул головой, как псина, отбиваясь от блох. Напряг виски - думать о нужном.
Итак. Этот скряга по подъезду зашёл напомнить о «Часе Земли». Настоятельно просил выключить свет, у тебя и так ни детей, ни важных дел. Какая гадость!
О чём теперь думать? Что из этого следует? Ничего. Дальше рассуждать некуда.
Сука, да он ведь меня заразил! Раньше бы наплёл себе, а тут...
Теперь, за отсутствием скрытых смыслов, я вынужден что-то описывать. Он похож на психа, ведь глаза у него действительно энергичные, здоровые и какие-то действительно треугольные огни замерли в них. Сколько ему лет?
Седой, и как бы тоже догорающий, волос. Тлеющий, кажется дунешь на него и – вспыхнет. Ещё рожек не хватает.
Однако, низенький, но…
Да этот нахал ведь по мне постучал, проваливаясь в дверь! Чёрт!
Ведь, если я не выключу свет на час – ничего не произойдёт. Но что-то действительно станет не так. Это точно. Плюс навсегда потеряю доверие этих чёртиков.
А если кто-то доживает свой последний час? Для него этот час станет вечностью, и он будет покрыт тьмой.
Настырно всё это. Неужели мой свет что-то нарушал, или шёл чему-то вразрез?
Да, он неестественный, пожалуй. Такой весь легко контролируемый, механический, временный. Даже и домашний. Даже и невозможный без дома. Но и что?
И если уж посмотреть на него с позиции тьмы, то что мой свет делал? Он просто горел. Ничего больше. И кто бы захотел, тот мог запросто рыскать в кустах под моим окном. Любой уличный бродяга ляжет под этими кустами, как те двое... Я бы этого никак не запретил - оплачиваю за свой свет я, но он совершенно мне не принадлежит! Но я могу его выключить, стоит вот появиться такому старику.
Такая свет штука.
Виски всё более настаивают на себе, мешают сосредоточиться. Надо их допить.
Что теперь?
Темнота. Дела канули. Отправился на балкон, постоял. Ощутил. Посчитал одну звезду в молодом вечернем небе.
Он очень глубок в своей болезни.
Закурил. Дым уже борется с мыслями. Голова так часто превращается куртизанкой; вот и сейчас пьяна, кружится. Дым бил справа, думы слева, выводя из равновесия голову.
Я позволил этому старичью не по-хозяйски многое! Это не очень гостеприимно – многое позволять гостю. Тем более, незваному.
Птицы поаплодировали своими крыльями. Дерево перед балконом отвесило элегантный поклон. А я даже его породы не знаю!
А старик, наверное, знает… Почему он думает, что его касается судьба дерева? Потому что оно неживое? А если бы оно было живым?
Включить-выключить.
Мысли путались, он уже начинал проецировать их на себя. Чтобы избежать этого, сызнова принялся описывать.
Он сделал воспоминание из лета: как однажды, в августе, наблюдая двух бродяжек под балконом, рыскавших в кустах в шатком состоянии, он смеялся над ними и чуть не плакал от их грозного безобидного говора...
Я слабо видел, но, кажется, они ползали на четвереньках, заламывая ветки и шамкая губами. Из-за полумрака казалось, что эти губы где-то здесь, рядом. Пока не отключили свет. Перебой, сравнимый, пожалуй, с таким же скверным стариком. Губы замялись.
Полуночники решили, что последний бодрствующий в доме человек отправился спать, и с прежним комичным гонором попытались окликнуть в открытые створки лоджии, ворочая раскисшим языком:
- Эй, любезный! Любезный, ну будь человеком…
Воспоминания оборвались неприятно.
А ведь эти двое могли уйти очень далеко по дорожке моего света…
Он вернулся в комнату.
Буду сидеть в темноте! Я им этого никогда не прощу!