Ралевич : Вас никто не любит. Второй больной

Второй больной. Рассказывает сон.

- Сегодня я прикоснулся к душе великого поэта.
- Как это?
Я подумал, что он увидел что-то подобное во сне.
- Во сне. Я сначала гнался за кем-то по знакомому шоссе. По бокам всё пейзажи да деревья. Я даже не знаю, за кем я гнался. А всё для того только, чтобы схватить его, образумить, внушить что-то, и никогда-никогда не отпускать больше. Боялся я, жутко боялся, что он попадёт туда, где не место человеку. Я всё гнался, и вот уже вижу его спину. Тоска охватывает меня. Эх, не земная тоска, доктор! Помню только шоссе, ходить по которому опасно, а я один! Машины вроде, кусты какие-то… Вдруг мужик какой-то. Я его не разглядел, но знаю: мужик комичный, пёстрый, усатый, пухленький как шарик праздничный, да в шляпке. Спрашиваю: видел? Отвечает: видел. И давай мне копировать лирично-лирично так, передавая восклики преследуемого мной: ой, душенька моя, как рад я! Наконец-то, наконец-то свободна! Свобода. Как я рад! Раздолье-то какое.
И тут я начал соображать, с чем дело имею, ну то есть, что за преследуемый-то, и на кой он мне сдался. И понимаю – дикое что-то, необузданное, а главное – смерть на ножках. До того вольное и грязное, что стыда и быть не может. Стыд-то он когда – когда грязь с чистотой борется, а там дикости и сумасбродства столько, что и стыдиться стыдно. Жуть, ей-богу, жуть, доктор! Душа-то грязнючая, но дикая, природная! Как лужа, которая и грязная, и дождиком, а с неба самого накапана… Описать нельзя, а только когда к душе этой прикасаешься, материться на неё хочется!
И вот выбегаю к отвесному берегу, а там внизу пляж, тесненький, кустами утыканный, лица всё недобрые. И что-то подсказывает мне, что тут он схоронился. Сначала только догадка. А там, перед отвесом, там ещё дорожка в деревьях, а по ней солдаты идут. Спрашиваю у них: не видали? Неа, не видали! А сам понимаю – утаили от меня смерть его! Дорожку пробегаю, на самый пляж с отвеса сбегаю – мужчина какой-то стоит, но я точно не его ищу. Под ногами у него, на песке самом (а песок как от дождя!) лицо то ли нарисовано, а если мельком глянуть – то вроде и отпечатано. Другому б жутко, а этот улыбается стоит. Но мне не до него: понимаю – не найти мне того, кого ищу. Наверх по песку возвращаюсь, да сам приуныл уже. А там, наверху, на песке надпись и рисунок неразборчивый. И написано: “Рим”. Сначала вроде как “Рим”, а потом думаю про себя – что Рим? А надпись и меняется: “Рим?” Ничего не пойму.
Вдруг голову налево поворачиваю: деревья от дождя не отшедшие, пыль прибитая, дали тёмные… Деревья-то, знаете, краеугольные (остроугольные)!
Решаю рассудить. Если умер? И чувствую хохот его, хохот дерзкий, грязный, заплетшийся, а изнутри светлый – хорошо ему. А смеётся, сволочь, знаете чему? Что я тут в догадках путаюсь! Где-то рядом тут витает, а не достать и не узреть даже! Никогда!
Ну ладно. А если не умер. Тогда – где? А тогда – где-то там, за деревьями. Но идти нельзя туда: я только сунусь, а он не там окажется, перебежит тихонечько и навсегда ускользнёт. Может и за деревьями, а только уже в самой их чаще… Как не страшно! (Передёргивает) А может, тот мужик его прячет, а может, в камышах сидит! И понимаю вдруг: разницы нет! То есть, между тем – умер ли, не умер ли. Разницы нет! Да и даже вот что: когда я подумал о смерти его, он смеяться начал, а как начал в деревьях его искать, ухмыльнулся только… И понимаю: ему и тут разницы не было (тут опять вспоминаю, как его шарик тот передразнивал), ему и там её нет. Вот он, каков на ощупь-то! А, каков, доктор! Понимаю единственное: где б он ни был сейчас – не досягаем он, а если не досягаем, какая, ну скажите, негодяй вы, какая разница, жив или мёртв? Что так, что так – его не потрогаешь, за ним не угонишься, и от вида одной спины его тоска комбайном накатит, сметёт! А тоска эта не о нём, знаете? Тоска – о себе. Тоска эта объяснила мне всё, знаете? Не о нём я беспокоился – ему разницы нет. О зависти своей заботился, вот и старался, от неё сбегая, воротить его, чтоб не тосковать. Ему б только раскатиться, да туда – вперёд. Там страшно, а отсюда завидно всё же… Ему там “душенька свободна”, он там недосягаем всем, там дикость какая-то смеющаяся, а мы отсюда – смотри на него! Эх! Зачем, спрашивается, тормозил его? Сам же к этому стремлюсь! А даже если и умру, за ближайшим кустом и воскресну, точно за ближайшим деревом! Я его искал, а сам думал – чего смерти бояться – мы землю знаем не больше, чем смерть – чуть что и не знаешь – то ли за куст, то ли в камыши кидаться… И привыкли ведь, прижились бок о бок с неизвестностью! А разницы нет, и смерть – что-то между кустом и тропинкой неизвестной. Оттого и смешно – коли прямо своей дорогой идёшь, никуда ни на шаг не сворачиваешь, коли ты и тут недосягаем, то что там может измениться-то?! Не могу разобраться…
Потом проснулся, картину всю вспомнил, и знаете – картина эта – точь-в-точь как и душа того, кого я искал. Такое нечто, такая необузданность, что таким и следует быть тому, что хочет говорить стихами.
Как жалко, что такие сны бывают раз в жизни.