Марина Левандович : вот идет человек

Вот идет простой человек, с мешком картошки за плечами, и говорит: «Книгами этими вашими только печь топить. Вот мы всю жизнь работали, не покладая рук, и вот – живем. Зажили-то как! Вот картоха выросла разных сортов. А у вас что? А вы все говно!».
Несет он свою картошку в подвал. Там у него еще консервации полно. Свекла по полу валяется, морковь. Капуста в ящиках, чтоб не попрела – в холоде. Консервации есть еще даже за ’98-ой год – жаль выбросить. Голодным отдать – так это же позорно. Они ж работать не пошли. Пошли бы работать – жрали бы тоже хорошо, сытно. Картошку разных сортов бы жрали: одну на завтрак, вторую на обед, третью на ужин. Вот мы, мол, как богато живем, не читая, не философствуя. А дома – дома что? Телевизор, табуретка да унитаз – вот и все радости жизни. Даже кровать не пользуется спросом. Подоконник осиротел. Никто уже на него локтями не опирается, медведей из облачного дыма не высматривает. Картошка везде: даже под кровать закатилась. Кот выкотил, играется: «Ах ты ж мохнатый пидарас! Ты ее садил? Ты ее поливал? Ты на ней жуков травил колорадских? Ты ее перебирал, брезентом накрывал?». Молчит кот, пристыженный. Так бы удавился от стыда, если б мог, да к потолку не достает.
А у бабы банки везде. Банки на окне, банки под стульями, диванами. У нее и голова-то - сплошная банка с огурцами и помидорами; с салатом «Нежинский»; с новым рецептом компота: алыча с кабачками, чтобы выблядков своих поить по зиме и мужу нелюбимому с похмелья оздоровиться.
Идет человек, маленький, сутулый, худенький. «Помогай господи», - говорит рабочему. «Пошел ты нахуй, - говорит рабочий, - стал бы да сам помог». Выворачивает картофельные клубни мужик, червя ручищами за глотку хватает и кричит на весь огород: «Ты, мразь, его сеял, чтоб жрать?». Червь извивается, а через секунду покорно затихает.
На горе рак присвистнул – никто не поверил. Начался новый день. Кто в лес, а кто и по дрова. Баба с утра банками гримит, ерепенится. Мужик за лопату и в гараж. Сначала въебать хреновухи, потом уже на себя самого работать. На себя работать – надо совесть иметь. То когда на державу – не обязательно.
«А у Маруси-то банки поздувалися», - хвалится баба своему мужику, подвыпившая уже, разговорчивая. Мужик кряхтит, картошку цельную на вилку накалывает и целиком в рот отправляет. У рабочего человека рот должен быть большой, крепкий, чтобы муха, залетевшая туда ненароком, кланяться стала каждому зубу.
- Ах ты ж дурная баба, вот я тебе ща!, - орет хозяин после выпитой 0,5. И хоть картошкой закусывал, а оно все равно развезло.
- Коля, не надо! Коля, только ж ремонт доделали!
- А я вам блядь щас покажу, буржуи ебаные! Батя стулья сам делал – сам и расхуярит. Аннна тебе, на!, - и трощит ебло своей баночной королеве, и банки под ногами в месиво превращаются, и не разберешь – где тут салат «Нежинский», а где – кабачки с алычой.
Топает маленький сутулый человек да насвистывает. Рядом котейка плетется, с узелком за плечами. «Поди, выгнали тебя, болезный, ну пойдем, пойдем». И идут они к солнцу. Червь дорогу прокладывает, старается, хоть и все тело еще болит, тянет. Солнце открывает ворота и спускает лестницу-радугу. Спешит человек с мешком картошки и не видит, как небо заиграло красками, как запели архангелы на ветках позолоченных божьих деревьев. «Банки-то помыла, курва аль нет? Во что щас картошку консервировать будем? А то опять погниет». А райские яблоки падают наземь и заплетаются в картофельные клубни. И росли б яблони, если б говном не удобряли. Смеется мужик, вспомнил, как на три рубля на рынке кого-то объебал. В 1955-ом году.