Владимир Павлов : Узоры на коре

Вчера, около пяти вечера, я приехал в NN, маленькую резервацию немногочисленной расы, название которой известно лишь узким специалистам и ни о чем вам не скажет. Сразу назовусь, чтобы оградить рукопись от лишних проверок: профессор кафедры биолингвистики университета им. академика Синебородого, почетный доктор биолингвистических наук Б-ский. Приехал с поручением найти растительные корни языка аборигенов.
Городок расположен в достаточно дикой местности, у побережья многоводного Нергала. На его окраине находится санаторий с живописным парковым комплексом. Там мне и посчастливилось остановиться. Смуглый толстячок, подхвативший мои чемоданы, когда я вошел в сырой холл, оказался самим директором. Он тут же перепоручил меня заботам двух худеньких девушек в свободных синих платьях, как-то фривольно пошутил, расплескав их звонкий смех, и быстрыми шажками засеменил по коридору. Одна, самая веселая, необыкновенная по чистоте профиля, с закрученными улиткой шелковистыми косами и крепкими икрами, выдала мне постель и поднялась со мной в номер, разъясняя, что где находится. Надо сказать, ее улыбающийся взгляд вывел меня из равновесия. Ненавижу, когда так поглядывают на мой нос (пусть его длина послужит вам предметом зависти, а не насмешки) Смятение быстро улеглось, когда я остался один и принялся наблюдать из окна за гуляющими. Наверное, этот дремучий парк – излюбленное у жителей место прогулок, судя по тому, сколько тут праздно слоняющихся личностей. Меня, признаюсь, поразили в их движениях размеренная плавность, спокойная неторопливость и чувство ритма. Создавалось впечатление, что никто никуда не торопится, у каждого – свой давно заведенный распорядок, с периодами работы и отдыха, где любое действие – освященный традицией ритуал. Поразила меня и дружность, коллективность, словно все были одной большой семьей, неким сверхразумным ульем.
Внешне туземцы не похожи на нас: смуглые, черноволосые, сероглазые. Женщины ростом немного выше среднего, но отличаются удивительной стройностью, тонкокостностью, поэтому кажутся высокими. Мужчины, наоборот, низенькие и крепкие, этакие квадраты на цилиндрах-ногах. Преобладающая мужская одежда – свободная рубаха с длинным рукавом, самых сдержанных цветов, и простые грубые штаны. Женская одежда тоже не отличается изысканностью. На молодых девушках чаще всего увидишь легкие платья сине-голубой гаммы, пожилые дамы предпочитают длинные – колоколом – серые юбки и блузки без выреза. Впрочем, старушек, как и старичков, я почти не встречал, – вернее, все жители городка выглядят очень молодо даже в преклонном возрасте. Сколько им лет, мне узнать не удалось. На все подобные вопросы вам ответят спокойной улыбкой.

Полдень, почти ровно двенадцать. Потрясающее открытие. Узоры на коре некоторых деревьев за ночь меняются. Я проверял несколько раз, рисовал подробно текстуру и сравнивал. Это так! Наверняка, наверняка подобный феномен отразился на языке сего лесного народа.

Ночь, два часа пятнадцать минут. Директор, этот энергический толстячок, беспрестанно потиравший свой точеный маленький нос, который совершенно не шел бульдожьей полноте его лица, оказался добродушнейшим и веселым хлебосолом. Кстати, та, молодая, звонкая, с закрученными косами, – его дочь, с кружащимся вальсовым именем Риэтта. Я тут записываю тайком, на каком-то пеньке, нырнув в шепчущуюся тьму леса, чтобы избежать навязчивого любопытства. Сквозь симметричные фракталы еловых ветвей видна наскоро сколоченная аборигенами сцена с качающимися оранжевыми фонариками. И, когда кончится торжественный ужин, она станет кораблем памяти, уплывающим по морю Дирака. А за сценой чернеет параллелепипед одного из корпусов с желтыми квадратами окон, будто колодцами, пробитыми в огненную бездну. Я несу окололитературную чушь, простите, все – от избытка эмоций. Директор ворвался в мой номер, когда я уже готовился ко сну, и чуть не удушил меня в дюжих объятиях. Как же вы молчали! – восклицал он, не находя себе места, – как вы могли не сказать! Срочно! Срочно идем, мой друг! Все уже готово! – и, погрозив кулаком просунувшимся в дверь миловидным женским головкам, добавил: – Все будет готово, дражайший друг, через пять минут. Мы ждем вас на крыльце! Мой нос сослужил мне на этот раз странную службу. Меня благодаря ему приняли за другого человека – отважного ученого, – тоже профессора, правда, иных наук, – который несколько лет назад написал письмо Высочайшему, где осмелился не согласиться с решением Наместника вырубить данный парк и устроить на его месте масштабный комплекс для реабилитации сибиллитов и других тяжелых для здоровья профессий. Вырубка лесного массива, доказывал профессор, приведет к сползанию грунта. Высочайший – да будет в веках незабвенно Его имя – сохранил парк, наградил профессора огромной премией, а Наместника утилизировал. Сам герой никогда не был в NN, ни с кем из туземцев не встречался, а потому они даже не знали, как он выглядит. Огромный нос, густая грязная шевелюра и преотвратная манера откашливаться – вот, по слухам, несколько ярких его черт. Похож, ничего не скажешь! У меня не было ни малейшего желания кого-то обманывать, просто я не сразу понял, в чем дело, а когда понял – меня уже пригласили на сцену, попросив рассказать что-нибудь о своих приключениях – то поддался сладостной мысли, что этот мифический ореол поможет мне в моих исследованиях. Весь рассказ – второсортная выдумка с сюжетом пошлейшего телешоу, и, скажу вам честно, никогда еще я до такого не опускался. Но как Риэтта смотрела, не сводя с меня темных, с трепещущим блеском, глаз! Как она – всякий раз при упоминании о грозивших мне опасностях – сжимала бедра, крупно круглившиеся под платьем, и, наклонившись вперед узким корпусом, словно порывалась вскочить, подбежать ко мне, защитить от оживших в ее воображении моих врагов!

Утро, девять часов (пишу за завтраком, который мне приносят в номер). Мы с Риэттой беседовали до глубокой ночи. Тесные тропинки сближали наши фигуры, и, когда моя рука невзначай касалась ее руки, во всем моем теле начиналось сладостное брожение. Востроносая девушка принесла нам прозрачный напиток в кувшине, соленый и кисельно-вязкий, – в духе своеобразной местной кухни. Кстати, превосходно подкрепляет силы. Риэтта объяснила, что мне, как высочайшему гостю, дали отведать нектара молодости.
– Мы пьем его, чтобы сократить губительное действие кислорода на мозг, – сказала она, наклонившись и убирая с дороги медлительного жука. – Дыхание не только дает жизнь, но и отнимает ее, помаленьку.
– А зачем дольше жить? – усмехнулся я. – Неужели обычного срока вам не достаточно?
– Вот вы бы хотели жить намного дольше?
В сумерках ее лицо казалось мне совсем юным, а вместе с тем каким-то уже всезнающим, прозревшим жизнь во всей ее сумрачной загадочности.
– Я? Быть может, и хотел. Но ведь какой тут смысл…
– Смысла никакого нет, весь смысл в игре – сказала она и вдруг быстро поцеловала меня в щеку.
Я хотел обнять ее, но она гибко увернулась и с хохотом побежала в чащу. Незримые в темноте ветки хлестали меня по лицу. «Риэтта! Риэтта!» – кричал я бессмысленно, кружа по лесу и натыкаясь на корни и поваленные стволы. Неожиданно почти передо мной послышались голоса. Все никак не могу привыкнуть к этому дурацкому обычаю аборигенов не разжигать костры и сидеть по ночам в абсолютной темноте. Мое зрение уже приспособилось, и я различал смутные фигуры на толстых поленьях, не находя среди них Риэтты. Молодой женский голос пригласил меня перекусить. Холодная похлебка без всякого мяса – еще одно своеобразное местное блюдо. Мужской силуэт рассказывал о каком-то Иэне, который перепутал травный чай с рвотным и напоил им гостей, и это вызвало порыв смеха. Когда я протянул молодице пустую миску, все поднялись, точно только меня и ждали, и растянулись в хоровод. Языческая простота местных танцев поражает. Хоровод, в который и меня втянули, набирал скорость и превращался в сумасшедший бег по кругу. Девичьи ладони обладали поистине стальной хваткой, так что вырваться не представлялось возможным. Я задыхался, просил о пощаде, ссылался на больное сердце, но мои неутомимые пленительницы только хихикали и еще крепче сжимали пальцы.

Второго танца я уже, понятно, не вынес бы, поэтому, поблагодарив за радушие, стал возвращаться. То ли я изначально неверно определил свое местоположение, то ли встряска разболтала мой внутренний компас, но лес явно не редел. А потом послышался где-то сбоку легкий хруст, и я бежал, разрезал грудью объятия кустов, одержимый паническим ужасом. Звук чьих-то тяжелых лап не отставал. Подпрыгнув и ухватившись за сук громадного раздвоенного дерева, я пополз вверх. Но кошмар карабкался быстрее. Я беспомощно вытянул перед собой руку, и тут увидел Риэтту, с ловкостью кошки оседлавшей соседнюю ветку.
– Все конфеты растеряла, пока за тобой неслась, – сказала она весело. – Ты куда отправился-то? Там священная роща, туда можно только старейшинам.
Оттого, что мы вдруг стали на «ты», мной овладел детский восторг:
– Я с тобой соревновался.
– Меня сейчас папа искать будет. Он мне не разрешает приходить позже трех.
– А давай сбежим! – крикнул я уже совершенно ребячливо.
– А давай! – Риэтта засмеялась.
Но далеко мы не убежали. Она вдруг сделала мне подножку, и я едва не упал, удержавшись за куст, а потом завязалась шуточная борьба, и эта хрупкая девушка – откуда у нее такая сила? – положила меня на лопатки.
– Я хочу, чтобы ты жил вечно, – сказала она полушепотом.
– И что для этого надо?
– Твою любовь. Люби меня, что бы ни случилось. Обещаешь?
– Обещаю…
Хотя и обещаний никаких не требовалось: до сих пор мое чувство не прошло, и ничем его не вытравить… Я притянул ее к себе, но она мягко отстранилась:
– Нет-нет, до свадьбы у нас нельзя. Таков обычай.

Свадьба… Все четыре дня, которые прошли в подготовке, я мучился от того, что обманываю эти прекрасные души, и, главное, что ей не могу исповедоваться. Невесту мне не полагалось видеть до венчания. Ее отец взял на себя все заботы и хлопоты, так что даже забросил свои прямые обязанности, и я, с важным видом будущего зятя, часто сиживал в его пустынном кабинете (кроме пластикового стола, такого же шкафа и пары стульев там ничего не было) и небрежно отвечал посетителям, что директор сейчас отсутствует по важному делу. Ночами же я бродил по бесчисленным дорожкам, останавливался на ветхих мостиках и смотрел в кипящую тьму быстрых речек, – и клянусь, не поспал ни минуты. Надо ли говорить, что научное исследование отошло на второй план, если не вовсе забылось. Какая-то ватная, ничем не разрешимая тоска обволакивала душу, когда, после очередного поворота тропинки, слышалась протяжная песня, и на узорчатом мраке леса проступали контуры пляшущих или сидящих. Заметив, меня приглашали, и я присоединялся к общему празднику, – это был вечный праздник ночи, но тогда в каждом женском профиле, соприкасавшимся с мужским, мне чудилась Риэтта, и я ревниво приглядывался. Наступил самый важный день – день нашей свадьбы. Не буду рассказывать про мучительные радости последних приготовлений, – едва ли они пригодятся исследователю. Удовлетворившись, наконец, своей прической и с дьявольской аккуратностью повязав галстук, я отправился на Изумрудную поляну, – так называлось место, где все собирались, и там же поставили огромные столы с угощениями. Была приглашена едва ли не треть жителей. Возле мостика меня поджидал директор в новом костюме, весь благоухающий и сияющий от восторга.
– Ну, папенька, – крикнул я задорно, – пойдемте, что ли!
– Пойдемте, пойдемте, – взял он меня под руку. – Нас уже потеряли.
Мне почему-то казалось, что если вот сейчас ему покаяться, он растрогается и простит.
– Я собирался вам… кое в чем признаться…
Он ласково меня прервал:
– Не волнуйтесь. Я все знаю. Мы хотели вам сделать приятное, а потому нарочно вас перепутали. Понимаете, чтобы вы позволили вам прислуживать, полное наше гостеприимство узнали… А с профессором я знаком лично.
Странно, но тогда меня это даже не удивило. Какое облегчение я почувствовал, как хотел расцеловать этого добряка, эту умную, тонкую натуру!
Мы вышли на Изумрудную поляну. Мертвая пустота предстала взору. Никаких столов, никаких гостей, даже ни малейшего следа подготовки, – только равнодушная зыбь непримятой травы.
– А где же… Где все… где Риэтта?
– Она пошутила, – заявил он невозмутимо. – Никакой свадьбы, конечно. Это была шутка. Ах, милый мой, вы еще не знаете обычаев нашего народа…
Я отстранил его руку, опустившуюся на мое плечо:
– Оставьте меня… Я уезжаю, немедленно уезжаю! Прошу сообщить моему водителю!
– Хорошо, – он покорно закивал, – хорошо, сию минуту.
– Слушайте, – мой голос задрожал, – может быть, произошедшая со мною издевка… этот мерзкий фарс хоть немного обяжет вас к искренности. Ответьте … Я понимаю, что вы этого не знаете… Узоры на коре, которые меняются… какое они оказали влияние на ваш язык?
– Узоры на коре… – произнес он с сосредоточенным выражением. – Нет, они не повлияли на наш язык. Скорее, наоборот.
– То есть, как? – не понял я.
– Понимаете… Эликсир молодости не только продлевает жизнь. Он помогает, если можно так выразиться, вместо смерти перейти в иную форму. Многие деревья, которые здесь растут – это наши родственники, наши прапрабабушки и прапрадедушки. Сами понимаете, каково значение для нас этого леса.
Я обмер. Директор, словно стыдясь нашедшей на него серьезности, поспешно улыбнулся и протянул мне руку:
– Ну, прощайте. – И прибавил, загадочно подмигнув: – Вернее, до свидания.