rak_rak : Яйцеклад.

Люди привыкли, что их окружают представители такого же вида, и эта привычка делает их крайне уязвимыми для чужаков. А древняя традиция держать в доме собаку успешно маскирует их деструктивную для человеческой популяризации деятельность. Вечерами на улицах зачастую можно увидеть мужчин, выгуливающих на длинных кожаных поводках небольших косматых собачонок, на ошейниках которых помаргивает красный огонёк. Светодиод, новая мода на собачьи ошейники. Так предполагают все, кто знаком с рынком высоких технологий, но на самом деле истина гораздо неприятнее их догадок.
Ирочка в свои двадцать с небольшим лет ещё не знала смертного ужаса. Он появился в её жизни после того, когда её любимая собака умерла, заплевав перед смертью всю квартиру кровавой харкотиной. Ирина мать удивительно равнодушно отнеслась к смерти питомца, в отличие от самой Ирины и её отца, который после этого события весь осунулся, и долго не разговаривал ни с женой, ни с дочерью. Мамино безразличие было встречено со стороны Иры недоумением, и даже обидой; она тогда не знала, что в проклятии, которое создало их семью, была виновата издохшая собачка. А мама это очень хорошо знала, но хранила в тайне, уповая на то, что её дочь минует злая участь, постигшая её саму.
Через какое-то время отец вернулся к обыденным семейным отношением, объясняя домочадцам свой временный аутизм чрезмерной скорбью от потери любимца. Жизнь Ирочки вошла в прежнее русло, она стала забывать о собаке, но странная замкнутость отца ей не давала покоя: она беседовала с ним вечерами, утешала, но отец по-прежнему относился к семье словно чужой человек, стараясь избегать её общества, а по ночам Ира слышала, как папа негромко выл, и кряхтел у себя в комнате, будто мучаясь запором, - со временем она перестала обращать на это внимание. А мать наоборот, как бы помолодела, стала пользоваться косметикой, и гораздо более раскованно вела себя в гостях, даже в присутствии отца, который раньше одним только взглядом пресекал всякое фривольное поведение жены. Теперь же он сидел, сгорбившись за столом, и безучастно взирал на то, как его жена, смеясь и подшучивая, общается с мужской половиной гостей. Ире было очень горько это наблюдать, она поверить не могла, что смерть собаки так шокировала взрослого мужика, к тому же отец, похоже, совершенно перестал следить за своей гигиеной, и от него постепенно стал исходить запах, как от дохлой скотины. Попытки обратить папу к разуму ни к чему не приводили, и с каждым днём он вонял всё сильнее и сильнее.
Запах разлагающегося белка стал просто невыносимым, им пропиталась вся квартира, несмотря на то, что отец проводил большую часть времени в комнате, а окна приходилось держать открытыми; и Ира позвонила доктору, когда в одно прекрасное утро папа не смог встать с постели: глаза его запали, лицо осунулось и пожелтело, но под одеялом хуй у папы стоял колом, что вызвало у Ирины гадливое удивление.
Она сидела рядом с кроватью на табуретке, и говорила с отцом, который поминутно бредил, и закатывал глаза, пугая дочь красными воспалёнными белками. Вдруг он выпростал из-под одеяла руку и неожиданно цепко схватил Иру на руку. Вонь тут же усилилась, и Ирочка с ужасом разглядела на внутренней стороне запястья отца разверстую кровоточащую рану, вывернувшуюся наружу гнилым мясом, в котором копошились маленькие толстые белые черви. Опарыши, догадалась Ира, и, взвизгнув, выдернула руку из сжатых, потных пальцев отца.
- Ирочка… - прохрипел отец. - Подожди…
- Папа, папочка, что с тобой? - заголосила Ира и заплакала, глядя, как отец принялся вылизывать из раны червей, и сплёвывать их на пол.
- Ирочка, - повторил отец, простирая к ней гниющую руку, - я тебя очень люблю, дочка, я должен тебе всё рассказать…
- Что рассказать? Папа, скоро приедет доктор, у тебя же гангрена, почему ты ничего не говорил нам! - в отчаянии упрекала отца Ирина.
- Доча-а-а, - зарычал отец, выгибаясь на кровати мостиком, и становясь похожим благодаря одеялу и торчащему вверх хую, на вигвам. - Доктор тут не поможет, я не болен, я умираю… Прошу тебя, выслушай меня.
- Папочка, миленький, пожалуйста!..
- До-о-очь!!! - взревел отец, бессильно упав на ложе. - Слушай меня!
- Да, папа, - послушно согласилась Ира, - я слушаю.
Отец перевернулся набок, встретился глазами с дочерью, и, пожевав сухими, как у ящерицы, губами, произнёс:
- Начнём с того, Ира, что я не твой отец…
- Хорошее начало, - внутренне холодея, заметила Ирина.
- Ты не представляешь, насколько оно хорошее, по сравнению с тем, что ты сейчас услышишь, - согласился отец; к удивлению дочери, он разговаривал своим прежним, ироничным тоном, который был присущ ему до смерти собаки.
- Папа, - тихо спросила Ира, - что с тобой происходит?
- Со мной? - переспросил отец. - Да ничего особенного. Стандартная реакция на разделение.
- Какое разделение?
- Отделение яйцеклада от умершей вибриссы, - пояснил отец.
- Папа, ты бредишь, ты очень болен, успокойся - всё будет хорошо…
- Принеси мне воды, - перебил её папа. - А потом заткнись и слушай.
Ира принесла стакан воды, и, пока отец жадно пил, она смотрела на его шею, тоже покрытую пятнами трупного разложения. Стакан опустел, и отец предложил:
- Присядь, Ира. Так будет… лучше.
Она пододвинула табурет, и приготовилась выслушать даже самый чудовищный бред из уст тяжело больного родителя.
- Тот, кого ты считала своим биологическим отцом, тебе вовсе не отец. И я не знаю даже кто он - мне это безразлично.
- А мама? - глупо спросила Ира.
- Мама у тебя настоящая, не то, что я, - папа закашлялся скрипучим смехом. - Доча, ты не представляешь, что значит всю жизнь ощущать себя придатком, органом для размножения; жить ради одной только цели - ОПЛОДОТВОРИТЬ, а в итоге лишиться смысла существования…
- О чём ты говоришь, я не понимаю…
- Я говорю о смерти нашей собаки, так и не ставшей посредством меня матерью, - объяснил отец. - Она сохранила и передала мне фотографии своего прошлого, в котором у неё были ещё руки, способные держать фотоаппарат, ха-ха-ха, - снова захихикал сумасшедший отец, и достал из-под подушки стопку фотографий. - Взгляни вот.
Ира взглянула. На фото была запечатлена молодая субтильная девушка, со слегка вздёрнутым носом, и оттопыренными ушами. Красавицей её было трудно назвать, она скорее была чем-то похожа на большую куклу - в чертах её лица было что-то искусственное. Другие фотографии также хранили её изображение в разных ракурсах.
- Кто это, папа?
- Не узнаёшь? Это же наша собака. Вы её звали Дэзькой, хоть это и не её имя.
Ира положила стопку фотографий на стол:
- Папа, ты осознаёшь, что говоришь?
- Гораздо лучше чем ты, дочка. И перестань считать меня сумасшедшим хотя бы последний час моей жизни. Слушай далее, и не перебивай, хорошо?
- Хорошо.
- Итак. Я не знаю историю нашей расы, цели её пребывания здесь, мне не положено обладать этой информацией, - я всего лишь ЯЙЦЕКЛАД. Но я знаю одно: нас много. Нас становиться больше с каждым годом. Наверно, наша цель - заместить собой вас, людей. Хотя я не уверен, может, и что-то другое, неважно... Вспомни, я никогда не выпускал из рук поводок, даже когда спал, ел, мылся, ходил в туалет. Вы быстро привыкли к этой маленькой моей странности. А ВИБРИССА мнила, что я не смогу прижиться в вашей семье, хе-хе. Но я справился. Тебе кажется невозможным, чтобы девушка с фотографии и собака, с которой ты долгие годы прожила, оказались одним и тем же существом? Есть гусеница и бабочка. По-твоему, они разные существа? Если проводить аналогию дальше, то девушка - это гусеница; Дезька, она же вибрисса, - бабочка, а я - яйцеклад. Как правило, вибриссы около пятидесяти лет внешне выглядят, как обычные женщины, и могут даже рожать от людей ГИБРИДОВ, которые живут в человеческом обличии до самой смерти, и не догадываются, что они - гибриды. Знаешь, дочка, их очень легко опознать среди обычных людей. Потому, что гибрид - это как человеческий наркоман, которому нужна доза, но он не помнит, как она выглядит. И рано или поздно к нему приходит наитие, и он заводит обычную собаку в замену отсутствующей у него вибриссы, гибрид становится похож с ней на полноценную пару яйцеклад-вибрисса, но в его теле нет механизма воспроизводства. Так вот, у вибриссы наступает период трансформации в половозрелую особь где-то к пятидесяти годам, и это выглядит так: пожилая женщина упорно ищет уединённое и безопасное место; она не прощаясь уходит из семьи, если имела глупость её обрести, и прячется где-нибудь в подвале, или на чердаке, а некоторые просто запираются дома, и отключают телефон. Выбрав достойное место, вибрисса окукливается в кокон, в котором медленно усыхает, отдавая энергию и соки на развитие яйцеклада. Когда метаморфоза заканчивается, из кокона выходит голый мужчина с маленькой собачкой на длинном кожаном поводке. Мужчина - это и есть ЯЙЦЕКЛАД. А поводок - пуповина. Помнишь ошейник Дезьки, мерцающий красным огоньком? Это не люминесцентное напыление, как я тебе врал, дочка, это светящиеся бактерии-симбионты. Какая у них функция, мне неизвестно. В мужчине-яйцекладе содержится в единственном экземпляре оплодотворённая вибриссой яйцеклетка, способная развиться в теле человека любого пола. Вибриссе нужно было всего лишь отыскать подходящего носителя, чтобы оплодотворить его с моей помощью моего эякуляционного придатка, от которого ты всё не знаешь куда деть глаза. Ирочка, не волнуйся, жить мне осталось не более получаса, и я всё равно не сделал бы с тобой ЭТОГО. Не обращай внимания, он так и будет стоять, до самой смерти, это всего лишь начало предсмертных судорог. Да… Твоя мать оказалась, по мнению вибриссы, недостаточно выносливой, чтобы пережить развитие эмбриона, а ты была ещё слишком мала. Признаться, я удивлён, что Дезька так к тебе привязалась за эти годы, да и тебе повезло: если бы этого не случилось, то вибрисса приказала бы мне оплодотворить тебя, дочка. В древности мы оплодотворяли и мужчин, но зародыш вибриссы, нуждаясь в питательных веществах, прогрызал прямую кишку, а человек умирал от перитонита. Как правило, следом умирал и эмбрион… Кхе-кхе, кхе-кхе…
Отец закашлялся, брызгая на белое одеяло коричневыми сгустками, судорожно ударил по кровати напряжёнными до вздутия вен руками, и замер, тяжело дыша, и глядя в потолок. Он медленно повернул к Ире лицо, усыпанное крапинками тёмной мокроты, и прошептал, глядя ей в глаза:
- Дочка, у меня к тебе есть просьба, последняя…
С этими словами он откинулся на спину, задрал высохшие ноги, и страшно краснея перекошенным лицом, медленно извлёк из своего чрева слизистый ком, оплетенный красными прожилками, размером с мяч для гольфа, полупрозрачный, с бьющейся в центре чёрной точкой. Ира почувствовала, как накатывает неудержимая тошнота: она торопливо отступила к стене, и, опершись на неё рукой, согнулась пополам. Её вырвало прямо на обои, хлёстко, будто шлёпнули мокрой тряпкой.
- Ира, - слабо позвал её отец. - Умоляю, вырасти ЕЁ. Ради нашей семьи. Ирочка...
Как сомнамбула, Ирина подошла к кровати, приняла из сухих, дрожащих рук отца студенистую, прозрачную яйцеклетку, и, всхлипнув, со всей силой швырнула её в зеркальные створки трюмо, которые, качнувшись, отразили сползающее по нему месиво, тусклую лампу ночника, и захрипевший от бессильной досады и ярости полумёртвый яйцеклад, который до нынешнего дня Ира считала своим отцом.