Игорь Домнин : Шум прибоя

В то время я жил в номерах и принимал как подарок, ниспосланный мне свыше каждую встречу с нею. Она бывала у меня не часто и во время недолгих свиданий опрометчиво поглядывала на часы, будучи неудержимой в своей решительности покинуть мои скромные апартаменты. Я же напротив -желал как можно дольше продлить такие недолгие, а от этого еще более желанные наши тайные встречи.

И причины этой тайны болезненно мучили меня, не давая залпом утолить жажду, заставляя пить по глоткам отпущенное мне счастье. Что до причин тайны то их было несколько, и каждая могла бы стать серьезным поводом для прекращения наших скоротечных свиданий. Начнем с того, что мы работали в одной редакции, где служебные романы, мягко говоря, не поощрялись и вполне могли служить формальным поводом для увольнения. Я совсем недавно был зачислен в штат собкором одного из именитых столичных еженедельников, писал на криминальные темы, она заместителем главного редактора. Но самое главное крылось в том, что в, то время была связана узами брака с известным кинодраматургом Р., чье имя можно было заметить не только в титрах самых культовых фильмов, но и заполнивших экраны популярных телесериалов. Несмотря на это исповедовала довольно свободные взгляды на брак, супружеский долг, верность, оправдывая подобное отношение отвращением к нему, и так затянувшей его богемной жизни, которой жила в то время вся столичная творческая элита. «Мы с ним разные люди,- говорила она,- разные во всем взглядах, целях, но главное в темпераментах это скорей и стала причиной охлаждения», - она тяжело, с чувством сожаления по казалось давно ушедшему счастью вздыхала, продолжая меня убеждать, что их брак стал уже давно для обеих пустой формальностью. «У меня своя жизнь, у него своя»,- говорила она, а мне, почему то лишь хотелось ей верить. Серьезным обстоятельством, влиявшим на наши отношения, был ее возраст, увы, она была существенно старше меня. Именно поэтому мы решили не предавать их широкой огласке, опасаясь серьезных препятствий для их развития со стороны моих, обремененных предрассудками родственников.

Так или иначе, мы продолжали по понятным причинам скрывать наши отношения, надеясь, что тайна лишь предаст им определенный колорит. Хотя и история их начала, нашего знакомства выглядела вполне традиционно и до банального просто.

Нужно признаться еще до работы в редакции я был увлечен одной немолодой нимфоманкой, она, как и теперешняя пассия была старше меня, это и накладывало определенный отпечаток на всю историю наших недолгих, стремительных и неудержимых в своей страсти отношений. Это была, властная, жадная до утех женщина, всюду бравшая верх надо мной, а когда по разного рода причинам ей не это не удавалась, то была страшна в гневе, где-то презирая и ненавидя меня, не переставая твердить, что полюбила меня за терпение. Странной и непонятной казалась мне ее любовь, я испытывал и терпел от нее любые унижения заслуженными или нет казались мне они. Верхом же ее моральных издевательств надо мной стало ее циничное в своей грубости заявление, что уходит от меня к более приемлемому варианту.

Я был сражен наповал и тяжело переживал разлуку, находясь в плену мучавших меня своей болью воспоминаний. Время лучший лекарь твердил я себе, тщетно пытаясь забыть ее, но не было, ни одного дня, чтобы я так или иначе не касался ее в своих воспоминаниях. Не проходило ни одного дня, чтобы она с прежней явью не восставала в моих воспоминаниях о той, кажется давно минувшей, но так мучавшей меня какой-то тоской по прошлому воспоминаний. Иногда мне казалось, что именно там, в прошлом я горячо и мучительно любил ее первой любовью, что с легкой руки классиков уже заведомо была обречена быть несчастной. В любви своей видел я и причину нашего разрыва и своей драмы: мои страдания доставляли ей удовольствие, не любя сама она и мне не могла позволить делать это. Вот к таким выводам пришел я тогда.

Я стал жить одной надеждой и томительно ждал новой встречи, мучительно забывая о былом, решил уйти с головой в работу, думая том, что новое увлечение совсем не помешало бы мне, а скорей наоборот, способствовало быстрейшему заживлению еще свежей душевной раны. И, конечно же, не мог обратить внимания на жгучую темпераментную брюнетку с безупречными в своем великолепии формами, надо признаться, сложена она была отменно! То есть полностью соответствовала тем эротическим образам, что не раз рисовало мне мое воображение: высокая грудь в меру широкие бедра, правильно округленная икра и это все при безупречно ровной и правильной осанке (абсолютно не терпел сутулых женщин). И в каждом ее движении, жесте безошибочно угадывалось обаяние страстной чувственной женщины, источающей страстное и безудержное в своем порыве желание. Этакая Ирина Шмелева из «Бабника», сходство с которой трудно было не заметить. Не скрою, я обратил на нее внимание первых дней своего пребывания в редакции, оценивая небогатым в своей пошлости критерием (трахнул не трахнул), и она естественно получала положительные оценки по моему скудному критерию.

Это случилось на одном из корпоративов, когда я вволю налюбовавшись ею, будучи взведен до предела уже не мог без замирания сердца более наблюдать за ее зажигательными танцами, спокойно любоваться этой пышной округлостью бедер, плотно обтянутым черным нейлоном чулок.
В решительной смелости, уже подкрепленной определенной дозой спиртного я подошел к ней после корпоратива:
-Можно я провожу тебя?
К тому времени мы довольно часто сталкивались по работе, давно говорили друг другу ты, и в моем предложении проводить ее не было нечего сверхъестественного
Она загадочно улыбнулась, вероятно, не принимая всерьез моего внезапно возникшего интереса:
-Попробуй!
Решив, что вечеринка должна плавно прейти в романтический вечер для двоих я осмелился пригласить ее в ресторан, это известным образом сблизило бы нас, направив отношения из русла профессионального в несколько иное русло.
-Посидим немного, ужин при свечах.
-А что, действительно романтично, ужин на двоих, хочу пить глинтвейн,- весело продекламировала она, с решительным задором схватив меня под руку.
Мы направились в ближайшее заведение, по-моему, это был грузинский ресторан с традиционной национальной кухней. Вежливый официант со свойственным гостеприимством проводил нас за столик у стены. Я тут же принялся изучать меню.
-Можно, мне!
Я протянул ей книгу, но она, даже не открыв ее отложила в сторону.
-Значит так, властно сказала она только что подошедшему официанту: Два лобио, порцию сациви и грамм триста кинджмараули десятилетней выдержки.
- Откуда такие познания в грузинской кухне?- с недоумением спросил я
-Грузия страна горячих и темпераментных мужчин, -весело произнесла она, легко поправив волосы и жестом попросила закурить.

Она пила немного, медленно, с расстановкой, легко касаясь алыми губами прозрачной округлости бокала. Пила как то красиво, по-особому, умело, не становясь от вина доступной или вульгарно-пошлой, а напротив еще более интересной, привлекательной, веселея и добрея от выпитого. С ней не надо было думать что и когда сказать, кажется, фразы лились самим собой, я сам, поражаясь своему остроумию и красноречию был не в меру разудал и весел. Даже молчать с ней было просто, уместно и совсем не утомительно. Ее хотелось слушать то, как она говорила красиво и правильно, обо всем со знанием и расстановкой, ее не просто хотелось слушать, а таять в той трогательной неповторимой атмосфере, что была создана ними здесь и сейчас в этот необыкновенно теплый можжевеловый осенний вечер, таять, плыть, уже не думая ни о чем другом, ни о будущем, ни о прошлом а лишь о ней, об этом неповторимо прекрасном ровно льющемся голосе, о том, что так или иначе было связано с ней, всем ее тайном, интимном, скрытом.
Дальше я вызвался проводить ее уже до дома, она радостно отозвалась:
-Да, да конечно, непременно!
Она жила на Кузнечном в одном из старых высотных домов. В такси я робко целовал ее в шею, не переставая шептать на ухо какие-то милые нежные пошлости. Она заливисто смеялась, уже не останавливая меня. У парадного, я набравшись смелости уже целовал ее в губы. Целовал жадно, страстно, вволю упиваясь доставшимся мне наслаждением. Мы не могли остановиться и надышаться друг другом, едва переведя дыхание, продолжали вновь.
-Пошли, - тихо сказала она, нежно взяв меня за руку, когда мы уже не в силах совладать с собой нервно дрожали от страсти.
Я, будучи удивлен, лишь в сокровенных мечтах надеясь на подобное, пребывал в легком смятении.
-Мужа нет, уверенно сказала она, так что бояться тебе нечего, повлекла за собой.
И лишь перешагнув порог, не помня себя от страсти и возбуждения тяжело и часто дыша стали спешно раздевать, в непреодолимом порыве предаться любовным утехам. И когда моя рука уже казалось уставшая ждать и бороться, скользнула туда, где все было горячо, влажно, скользко, она, тяжело простонав, сильней развела ноги…

Я, испытывая необыкновенный восторг, просто таял, я сгорал от чувств к ней. Она, подобно глотку живительной влаги в пустыне просто спасла меня от былой пассии, сменив тяжкий груз мучавших тоской воспоминаний на радость и надежду. Я не мог надышаться ею и чувствами, в водовороте которых просто готов был пропасть, живя от встречи до встречи с ней. Нет, я определенно ни мучился вопросом, что же на самом деле связывает нас и что за неведомая до сели сила влечет меня к ней. Хотя мне определено льстило что мной, как я считал обыкновенным, ничем ни примечательным человеком увлечена красивая умная интересная во всех отношениях женщина. Не скрою, сама мысль, что вот так ворую чужое счастье, невольно участвуя в судьбе, вмешиваясь в нее, будучи любовником жены, довольно известного и успешного человека, лишь раззадоривала и заводила меня, кружа голову мимолетным успехом на любовном фронте, вселив веру в собственную неотразимость и успех. Но так продолжалось недолго. Надышавшись вволю искупавшись в любви я, измученный противоречиями внезапно нахлынувшего счастья стал невыносим, груб дерзок и печален. Доведенный до отчаяния готов был к разрыву, высказывая ей такое намерение:
-Ну, что ты любимый, ну, что ты,- говорила она, ты слушаешь свой ум, просто свой ум, а не сердце, потом она снова целовала меня и спешно уходила.

Да я мучился, будто разрезанный мнимыми ножницами напополам, мучился тем, что вынужден скрывать свои отношения, невозможностью видеть ее когда это непременно нужно, что не могу предать их огласке, ввести ее в круг знакомых, что вынужден тайно встречаться с ней, что от меня она уходит к мужу, к которому потеряла всякий интерес.

Но, несмотря, ни на что, едва уладив дела, я спешил темными почти безлюдными улицами к ней на Кузнечный, где мы уединялись во время долгих командировок ее мужа. И снова она была дерзка и ненасытна в вопросах любви, неистово влекла меня той дерзостью и новизной, ради которой и мчался к ней холодными темными осенними вечерами. Влекла меня и эта ее искушенность и требовательность, вечный поиск во всем, что был так присущ ей. И лишь рядом с ней, почему то забывалось о тех противоречиях, так одолевавшими меня, поэтому в вопросах продолжения наших отношений я ни задумывался об их будущем, решив все оставить по-прежнему. Она же не раз высказывала мне свое твердое намерение окончательно порвать с мужем, недвусмысленно намекая на мое бездействие:
- Но, нет, ведь ты никогда не решишься никогда не решишься на этот смелый шаг, – связать свою жизнь с моей, и тут, же будто играя на чувствах, задевала за живое,- и тогда уже не нужно будет прятаться, скрывать наши отношения, тайно встречаться.


Но я почти не слушал ее, пропуская все мимо ушей, решив уже давно оставить все как есть, довольствуясь этим больше не думать ни о чем, а лишь о тех чувствах к ней, несмотря, но несмотря на это был не до конца счастлив своей любовью, еще живя надеждой на ту единственную встречу о которой непременно грезит каждый и в ожидании которой порой проходит вся жизнь.

Иногда я был намеренно груб и черств с ней, уже будто до конца настроенный на разрыв, измученный этими мнимыми ножницами, и сердце покорно слушало ум, но проходило совсем немного времени, как мчался к ней на Кузнечный в раскаянии и клятве в вечной любви. Она лишь понимающе вздыхал:
-Все сложится, все устоится и решится надо только уметь ждать и слушать друг друга. И вновь все было как прежде. И в такие минуты я все сильнее сетовал на судьбу, что позволила нам встретиться еще нее понимая, чего больше в этом горя или радости. За что мне это, думал я за что эта разница в возрасте, за что ее несвобода, непонимание моих, как она говорила консервативных родственников, если вдруг решимся связать наши судьбы. Доведенный до отчаяния вынужденным одиночеством (в последнее время она по стечению обстоятельств была вынуждена проводить много времени с коллегами по работе, с некоторыми из них она была дружна и по прежнему скрывала наши отношения). Я предложил ненадолго уехать. План наш был дерзок и смел. Втайне от всех уехать вместе к морю. Помня ее страсть к недолгим поездкам, ее восхищением новыми впечатлениями. А что может быть лучше, чем уединиться, переместиться из уже по-осеннему холодного мрачно-темного города в совершенно иной мир. Мир, где не надо будет прятаться в страхе боясь быть увиденными знакомыми, где не надо будет переживать часы одиночества, где не будет ее друзей и моих коллег, не будет консервативных родственников, не будет предрассудков, рожденных страхом, пить по глотку это счастье: просто быть вместе, наслаждаться любовью и счастьем. А что может быть лучше чем засыпать и просыпаться вместе в объятиях искренне любящей тебя женщины, просто купаться в любви ни думая ни о чем.
-Ах как это прекрасно встревожилась было она как чудно мы будем сидеть на берегу возле теплого моря в вечернем небе одиноко будет светить луна. И волны будут ласкать нас своей нежной прохладой. Все решено! Едим!

И мы тут же дали друг другу слово хранить все в тайне, чтобы не спугнуть вдруг снова мелькнувшее вдали счастье, в которое даже боялись верить слишком большим, несбыточным и незаслуженным казалось нам оно. Под покровом ночи мы тайно ехали в аэропорт. Шел дождь и кажется, нежное теплое счастливое лето уже потеряно нами навсегда не вернется и забыто, и мы так рьяно ищущие его тихо плыли к тропическому раю. Я помню, как все внутри замирало от тревоги ожидания счастливого одиночества вдвоем. Да, мы были несказанно рады и счастливы настолько, что даже перелет казалось только вдохновил и взбодрил нас. Еще в Москве мы решили подыскать для себя первобытно дикое место, и быть всегда рядом и днем и ночью. В Крыму нашли тихое почти заброшенное место на берегу, стали жить в пустой татарской сакле, пользуясь только необходимым из удобств. Диковинное место, заросшее кипарисовыми лесами, необычными кустарниками, магнолиями, гранатами, радовало нас казавшейся нам почти экзотичной курортной романтикой. По утрам, пока она спала я шел по тропинке, убегающей с горы прямо к темно-синей воде, шел вдоль берега слушая и наслаждаясь шумом, казалось уставшего за ночь моря. Горячее солнце было сильно и радостно. Верху над горами расходилась и таяла легкая белая дымка, еще дальше за вершинами отливала белизной . Назад я возвращался уже через аул, что был за горой, шел на уже проснувшийся и клокочущий шумящий разноликим говором базар, где кипела уже вовсю кипела торговля было тесно и душно от народа, навьюченных лошадей и осликов.

Возвратившись с покупками я находил ее проснувшейся, радостной и в моих объятиях жарких поцелуях она становилась мягкой податливой, и в тоже время неимоверно пылающей той искренней страстью, которую уже давно не находил в ней. Потом мы шли к морю, берег всегда пустой казалось был только наш. Обедали приготовленной на шкаре рыбой пили белое вино ели орехи и фрукты. В сумраке нашей сакли под самой крышей тянулись через ставни узкие ровные полосы света.
Вечером когда солнце уже не было столь сухим и горячим, а влажная прохлада принималась нами за как награда за дневной зной, мы вновь шли к морю. Оно было нежным и теплым ласкающее слух шумом вечернего прибоя, будто щедро отдающее накопленное за день тепло. И здесь на берегу под этот шум мы предавались сладкой неге слияния, ощущая всю естественную новизну и бесконечную мудрость природы. Благо ночи были еще по- летнему теплы и непроглядны, а когда глаза привыкали к темноте мы, лежа прямо на песке, наслаждались ярким блеском звезд, которыми было щедро усыпано южное небо. Мы просто жили, и здесь вдали от бесконечной суеты большого города о так терзающих меня последнее время противоречиях, о которых теперь остались неприятные тяжелые воспоминания. И только здесь, вдали вне времени четко начало вырисовываться мне наше будущее, о котором раньше боялся даже думать. И чувствовал, как стал вдруг более покладистым, ласковым нежным только здесь в этом заброшенном пустынном почти диком месте, где была только она и наша чистая светлая любовь без ревности противоречий и угроз.
Случалось по ночам надвигались с гор страшные сизые тучи, шла злая буря, море также зло шумело, и раздавались резкие сильные удары грома. Тогда она теснее прижималась ко мне, нежно целовала и тихо говорила с сожалением и грустью:
-Неужели скоро все это закончится, еще две недели и все, все по-прежнему.

И действительно по возвращению все действительно было по прежнему, будто и не было этого благодатного времени у моря, не было тех теплых ночей, ровного, а иногда сильного и злого шума прибоя. И опять я спешил к ней вечерами, ежась от холода, опять мучился и терзался разрываемыми душу противоречиями. И теперь с новой силой мучился я той ее прошлой, но так волнующей меня жизнью. Я снова жил ревностью к ней, к ее прошлому, и вся моя любовь была теперь не чем иным, как тоской, вечным противоречием, что стали теперь во мне с новой силой. Ревновал ко всему, что так или иначе было связано с той ее прошлой жизнью, что где-то шла, бурлила, кипела без меня и где она, наверное, была счастлива без меня, могла быть счастлива там со своим драматургом, как она могла любить его не зная меня, доходил я до абсурда в своих мыслях.

Я запутался и не знал, что теперь делать не мог принять окончательного решения уйти от нее или быть с ней. Доведенный до отчаяния этими противоречиями, что с новой силой стали теперь в моей душе с новой силой стал, мрачен, безразличен, груб, думал только о себе, напрочь забыв о ее чувствах, помнил лишь о теле, страсти, огне. И я не знал бы чем все закончилось, если бы не одно страшное обстоятельство, что так потрясло меня. Как-то вернувшись из командировки, я поспешил засесть за утренние газеты. Спешно читая колонку светской хроники не мог просто поверить своим глазам, там стояло: вчера вечером из наградного пистолета застрелился известный кинодраматург Р, я не смог больше дочитывать, сорвавшись с места, ощутив нервную дрожь во всем теле поплелся в кухню пытаясь придти в себя стал нервно курить в открытую форточку. Мне почему, то казалось, что единственной причиной его самоубийства был я, а точнее наши с ней отношения. Непонятно откуда взявшееся чувство вины стало мучить меня пуще ревности. Мне почему-то отчетливо стал, видится Р, в пьяном угаре выстреливший себе в висок, именно тогда когда решила сообщить ему, что уходит от него, больше ни о чем другом я думать не мог. Мне не хотелось, видится с ней, я не отвечал на звонки, в будущем решив уйти из газеты на вольные хлеба, а в марте уехал в длительную командировку за серией репортажей с Югорского шара, надеясь, что это, наконец, то поставит жирную точку в наших отношениях, но, Боже мой, как же я ошибался…
2005