Кирилл Головкин : Крещение огнем.

Сквозь неплотно прикрытые листы шифера проникали первые лучи утреннего солнца. Они безжалостно врывались в серую тень ямы, заставляя зажмуриться правый, не заплывший, глаз. Левым же, Артем не видел ничего уже несколько дней. Хотя, откуда ему знать, сколько прошло времени. В грязной выгребной яме, куда сливали отходы с кухни и туалета, время превращалось в подлую суку, оно играло с ним, то ускоряясь, то замедляясь. Он иногда думал, что мир сошел с ума, и он лежит, не видя солнца, уже вечность. Он надеялся, что настал конец света и солнце больше никогда не взойдет на небосклоне. Что его страдания разом прекратятся и он со вздохом облегчения разделит участь павшего мира. Но солнце вставало вновь, когда он уже с упоением мечтал об окончании томительного ожидания, и, ехидно подмигивая яркими лучами, рушило его надежды. Тогда он снова принимался скулить, выть и орать, на сколько хватало сил. А сил уже не было. Уже давно.
Его не кормили, не поили. Хозяева, казалось, забыли о его существовании. Да-да. Именно хозяева. Артем не помнил, как и когда он принял свою участь. Когда гордость сменилась отчаянием, а вместо презрения к пленителям пришел черед подобострастной, гнусной, противной зависимости. Наверное, это случилось после того, как его перестали мучить. Когда они на самом деле поверили, что обычный рядовой солдат и вправду не располагает нужными им сведениями. Когда все пальцы на руках были сломаны. Когда ногтей на ногах не осталось, коленные чашечки были выбиты, а следы от порезов и побоев покрывали все тело. Когда боль уже стала старым другом, которого ждешь в гости без особого энтузиазма, но и без драматизма. Просто есть боль, просто привык. Артем усмехнулся разбитыми лепешками, которые когда-то были его губами. Те незамедлительно остро отозвались болью. Если бы он знал то, что его спрашивали... Он бы ответил. Он бы рассказал все, все, что знал и не знал. Он бы придумал, он бы предал всех своих сослуживцев, всех командиров, Родину, мать, отца. Все. Лишь бы они перестали. Не существует такого человека, который бы вытерпел все эти страдания и не сломался. Герои. Патриоты. Все эти высокопарные тирады о свободе... Это все бравада и пафос, предназначенные для очередной партии дураков, которых пошлют непонятно куда, непонятно за чем. Защищать высокие идеалы, спасать чужой народ, защищать свою страну, творить мир посредством насилия. И он такой. Рядовой Артем Чеканов, 19-летний призывник из Омска. Похлопал ушами, напросился на перевод в Чечню, и, прослужив всего два месяца, попал в плен. Их было трое, пленников. Двум из них, после недели пыток и допросов, кинули один нож и сказали, что либо через 3 минуты один из них убивает другого, либо они стреляют в обоих. Человечность и совесть боролась с жаждой жизни всего секунд 30. Дальше они сцепились как бешеные псы. Рядовой Гранкин, и дома то бывший одной ногой в тюрьме, радостно ухмыляясь, всадил нож в живот сержанта Лобова, одним ударом сделав сиротами его двух маленьких сыновей. Чеченцы же, ржали так, будто услышали самую смешную в их жизни шутку. Отдышавшись, они всадили по очереди в победителя и сплюнули на трупы, показав в очередной раз, что за людей они их не считают.
Вот тогда ко мне в первый раз пришла мать. Увидев картину экзекуции бывших товарищей, Артем упал на дно ямы и бился головой в сырую землю, изрыгая проклятия и потоки брани на гребанных чеченцев, русских, жирных генералов, ублюдков, которые отправляют на войну молодых, просиживая штаны в штабах. Он проклинал этих бородатых уродов, их Аллаха, их матерей и отцов... Неожиданно чья-то теплая и, пахнущая домом, рука опустилась ему на голову. Губы матери прошептали:
- Тема, скажи им все. Сделай все. Только вернись домой. Ко мне, к отцу, к Наташе. Сестренка твоя по тебе скучает, просит вернуться скорее. Даже ругаться не будет, если ты собаку заведешь, как ты и хотел. Ведь правда? Как там та порода называется ресвитер?
-Ретривер, мам. Я.. Я вернусь. Ты только жди. Бате скажи, чтобы не волновался, у него сердце слабое. Наташка... Если курить начнет, скажи уши оборву, не посмотрю, что ей уже 15.
- Сынок. Я тебя жду. Скажи им все...
И он сказал на очередном допросе. После недели мучений он сдался. Рассказал все, что знал. Даже больше. Приврал, приукрасил, лишь бы отпустили. Только понимал в глубине души, что яма эта станет его могилой. Безымянной и холодной, в далеком ауле в горах, куда никто не пойдет его спасать. Его, обычный расходный материал, каких сотни и тысячи по всей России.
Но его палачей это не удовлетворило. Может, они распознали ложь, может, просто решили помучить его подольше... Только пытки продолжались каждый день. Сколько? Неважно. Время - подлая сука.
Мама приходила каждый день. Разговаривала с ним, утешала, рассказывала новости. Отец перенес инфаркт, но с ним уже все было хорошо. Артем, заговорщицки подмигнув, попросил маму купить папе его любимых конфет "Белочка" с орешками. Мать сделала вид, что не знает, какие сладости любит отец и согласно кивнула. Наташка пошла на пение. Артем радовался, улыбаясь разбитыми губами. Она ведь всегда хорошо пела. Да и в последнее время только под ее колыбельные он засыпал. Иначе не давала уснуть боль. Но мягкий, тихий голос младшей сестренки успокаивал ноющие раны и переломы, принося покой и умиротворение. Потом он просил ее ложиться спать, ведь завтра в школу, и снова оставался наедине с собой, когда она, поджав губки, уходила.
Семья была рядом, каждый день, каждую минуту его заточения. Парень питался помоями, выбрасываемыми чеченцами в яму. Ходил под себя. Из-за постоянной вони, исходящей от трупов его сослуживцев, брошенных к нему, он не чувствовал запахов. Но он всегда ощущал аромат сирени возле его подъезда и аромат наваристого маминого борща. Он толком не мог ходить, из-за выбитых чашечек и сломанных ступней, но по вечерам выходил во двор, чтобы поганять в футбол с пацанами и поиграть с сестрой в "миллиона" и "знамя". Его форма превратилась в смердящие лохмотья, но мама каждый день гладила ему свежую, постиранную рубашку, ругая сына за тяжеловыводимые пятна. И все же улыбалась, глядя на то "какой он вымахал".
Прошла вечность. А, может, и больше. По разговорам чеченцев с поставщиками оружия было понятно, что скоро по этим координатам будет совершен арт-обстрел. Все было понятно, потому что поставщиками были те же гарнизонные служащие из российской армии, что снабжали оружием товарищей Артема. Говорили по-русски, перешучиваясь и здороваясь за руку с чеченцами. Главное - это бизнес. Замешанный на крови, смерти и потерях. Ну, ничего страшного, война есть война. Видать, "бизнесмены" за определенную плату сдали запланированное будущее наступление врагам, вот и собирались второпях чеченцы покинуть эту местность. Артем был рад, скоро все закончиться. Никаких иллюзий насчет своей судьбы парень не питал. Никто не будет его брать с собой, он не пленник уже - скорее всего раненный пес, забывший кто его хозяин и ждущий конца. Любого конца. Лишь бы быстрее.
Вспомнились слова старого стихотворения:
Я ринусь в бой,
Достойный схватки, последней на моей век.
Живи и Умирай в сей день...
Живи и Умирай в сей день.
Вот ведь мозг какая странная штука. В определенные моменты вытягивает из чулана памяти совсем, казалось бы, забытые вещи.
К краю ямы подошел заросший по самые глаза курчавой черной бородой чеченец. Сказал на ломаном русском, с таким акцентом, что Артем сначала не понял смысл слов. Догадался.
- Где твой Бог, солдат? Где твой народ?
- Со мной, враг..
- Я тебе не враг, ты всего лишь мусор, который не достоин называться мужчиной. Сидишь в яме, словно пес. Скулишь, подобно ему и проси...
Договорить чеченец не успел. Артем кинул горсть жидкой грязи ему в глаза и на четвереньках пополз вверх по пологому склону ямы наверх. Сломанные пальцы вгрызались в податливую почву словно крючья, а ноги, вопреки всему, не волочились за телом. Коленями помогая себе пробираться наверх, парень, не ожидая от себя такой прыти, почти добрался до края ямы. Но он не хотел выбраться отсюда, у него не было шансов и он это четко осознавал. Сознание вообще было на удивление ясным, мышцы работали слаженно, как-будто не было тех месяцев унижений и пыток. Боль. Вот что помогало ему. Став его частью, она придавала ему сил. Каждый шаг ногой или упор рукой сопровождался уколами нестерпимой боли в изувеченных конечностях. Сейчас Артем напоминал себе огромного уродливого паука, который жаждет мести. И он ее обретет. Во чтобы то ни стало. Прошло каких-то пару секунд, а Артем уже мог дотянуться до ботинок отряхивающегося чеченца. Рывок. Потерявший опору чеченец летит вслед за парнем на дно ямы. Они вместе лежат в грязи, русский солдат улыбается жуткой беззубой улыбкой. От этой улыбки, чеченец бледнеет и пытается достать из под себя ремень с автоматом. И с ужасом понимает, что не успеет. Артем прыгает на него сверху, достает из-за пазухи баранью кость, попавшуюся в помоях и заточенную о пряжку ремня мертвого Гранкина до бритвенной остроты. Чеченец все таки отползает к крю ямы и успевает выпустить очередь в грудь русского солдата. Но уже поздно. Кость торчит у него из горла.

Первые лучи утреннего солнца освещают картину последнего боя. Чеченец лежит на спине. Остекленевшие глаза непонимающе смотрят в небо. На нем лежит молодой парень, изуродованный почти до неузнаваемости. Он все еще сжимает кость. А под ними раскинулся океан крови. Кровь течет из их ран, смешиваясь и, все таки, не меняя цвета. На краю ямы стоит, опираясь на трость, все еще слабый после перенесенного инфаркта отец Артема, рядом мать и сестра. Они смотрят вниз, на их сына и брата. Но им пора уходить. Скоро все здесь подвергнется огню. И, может быть, именно огонь станет тем, что очистит эту грешную землю от ненависти и жажды власти.
А ты, солдат..
Живи и Умирай в сей день,
Живи и Умирай в сей день.