Владимир Павлов : Ганнибал Лектор против Чужого и Хищника (I)

Когда произошла эта история, я был еще очень молод. Будь мне поболее лет, может, и не окончилась бы она так трагически, может… Впрочем, не стану забегать вперед.
Я родился в 2089 году, а буквально спустя год окончилась Гражданская война, и европейская часть России примкнула к Свободному Союзу. Разумеется, культурное и духовное присоединение состоялось уже давно: к тому времени в Москве почти всякий хорошо владел английским, совершенно перестали цениться русские имена, и всякий стремился перекреститься в «человека», придумав себе имя на английский манер. Даже вошло в моду называться Фаллосом (или Вульвой – у девушек). По достижению пяти лет мой папаша Тим сдал меня в специализированный интернат-школу, которые стали тогда набирать популярность. Его Святейшество, Пресвитер Иоанн, вещал со всех экранов, домашних и уличных, как губительна для детей мещанская атмосфера семьи, и насколько разумнее будет предоставить такое ответственное дело, как воспитание, профессионалам. Разумеется, папаше Тиму, как полицейскому, долженствовало показать пример прогрессивности.
Помню, я уже на первом году обучения бегло читал (буквенную письменность к тому времени заменил язык пиктограмм), и, вообще, учеба давалась мне легко.
Не буду здесь распространяться, как повредила мне тайная страсть – чтение старинных буквенных книг (читать меня научил один старик-чудак, хозяин последнего в городе антикварного магазина), которую я сам же и открыл из тщеславия сверстникам. Моя союзница – краткость. Хотя Широкий Зад, – девочка, в которую я был влюблен, – говорила мне, что меня презирают не поэтому, а просто потому, что я «дурак». Впрочем, и не девочка она уже была: в 14-то годков, по совершеннолетию, кто сейчас невинен? Но довольно, довольно. Краткость, Нео, краткость! Нео – так меня зовут. Сокращение от «необыкновенный» я уже потом додумал. Когда, в день моего совершеннолетия, в кабинке самоидентификации я собирался произнести роботу мое имя (ведь светоч очей наших, Пресвитер, еще задолго до того, дал право каждому по достижении совершеннолетия избрать себе имя), то не удержал приступ зевоты, и вышло какое-то «не-е-ео»

Немного о моих школьных годах. В пятнадцать лет я вступил в Молодежное Христианское Общество и посетил второй этаж храма нашего микрорайона. Наверное, одним из последних среди своих сверстников. Вступить в Общество можно по достижению совершеннолетия, девушке – бесплатно, а парню нужно заплатить немалую сумму за «конфирмацию» и затем не забывать выплачивать членские взносы. Мальчики копят на первый взнос годами. Можно, конечно, взять кредит, но сейчас с такими вещами не шутят: вдруг не отдашь, и финансовая комиссия Епархии присудит тебя к заключению!
У меня устроилось проще. Папаша Тим как-то навестил меня в интернате, и, узнав, что в свои пятнадцать я все еще девственник, обругал меня слюнтяем и тут же, к моему удивлению, притащил в банк и перевел всю кругленькую сумму на мой счет.
После бесплатной для всех литургии, где Иерей (как правило, женщина) исполняет какой-нибудь классический и довольно целомудренный шедевр Искусства Любви (в основном, танец с элементами стриптиза), диаконисы выдворяют детей и тех, кто не оплатил билет, и объявляют о начале Мистерии.
Говорят, в незапамятные времена, чтобы стать священником и выступать в Мистериях, достаточно было просто три раза участвовать в представлении, то есть, публично заняться любовью. Да и тогдашние Мистерии всего с двумя лицами и с простенькими доморощенными сюжетами не чета теперешним. Не было ни драматургии, ни спецэффектов, ни возможности для прихожанина в какой-то миг самому шагнуть на арену. Что там говорить, когда, до воцарения Понтифика, отсталую средневековую религию еще не до конца победило Свободное Христианство, «культ которого должен стать высшим развитием искусства любовного соития, ежели Бог есть Любовь», как выразился Святейший.
В свое первое посещение Мистерии я сразу попал на роскошное и дорогое представление с восходящей звездой Искусства Любви, женщиной-архиереем Иштар. Какая-то часть моей души все же сопротивлялась увиденному, но обжигающее, пронзительное вожделение восторжествовало. Я вышел из зала уже в третьем часу и присел на мягкий диван, чтобы прийти в себя. Одна крепкая дамочка, из завсегдатаев, приметив мое состояние, тут же затащила меня в отдельную кабинку и быстро лишила невинности, даже не спросив моего имени. Жалюзи на прозрачных дверях она все же опустила, хотя уже тогда это считалось дурным тоном.

А знаете ли, сколько на каждой Мистерии подростков лет четырнадцати-пятнадцати, на которых взрослые поглядывают со снисходительным одобрением? Впрочем, сейчас ведь уже четырнадцатилетний считается взрослым, и женщина-подросток может родить ребенка. Современные дамы боятся боли, и чаще всего яйцеклетку пересаживают «суррогатной матери» из наводнивших Свободный Союз африканок. Правда, такие услуги недешевы, и государственного пособия на каждого ребенка для их оплаты не хватает. Именно из желания подзаработать рожают сами, ведь пособием можно распоряжаться как угодно. После рождения три четверти родителей сдают своих чад в интернат при яслях. О, это не те унылые саркофаги юности, о которых я читал в какой-то старинной книге! Государство обставляет современные интернаты с настоящей роскошью. А тридцатилетний теперь в Свободном Союзе уже считается стариком. Да, чудеса медицины способны продлить молодость и до семидесяти, но душа этих людей настолько пресыщена всем, что многие предпочитают «поставить точку», наглотавшись снотворного. Есть даже понятие «суицид двадцатилетних»

Решение поступить на исторический факультет МПГУ пришло, опять-таки, из-за тайной страсти к старинным буквенным книгам. Конечно, доступ к «бумажным» архивам имел лишь доцент или профессор, но кое-что показывали и студентам. Перед экзаменами я сообразил, что мне, как коренному москвичу, общежития не светит, и, пересиливая стыд, явился к папаше Тиму с требованием перевести известную сумму в счет будущего наследства, чтобы решить жилищный вопрос. Тот, к моему удивлению, предложил жить у него. В его обращении, насмешливо-снисходительном, пожалуй, слышались и нотки грубоватого добродушия. Само собой: кто я перед ним, старшим лейтенантом полиции, дознавателем? Представьте себе хилого аутиста, адепта вымирающей профессии рядом с этим здоровенным куском плоти в черной, с блестящим отливом, форме, излучающим эманации государственной воли.
Учеба осложнялась тем, что содержание истории менялось буквально на моих глазах. Взять, к примеру, зарождение государства у славян. В первый год учебы я наивно думал, что словно «Русь» – то ли от русоголовости наших предков, то ли от холодных рос, то ли от солнечного народа Ра, вынужденного РАссеиваться на запад от Гипербореи. Оказывается, как установили новейшие исследования, слово «Раша», которое мы считали западным, на самом деле древнейшее, славянское, и происходит оно от слов «параша» и «страшный». Дескать, русские были очень грязны, и лишь после входа России в Свободный Союз над страной заблистало светило европейской цивилизации.
И так каждый год – какой-нибудь сюрприз. Но, представьте, я поспевал за столь скорым прогрессом исторической науки, как хороший и правильный студент. А была ведь еще теология, в которой творился воистину космический хаос, поскольку Святейший каждый год обогащал нас новыми теологическими открытиями.

Расскажу один случай из времени моего студенчества, который, несмотря на свою ничтожность, имел в будущем огромные последствия. Однажды вечером отец, пьяный и злой, притащил домой смазливую бабенку и подверг «допросу с пристрастием». За завтраком, не выспавшись из-за доносившихся всю ночь из соседней комнаты женских криков, я усердно отводил взгляд, а папаша Тим буквально впился в меня глазами, и вдруг хищно расхохотался:
– Что, щенок, завидно?
– Да нет… – облизал я пересохшие губы, и вдруг не выдержал: – Как же ты вообще так можешь! Ты же полицейский!.. Это противозаконно!
– Дурак ты, Нео, – невозмутимо улыбнулся отец. – Что тебе противозаконно, то мне по закону положено. На, читай!
Он шмякнул передо мной на стол удостоверение офицера, открытое на нужной странице, где черным по белому было написано (вернее, нарисовано):
ОФИЦЕР ПОЛИЦИИ ИМЕЕТ ПРАВО НА СЕКСУАЛЬНОЕ НАСИЛИЕ.
– Я этого не знал, – смутился я. – Но мне все равно не понятно: ведь насилие – преступление?
– Преступление, – передразнил папаша. – Ты, Нео, лодырь и кретин. Чему ты хоть там учишься? Государство, чтоб ты знал, присваивает себе право на насилие, так было и будет всегда. А сексуальное насилие в случае дознавателя тоже необходимо. Представь, что нужно сломать сопротивление подозреваемой, ее волю, так сказать? То-то! Низшим чинам, конечно, не разрешается, они ведь не производят дознание. Глазенки-то как завистью разгорелись! Эх, молодо-зелено!
Он хлопнул пеня по плечу и доверительно сообщил:
– Я тебе вот что еще скажу: даже для таких вот дурачков, как ты, изнасилование влечет только пятьдесят часов общественный работ или штраф. Чего бы штраф не платить, а, Нео? А есть еще и карточки специальные, дружинникам выдают.
Он достал из бумажника и сунул мне под нос карточку, на которой стояло:
«Свободный Союз. Одноразовое разрешение на сексуальное насилие»
– Нравится? – ухмыльнулся отец. – Дарю, дубина! Пользуйся и скажи спасибо умным людям!
Отцовским подарком я так и не воспользовался. Да в этом и не было никакой нужды: трудно сейчас найти женщину, которая откажет молодому симпатичному мужчине.

Превосходно помню государственный экзамен, который принимали три профессора, и среди них – заведующий нашей кафедры, профессор Морфеус, благообразный пожилой негр в темных очках, симпатичный мне тем, что не молодился и с достоинством носил свою серебряную гриву и патриархальные морщины. Я сразу завоевал его расположение, без запинок отвечая на первый вопрос «Мир в XXI веке», снабжая примеры обстоятельными подробностями.
– Положение усугублялось тем, что примитивная экономика начала прошлого столетия находилась в большой зависимости от нефти и газа, – закончил я политико-экономическую часть, но профессор Морфеус задал дополнительный вопрос:
– А почему не атомные станции?
– Атомные станции в то время оставались еще слишком несовершенными, пока Святейший, тогда еще школьник, не открыл сверхскоростной синтез мета-урана.
– Достаточно, вы блестяще знаете первый вопрос. Переходите, пожалуйста, к следующему.
– Итак, «Великий поворот к духовности», – начал я с готовностью прилежного ученика, воспроизводя по памяти целые абзацы из аудиокниги. – Что же ему предшествовало? В знаменательном 2035 году выдающийся теолог XXI века Дэн Браун, уже получивший общемировую известность книгами «Альковные тайны Святой Терезы» и «Смерть Бога», публикует трактат «Идеи свободного пути», буквально взорвавший европейское общество. Великий мыслитель начинает с той самоочевидной идеи, что половая жизнь никогда не может быть злом, напротив, злом является ее отсутствие, ведь без этого род человеческий прекратился бы. Вторая идея – гениальная догадка, впоследствии подтвержденная исследователями, что запрет на избыточную сексуальность в первобытных культурах был связан с религиозным поклонением наших предков половым органам. Каждый древний храм символизировал фаллос, алтарь – женское лоно. Третья идея Брауна в том, что интенсивные переживания во время полового акта есть в основе своей духовный опыт, потому абсурден тезис защитников лживой морали, что бурная половая жизнь будто бы «грешна» и вредит душе человека. В четвертом тезисе автор безупречно анализирует факты и приводит исчерпывающие доказательство того, что служители псевдохристианства нарочно ограничивали половую жизнь человека, чтобы держать верующих в полном подчинении, ибо только в экстазе любви можно сбросить ментальные оковы. Итак, провозглашает Браун, физическая любовь уже потому священна, что происходит из заложенной Всевышним в каждую душу потребности ко всечеловеческому братству, а не из стремления к грубому наслаждению или продолжению рода. Свободная любовь освещена и оправдана самим Иисусом.
– Вы допустили серьезную ошибку, юноша, – объявил профессор. – Последняя мысль принадлежит, конечно, не Брауну, – тот был, вообще, не очень-то религиозным человеком, а Его Святейшеству: впервые она была объявлена в его энциклике «Врата экстаза» в 2080 году. Вы что, «Врата экстаза» не изучали? Эх, и это человек, собирающийся стать инструктором…
Уличенный в таком невежестве, я растерялся и смотрел на комиссию совершенно бараньим взглядом.
– В целом, – подытожил профессор Морфеус, – если не считать этого досадного ляпа, вы блестяще знаете материал и виртуозно излагаете его. Через три дня сведения о присуждении вам квалификации поступят в единый реестр граждан. Теперь при сканировании вашего личного номера каждый увидит, что имеет дело с профессионалом, настоящим ученым. Мои поздравления!

В конце лета 2110 года я прошел процедуру оформления в одной из школ Moscow: дал сканировать свою личную метку, получил инструкцию и в присутствии специалиста банка дал согласие на обслуживание в данном банке своего счета. Разумеется, счет – это цифры в Едином реестре населения, и при денежной сделке, когда сканируется личный номер на правом запястье, происходит лишь электронная операция.
На первом своем уроке я рассказывал о появлении варягов на Руси. Возле моего пульта, с которого я управлял стереовизором, показывавшим трехмерные картинки, образовалось кольцо самых старательных учениц. Ученики почти все были на уроке коллеги-женщины. Между инструкторами существует конкуренция, и многие женщины для завоевания аудитории появляются в классе чуть не обнаженными. Святейший строго осудил запрещение какого бы то ни было проявления чувства Любви, так что администрация ничего не имеет против.
После урока меня наградили сочными аплодисментами. Одна из учениц, сидевшая ближе всех к пульту, смуглая метиска с выразительными бедрами, заявила, что мне надо глубже познакомиться с аудиторией, недвусмысленно поведя плечами. Она представилась: Тринити.
– Девочки, посмотрите, да он краснеет как младенец! – воскликнула Тринити в совершенном восторге. – Какой стеснительный, боже…
Я что-то растерянно промямлил, но она уверенно взяла меня за руку и потащила к себе домой. Мы сели в метро (новое, – надземное, – пути которого проходят на высоте десятого этажа) и через четверть часа добрались до ее квартиры в центре мегаполиса.
Я уже говорил о своей патологической стеснительности. Я не могу вот так… Нет, я могу, разумеется, с мужским здоровьем у меня никаких проблем, но вот так вот… На мое счастье, по Первому каналу проходила прямая трансляция проповеди Святейшего, и Тринити, обо всем забыв, нырнула с головой в экран.
– Ты бы, небось, ничего не пожалела, чтобы быть избранной Святейшим на публичном богослужении? – сказал я насмешливо.
– Конечно! – подтвердила она с жаром. – Только мне это не светит, увы… Вот моей тете, Кибеле, возможно. Она ведь Епископ…
– Твоя тетя Епископ?! – разинул я рот от удивления. – Вот это да…
– Да, а разве ты не знал? Ой, мне так неловко! Давай после проповеди, Нео? Ты, наверное, сердишься…
– Нет-нет, что ты!
– Тетя дала мне два пропуска на Литургию. Пойдешь со мной? Держи, пусть они будут у тебя.
Она достала две пластиковые карточки и безапелляционно сунула мне их в карман, тут же вернувшись к экрану. Я отговорился головной болью и пошел к метро.

Мне попалось почти пустое купе. В углу сидела девушка во всем черном, которую я вначале принял за робота-аннигилятора. Тонкое лицо, изящная фигурка – но что за нелепый наряд a la боярыня Морозова: длинная юбка почти до щиколоток, облегающий свитер с глухим воротом, и никакой косметики. Нашел же объект страсти! – думал я, усмехаясь. Однако все-таки пересел поближе.
– Привет! – натянул я в самую развязную улыбку. – Я Нео, учитель…то есть инструктор по истории. А тебя как зовут?
Она метнула на меня презрительный взгляд:
– А это важно?
Представьте себе разговор в таком духе, длящийся минут пять. В душе моей поднялось недоброе чувство.
– Послушай, я хочу тебе кое-то показать, – начал я хмуро и полез в карман куртки, чтобы достать подарок папаши – «Одноразовое разрешение на сексуальное насилие», но вместо этого вытащил один из пропусков на Литургию, которые мне дала Тринити. – Нет, не то…
– Постой, постой! – удержала она мою руку. – У тебя пропуск на Литургию? О, что бы я дала, лишь бы там оказаться…
С ней случилась поразительная перемена. Теперь она так и льнула ко мне.
– Ты не одна такая, – усмехнулся я самодовольно. – Нет, я не могу тебе его подарить…
– Разве ты не хотел бы уединиться прямо сейчас? – Она игриво понизила голос. – Где здесь ближайший храм?
В конце концов, решил я, можно сказать Тринити, что я потерял этот пропуск.
Моя спутница при входе в храм попросила ее приобнять, чтобы пройти через створчатый турникет, но вздрогнула, когда я это сделал. Немного отвлекусь, чтобы дать читателю представление о современных храмах.

Народ наш очень религиозен. Храмы стоят чуть не в каждом квартале. Конечно, они отличаются от архаических культовых построек времен псевдохристианства (по словам Святейшего – религии темной, деспотической и крайне дегенеративной), ведь культ свободного христианства «должен стать высшим развитием искусства любви во всех ее видах, ежели Бог есть любовь», как выразился Понтифик. Представьте зеркально остекленное здание, крестообразное в плане, трех-четырехэтажное. Первый этаж отдан бару. Полузатемненное помещение, негромкая музыка, крепкие напитки позволяют мирянину отрешиться от суетного и обрести связь с духовным. На втором этаже – индивидуальные кабинеты с прозрачными дверьми, за которыми двое сливаются в одно, воплощая главнейший завет: «Любите друг друга» Третий этаж распланирован по типу древнеримского цирка: в центре – усеченный конус-носитель алтарного ложа, просторная арена вокруг конуса, легкое ограждение и за ним – возвышающиеся ряды кресел. Высшие чины церкви, в основном, женщины. Мужчине, чтобы стать Епископом, надо обладать лошадиной потенцией и могучим сложением. Но вернемся к событиям.

Мы заперлись в кабинке, и она немедленно опустила жалюзи на прозрачной двери.
– Сначала билет, – сказала она с насмешливо.
Я неуверенно протянул карточку, – она почти выдернула ее из моих пальцев, спрятала в сумочку и комически поклонилась:
– Благодарю вас, господин учитель истории. Прощайте, приятно было познакомиться.
– Как это «прощайте»? – проговорил я задрожавшим от обиды голосом. – Ты ведь обещала! Послушай, так дела не делаются… Это…ты не имеешь права так со мной поступать!
– Да? – наслаждалась она моим раздражением. – Неужели совершенно не имею права?
Тон неприступной богини, которым были произнесены последние слова, и, главное, мое собственное необъяснимое ощущение, что она имела право говорить со мной таким тоном, привели к катастрофе.
– Не имеешь! – взревел я в ярости, шагнув к ней. – У меня есть разрешение на единократное половое насилие! Изволь подчиниться!
– Ага, вот в чем дело, – сощурилась девушка. – За твоей спиной висит календарь.
Я, как дурак, обернулся, и в календарь тут же вонзился короткий метательный нож, точнёхонько в сегодняшнее число.
– А теперь прощай, учитель, недостойный этого имени, – процедила она с ненавистью. – В моей сумочке найдется еще пара таких же ножей, а вот в моем сердце – ни капли жалости для таких, как ты.