евгений борзенков : Достучи до небес, ебиомать

«Если хуем не доебал – яйцами не достукаешь…» Таким нектаром мудрости поделился однажды со мной один харизматичный буддийский монах-расстрига в период рассвета своего падения. Он был прав, этот грешник с блаженной улыбкой, хоть я и не до конца понимал тогда, что он имел в виду. Время шло, и бег за тем, что когда-то «не доебал» принимал порой комичные и жалкие формы, что не позволяло мне в полной мере проникнуться любовью к себе, или к иным формам сумасшедшего белково-нуклеинового бытия вокруг.

Но позвольте, какова же любовь…

Где-то в свободолюбивой Норвегии родители ебут своих детей. Они принимают дальновидные законы, чтобы, повзрослев, дети имели возможность ебать их. Чтобы сыновья трахали матерей, отцы – дочерей. Внуки – своих стариков и грэнд-мутэр. Это их национальная традиция. Вы знаете, иногда перекормленные собаки сходят с ума. На них нападает бешенство. С жиру. Чтобы почувствовать себя немного живыми, некоторым народам, видимо, необходимо стать на четвереньки, и переплюнуть собак. В то же время они и знать не хотят, что в какой-то украине, в это же время, в одном с ними голубоватом воздухе вполне живых людей рвут на куски при помощи железных осколков, мин, пуль, зубов.

В чехарде обжигающих новостей, похожих на репортажи о восстании психов в «жёлтом» доме, как-то вовсе безболезненно, прилипшим к каблуку катяхом мелькнёт известие, что некий субъект с погремухой Орлуша, омерзительно-стареющий гламурный педераст из Ма-асквы благополучно высрался на чьи-то свежие раны, не имея на то ни причин, ни даже патента целителя. А может это потому, что он просто русский? Ну, тогда конечно. Большая русская зелёная навозная муха, наловчившаяся жужжать рудиментарными крылышками в такт своему чавканью. Поэт в России больше чем гавно? Смотря какой…

Этот мир требует любви. И она где-то зреет, в глубоких шахтах. Я прямо вижу, как томятся переполненные любовью, боеголовки, тускло отсвечивая маслянистыми боками в сырой темноте, как застоялась чудовищная прыть в их скованных, затёкших от неподвижных десятилетий, могучих телах.

Давно пора, малыши. Таким людям, как в Норвегии, требуется много любви. Да и всем остальным окаклившимся «орлушкам».

Миру – мир. И расщеплённый атом.

Я люблю или нет, ведь далеко не мизантроп, но как-то так получается, что правильнее всего наблюдать человеков в толчее, на перекрёстке, в час пик. Или на пешеходном переходе. Я предпочитаю припарковаться мордой в тротуар и видеть, как разноцветные, полновесные и лёгкие, старые и молодые, аккуратные и расползающиеся по швам, уродливые, пахнущие, с жирными липкими пальцами, со шлейфом приятных духов, ковыляющие, целующие любимого в ухо в прыжке, практически все одновременно разговаривающие по мобилкам, несущие на себе грязную пыльцу витрин, подоконников, с засаленными задницами, вытертыми о кресла авто и маршруток, с корявыми пнями во рту и ослепительным блеском эмали – я наблюдаю, как все они голыми ногами, юбками, джинсами, сумками обтирают моё бампре, бампрэ моей машины, и радуюсь, ибо радостно сие. Они бьются ногами в узком проходе, поднимают лица с готовым осуждением и слова справедливого упрёка, уже готовые слететь с языка как плевок, – шипя прикипают к их губам, когда они встречают мой взгляд сквозь полутень лобовика, мой прозрачный, цвета обескровленного осеннего неба взгляд. Я смотрю на них и мне все равно, кто из нас по какую сторону. Так случилось, что сейчас играет что-то попсовое. Я курю и пускаю дым в окно. Люди идут под музыку, исподволь пританцовывая. Я заставляю их вытворять чёрт знает что. Я «ломаю их полностью». Они ломают меня. Мы вместе ломаем комедию.

Когда-то во времена психо-активных веществ все было проще. Я вгонял себе под шкуру дежурную торпеду, располагался напротив вот такого оживлённого тротуара, и с минуты на минуту ждал просветления. Или наоборот – располагался, потом вгонял. Потом приход. Разницы ноль. Откровение, словно литургия, служба. Сладкая колючка проходила по ногам, сквозь резиновый коврик, пробираясь к сердцу, и ангелы всегда начинали петь снизу, из-под земли, а мне все казалось, что сверху. И я все знал, весь расклад с самого начала, но так блаженен самообман.

До какой-то поры люди оставались людьми, потом нечто происходило. Не с ними, со мной. Я начинал их… понимать, что ли. Не любить же, разумеется. Может, сочувствовать. В моей голове тогда не укладывалось, как можно каждый божий день волочить за собой огромный, чудовищно тяжкий, бесконечный состав своих преступлений. Состав, где ты сам себе локомотив, и ты тянешь эти громыхающие вагоны, по прямым рельсам, куда-то за ебучий горизонт, и знаешь как свои ногти каждый сантиметр пути. Знаешь, что никогда ничего не будет нового, интересного, неожиданного, - все известно, все старо, все предначертано. С утра привычное – встал-поссал-посрал-пожрал-отработал-пожрал-выпил-засадил-заснул…. Я честно старался понять всех их, что их держит на этих рельсах, чем привлекателен этот скотский быт, этот вечный жевательный рефлекс. Я так и не смог найти ответ, и может поэтому затеял свой личный бунт.

Я просто сошёл с рельсов и уселся у дороги. Где мне было знать тогда, что наркотики это тоже путь, и рельсы ещё те… С которых не сойти.

А сейчас, сейчас я просто пишу. В последнее время нравится вот такая форма, непритязательная, без сюжета, без мысли. Пускай это своеобразная терапия, ведь когда стучишь по клаве, не так дрожат пальцы, и звон стёкол в окне почти не отвлекает, и новости новости новости. Где-то грохочет, и ты убеждаешь себя, что это просто гром, на этот раз это просто гром, это гром. Сейчас вместо бомб пойдёт простой дождь…..

Но идёт почему-то «Град».

В самом деле, это рассказ, пускай не про ботиночки, но я не знаю, что там в конце. Может мы вместе что-то придумаем? Ну, подскажите мне. Или вы ждёте, что напишу, как вчера бомбили город? Как стремительно опустели улицы, как мы с женой ночью всерьёз подумывали, чтобы спуститься в подвал? И как были смущены самой этой идеей и старались перевести все в шутку, пряча глаза друг от друга? Как лихорадочно искали спички и свечи, держали в руках документы, смотрели на лампочку, боясь, что та мигнёт…

Да ну нахуй. Это было вчера. Сегодня рассказ о другом. Вот, например, представьте, года два назад на этом самом месте возле этого магазина я видел бабу, которая пила водку из горла. Нависали грозовые тучи, вот-вот влупит дождь, я как раз принял причастие в правильной аптеке где мне любезно даже дали запить, подъехал на эту парковку, переждать дождь и спокойно переварить желатин бело-зелёных капсул. И тут такая картина – обрушился ливень, а эта пожилая баба, босиком, как ни в чём не бывало, раз за разом прикладывается к бутылке. Она пошатывается, держась рукой за перила, в ней совершенно ничего – ни остатков былой роскоши, ни шарма, ни куска подходящей плоти. Сплошь обветренный вторяк. А я чувствую, как трамадол постепенно проникает в клетки, как скрипнуло кресло под теряющим вес моим телом и ловлю в себе странную мысль: что мне с ней делать? Куда мне деть эту бабу? Как её слепить?

Что вы мне посоветуете?

Написать, как я её снял, отвёз в просадку, оттянул… Это уже надоело. Это гадко и гнусно. Или вот… какой-нибудь треш. Затащить, раздеть, издеваться… Кровь, боль, крики… мороз по коже… Хух. Может, что-нибудь веселее придумать? Интересно, осталось в этой жизни хоть что-то весёлое. Ведь где-то же есть счастье. Помогите мне… что мне с ней сделать?

Пока я размышлял над её судьбой, баба допила водку, швырнула бутылку, огляделась. Кроме нас с ней на улице людей не было. Я сидел в машине с включенными дворниками. Дождь шпарил, потоки воды огибали колёса, дешёвое платье облепило дешёвое изношенное тело бабы. Она откинула мокрую прядь со лба, задрала платье и присела добавить в лужи своей воды. Поссав, она с трудом поднялась и прошлёпала по лужам, с отчаянным наслаждением загребая ступнями волны и гоняя их перед собой.

Ну, что тут ещё сказать. Дальше достукайте сами.

До небес.