Леонид Очаковский : Криминальные этюды влюбленной пары

Привет, Зоя! Смотри, какая говенная погода. Дождь целый день. Идет и идет. Будто небо плачет. А впрочем, всякая погода дается свыше. Свыше и только свыше. Смотри, вон станция Кунцево Белорусской железной дороги. Сколько воспоминаний с этим местом связаны. Сюда с Олей мы приезжали в Москву, когда скитались по Подмосковью. В поисках цветных металлов и добычи. Что ж, полтора месяца так жили. Сбежав из дома. Так я многое понял и многому научился. И прежде всего понял, что такое настоящее счастье, настоящая любовь, настоящая жизнь. Давай, возьмем пивка, коктейль тебе, покурим, посидим вон на той лавочке. Где не раз мы ожидали электричку на Можайск. И я вспомню все и расскажу. Про нашу невероятную жизнь.
С чего все началось? Я остался без работы, запас денег быстро таял. Маманя жутко орала на нас вечерами. Прожили мы так три дня после ее возвращения. За три недели я отвык от ора ее. И поэтому в последнюю среду того августа, как только маманя пришла домой, мы с Олей решили съебаться от нее, чтоб она нас не пилила. Первым делом пошли взять сигарет. Берем любимые сигареты моей подруги "Джой Блэк". 4 пачки. Потом начали чалдонить по Очакову. Пьем бутылочку пива на двоих, думаем, а где бы нам пошляться еще, и вдруг спонтанно идем в нашу бильярдную. Берем две кружки пива, сто грамм, бухаем и начинаем катать шары. Ставка, как всегда - оральный секс. Проигравший сосет или лижет.
Поиграли, берем еще 100 грамм каждому и бухаем дальше. Еще берем по кружке пива. Потом танцуем медленный танец. Оля хочет попеть на караоке, я ей указываю на необходимость экономить. Оля так захмелела уже, поныла немного. Я ей говорю - хорош ныть. Вроде успокоилась. Все было как обычно. Наши вечера в этом кафе с бильярдом. И вдруг прямо чрез две минуты с соседнего столика подходит мужичок сорокалетний с сединой в волосах и нерусской внешностью и приглашает Олю попеть. Оля тут же вскакивает и бежит к караоке. Заказывает песню "Мой номер 245, на телогреечке печать" и вдохновенно поет ее. А тот мужичок приглашает нас присесть к ним и бухать с ними. Я говорю Оле, что это подстава. Они хотят съебаться, а нам за них придется платить. Оля говорит, что они просто нас угощают. Мне что-то эта история не нравится, но я сажусь, полагаясь на опыт моей подруги. Мысль одна - надо нам скорее съебаться. Нам наливают и мы пьем. 100 грамм. Оля просит пиво. Мужичок заказывает пиво. Пьем, базарим за жизнь. Наши сотрапезники - два мужичка из Молдавии. Приехали на заработки. Пригласил Олю Толя, ему 42 года. Коренастый, ростом с меня примерно, потрепаннее и поистасканнее меня. Уже весь тронутый сединой. А его приятель и дальний родственник - Миша. 30 лет. Оба неженаты. Живут в одной комнате. В Москве оба давно уже. Толик спрашивает, не хочет ли Оля поесть? Оля говорит, что не отказалась бы от шашлыка. Я говорю, что дороговато это будет. Тут Толик начинает выступать - мол, он мою девушку угощает за свой счет, это его проблема, я могу не волноваться, платит он. Он де получил сегодня зарплату за два месяца и гуляет с другом. Они уже бухие и сильно. Оля мне подмигнула. Мне ее подмигивание что-то не понравилось. А Оля спрашивает - Слыш, Толян! Ты за свой базар отвечаешь? Тот - да. Оля - шашлык на базу. И ему тоже. Это про меня. Заказываются шашлыки, их довольно быстро приносят. Кушаем, бухаем. Толик танцует с Олей и лапает ее во всю. Я бухаю с Мишаней. Вот так мы и сидели в там кафе. Мне все это не нравилось. Не люблю попрошайничать, к кому-то подсаживаться, подходить, выпрашивать.
Посетители кафе тихо расходились, мы остались последними. Полпервого нас всех выставляют - заведение закрывается. Вернее, оно в полночь закрывается, мы и так засиделись. Толик расплачивается. Мы уходим все вместе. Эти ребята хотят продолжения банкета, намереваются ехать в какое-нибудь ночное заведение, настойчиво зовут нас. Я говорю, что нам вообще-то надо домой идти. А пьяная Оля говорит, что хочет гулять дальше. Я напоминаю ей об ограниченности средств. Она говорит, что платить будут они, что мне не надо парится над этим вопросом, а в случае чего она с ними просто переспит, да еще штуку с них за это возьмет. Я говорю, что за ночь надо брать сотку баксов, за два часа 2 штуки, а за час - полторы. Оля спрашивает, не высоко ли я загнул планку. Я ссылаюсь на Викулю - мол, у той такие тарифы были. Оля спрашивает - по чем у нее был минет один? По штуке, отвечаю я. Ну, говорит Оля, то Вика, а то я. Вика же в квартире работала, а я - на трассе. Можно и подешевле взять. С этими словами она решительно шагает к ним и говорит, что мы едем с ними. Толик тормозит тачку. Сначала едем к нему домой. Он живет на Большой Очаковской недалеко от той школы, где я учился. В старом двенадцатиэтажном доме. Там он берет деньги. Пока он ходит за деньгами, мы с Олей вышли слить. Когда сливали, Оля мне говорит - я их разведу на деньги, и мы от них съебемся. Спать со мной никто кроме тебя не будет. Я предлагаю ей съебаться сейчас же. Мол, мы и так посидели за их счет, надо знать меру. Оля говорит, что это не ее мера. Говорит, жопой чую, что с них больше можно взять. Ну, с Мишани брать нечего, а вот у Толика бабки есть. И он отдаст их нам сам.
Тут Толик выходит веселый из подъезда. Ловим тачку, садимся в нее и едем на Юго-западную. На Озерной нас обгоняет блондинка и останавливается пред нами. Мусора начинают ломать ксивы у всех мужиков. У Оли паспорта нет, мне уже становиться стремно. Кажется, влипли в историю. Но отсутствие какой-либо ксивы у Оли мусоров не настораживает. У меня паспорт посмотрели, отдали, у молдаван - тоже самое. Поехали дальше мусора. И мы тоже поехали дальше. Мне это тогда показалось странным. Кстати, это было первый раз за четыре месяца совместной жизни, когда у нас проверили документы. И с тех пор это пока, тьфу-тьфу, стало системой. Посмотрят мой паспорт, вотрем ментам, что дома она ксивы оставила - и идем дальше. А в тот первый раз - просто поехали. С заездом в ночной магазин на Озерной. Там мы пивом отоварились. И поехали на Юго-западную.
На Юго-западной выходим и начинаем медленно бродить вчетвером. Идем в один ларек и снова покупаем пиво. А рядом продают цветы в соседней палатке. Толик предлагает Оле подарить букет цветов. Она идет выбирать с ним, а мы с Мишаней на улице пьем пиво. Чрез 15 минут возвращаются. Идет Оля довольная с букетом роз в руках и веселый Толик. Последний похоже совсем потерял голову. И крепко захмелел. Он подходит и радостно начинает говорить Мишане - вот розы ей купил за 520 рублей. Говорю - хочешь такой букет? А она - это дорого. Я сказал, что это мои проблемы, а ты даешь? А она - даю! И радостно ржет.
Вот тут и до меня дошло, что пред нами - два лоха. Совершенных. За кого принимает нас этот Толик? Мужику за сорок, и он рассчитывает снять девушку за ужин, за ночной клуб и за букет роз? За это увести девчонку от ее парня? Я младше его, но знаю, что дарить девушкам цветы, водить их по кабакам в надежде поиметь бесполезно. Покушают, мило почирикают, возьмут цветы, чмокнут в щечку и тихо съебутся, натянув нос. Девушек можно снять или за деньги или за дурь. Неужели он считает, что Оля ему даст за букет роз? Нет, думаю, пусть Оля разводит этих лохов, дураков надо учить. А то ведь помрут дураками. И мне стало приятно. Что я не самый такой лох в жизни, что еще более дурные лохи есть. И что тут плохого, если мы попользуемся содержимым их кошелька?
Никто не знает, где есть ночной клуб поблизости. Я предполагаю, что на пересечении Ленинского проспекта и улицы 26 Бакинских комиссаров несколько заведений подобных. Но они дорогие - так и говорю. Заранее ведь предупредил! Толик начинает понтоваться - братан, это мои проблемы, поехали. Я говорю, что пешком идти минут 15, а водилы заломят ночью изрядную цену. Он - э, девушка устала, ей трудно идти будет, это мои проблемы! Ладно, думаю, пусть это будут твои проблемы. В конце концов, по старой исландской пословице, кто предупреждает, тот не виноват. А он идет к водилам, ожидающих седоков у этого транспортного узла юга-запада Москвы. Просят сотку. Он отдает сразу. Садимся все. Наглость Толика начинает меня тихо раздражать все больше и больше. Терпеть не могу пьяных понтов. И откуда только такие дураки берутся? Ведь Оля ясно ему сказала, что мы живем вместе - и чего, он думает, что она вдруг уйдет к нему? Или просто потрахается с ним? А на хуй он ей нужен? Едем. Чрез 5 минут останавливаемся у перекрестка. Справа открытый паб, на другой улице, целых два заведения. В прошлом году там Стас работал. Мы идем в паб, где я никогда ранее не был.
Снимаем верхнюю одежду, занимаем места за столиком. Официантка приносит меню и вазу для букета Оли. Оля листает меню. Заказывает поллитра водки Флагман, цыпленка табака, себе свиной шашлык, а мне бараний. Еще заказывает по сто грамм абсента каждому, говорит мне так с понтом - милый, ты же любишь абсент ведь? - и еще пива на всю нашу компанию. Ребята берут себе картофель - фри. Цены там охуенные. Назаказывали мы всего на штук шесть, это как минимум. Ну чего? Заказанное начинают приносить, Оля сидит напротив меня рядом с Толиком. Он не стесняясь лапает ее, а Оля подливает ему водку. Мишаня смотрит на него с завистью и злостью. А я - с легкой усмешкой. Ибо в пьяных глазах Оли пляшет огонек лукавства и хитрости. Меню лежит на столе пред ней. Оля листает его и просит у Толика текилу себе, а мне - абсент еще. Тот заказывает, быстро приносят. Бухаем. Едим. Веселимся дальше.
Вот похавали, выпивка кончается. Оля просит кофе и чай. Приносят их вместе со счетом. И вот тут Толик впервые грустнеет, увидев счет. Посидели мы всего на шесть косых с лишним, а не на две, как он рассчитывал! Он растерянно смотрит на Мишаню. Начинают совещаться, шушукаться. Мишаня с кислой харей достает триста рублей. Это все, что у него есть (а вот подумал бы, хули тогда в дорогой кабак соваться?). Толик выворачивает все карманы. Еле собирают нужную сумму. Расплачиваются, мы уходим. На улице отхожу поссать в темноту. Возвращаюсь и вижу Олю, сжавшую рукою горло Мишане. Слыш, Толян - говорит она низким грубоватым голосом - лучше скажи ему, чтоб он пиздовал отсюда. Он лишний. Ведь платил ты. Мишаня, уходи - орет Толик. Правда, уйди, ты уже с утра ко мне присосался. Тот матерясь уходит. Толик с каким-то глупым ожиданием смотрит то на меня, то на Олю. А Оля стоит и по своей привычке неторопливо курит. Она явно никуда не торопится. Потом говорит мне таким же низким грубым голосом: пошли! Толик чего-то бурчит и шагает за нами.
Мы шли по ночной улицы. Оля свернула в темный двор. Шли так минут десять, пока не оказались у гаражей. Там было темно. Не горел ни один фонарь. И вот тут Оля сказала мне - есть проблема. У него дома нельзя. Там квартирантов как в сельдей в бочке. У нас тоже нельзя. Придется ему тачку ловить. Тут встревает Толик. Говорит мне с понтом так: Мол, бери себе штуку и сваливай отсюда. Меня такое зло взяло на него. Какой нахал! Говорю: штука - это ж минет! Прямо здесь на улице. Давай штуку, она за гаражами у тебя отсосет и пиздуй отсюда. Толик начинает орать, что он хочет быть с ней до утра и все. Я смотрю на часы. Полпятого. Ночь незаметно пролетела. Говорю: утро близко же. Бери тачку, поедем в одно тихое место. Мы с водилой выйдем, а ты с ней порезвишься в тачке до семи. Только сначала с водилой расплатишься и мне две косых отдашь. А я посмотрю, чтоб ты девчонку не обидел. Толик поворачивается и смотрит на Олю. Спрашивает - он что, тебя сдает? Да, отвечает любимая. И деньги должен отдать ему вперед. И учти: если что не так будет, мы знаем, где ты живешь. Он звонит пацанам, к тебе приезжают.
А мы тут как раз зашли в еще более темное место. Толик позырил по сторонам, покосился на нас, икнул и скис еще больше. Начинает бормотать: двух тысяч у меня нету, у меня и тысячи не наберется. Разворачивается и хочет съебаться от нас. Оля хватает его за шиворот с криком: ты куда, козлик?! Пуговицы от его рубашки с треском разлетаются в разные стороны. Толик никнет еще больше и спрашивает: Ребята, что вы от меня хотите? Милый, говорит Оля, держа его за шкирку. Надо звонить пацанам. Он нас кинуть хочет. Нет, не надо! - ноет Толик. Чего вам надо?! Штраф! - говорит Оля. Неустойку, - уточняю я. Она работать хотела, а ты нас обломал. Где под пять часов мы найдем клиента? Эх, вздыхает тяжело Толик - сколько хотите? Оля спрашивает меня - возьмем на полвеса с него? Я молча киваю головой. Оля говорит Толику - шестьсот рублей на базу! Толик делает шаг назад. Оля хватает его за правую руку, заламывает ее за спину. Толик крякает, а Оля ему говорит тихим голосом - сейчас будет больно! Очень-очень! Толик никнет и говорит - пустите, я все отдам. И выкладывает из кошелька все, что там было. Я пересчитываю. 450 рублей с мелочью перекочевывают ко мне в карман. Сколько у него? - спрашивает кохана. До пятисот немного не хватает. Где-то 470 рублей, отвечаю я. Ну, и козел! - возмущается Оля. Слыш, дядя! - говорю я - что ж ты по кабакам гуляешь да пред девчонкой понтуешься, ежели у тебя бабла в обрез? Что ты пробухал в кабаке, за это ты мог ее на всю ночь снять, да и водки в любом ларьке купить не одну бутылку. И пива. Я ж тебе говорил, что кабаки здесь дорогие, а ты - это мои проблемы, мои проблемы! Оля продолжает выступать: да он за свой базар не ответил! А не ответил за базар - так получай пиздюлей! Видим, что мужик совсем нас засрался. Ребята, чего вы хотите - говорит и начинает пятиться. Оля - меняешься с ним сигаретами, понял?! Пачка кэмэл оказывается тотчас в моей руке. Початая. Я отдаю ему початую пачку джой блэк. Может, часы у него взять еще? - спрашивает Оля. Они ж у него дорогие. Как думаешь, за сколько их загнать будет можно? Палево! - говорю я. Загонишь задешево, а спалить с ними могут. Оля соглашается и говорит - дядя, чухай от нас, пока мы добрые. Толик сразу же сваливает. Сначала идет медленно, оглядываясь на нас, потом прибавляет ход до бега. А мы обнимаемся и целуемся, едва он исчез с наших глаз. И весело ржем над нашим приключением. Проходим дворами, выходим на Ленинский проспект. Там тормозим тачку и едем в родное Очаково. Впрочем, сразу домой не идем, а ходим по Очакову в поисках пива, но все ларьки уже закрыты. На ночную Москву неудержимо наваливается августовское холодное раннее утро. Около шести утра являемся домой.
Это был наш первый криминальный этюд. Хотя все вышло само собою. Ведь мы просто захотели в бильярд поиграть, промеж себя заспорили, ничего такого не искали, а этот мудак возьми да и прикапался к нам. Ну, такого олуха, как Толик, я еще ни разу не встречал в жизни. Чтоб девчонка, с которой познакомился в баре, переспала с мужиком за букет роз! А букет-то мы забыли в том пабе. Да он и не нужен нам был, если по-настоящему. Как-то все само собой вышло. У гаражей с моей стороны и с Олиной была чистая импровизация. Разозлил он меня просто. Думал девчонку снять - так получай парочку: проститутку и сутенера! Предупреждал, что дорого - ни хуя! Раз гонишь, мои проблемы - так отвечай за свой базар. Просто как этот Толик, я не никогда не пытался снять девчонку. Он - попытался разбить пару. И вышло так, как в песне «Вороваек»: «Разинул варежку, морда колхозная, давай - давай - давай, шире зевай!». Извини, кто предупреждает, тот не виноват. Облажался ты, Толик, не на ту девку напал! А вообще-то, если б так по барам не гуляли широко, с него бы больше могли бы взять. Так я своей любимой сказал. А она: да, ты прав, но не переживай: таких лохов на наш век хватит.
Ну, пришли домой. Ну, базара нет, конечно, в состоянии алкогольного опьянения, но и скажешь, что сильного. А маманя не спала, нас ждала. Как мы пришли, давай орать - где вы шлялись, сволочи?! Орала - орала. Минут десять. И блин, мозги у нее совсем перемкнуло. Стукнуло ей в голову, что мы ее убить собираемся. Блядь, мусоров вызвала. Только Оля мне омлет похавать сготовила, мусорской патруль является. Я не знаю, чего там маманя в мусорскую натрепала, но на меня они - ноль внимания. К Оле прикапались. Девушка, Ваши документы. Оля им свою справку об утере паспорта показывает, а они гонят, что срок действия ее истек, мол, собирайтесь, поедем с нами. Оля мне говорит: милый, ты ж меня не бросишь, давай вместе в ментовку поедем. Я молча пошел собираться, Оля тоже. А меня как раз кашель взял. О кашля согнулся, мокрота пошла с кашлям наверх. Прохожу прихожую, отхаркиваясь. И прямо всю мокроту сплюнул в лицо матушки. При мусорах. А им - по хуй. И сказал ей: а не боишься со мной наедине остаться, а? А она присела. И давай орать: ой, боюсь, прошу вас, не забирайте ее, он же потом меня изнасилует и зарежет! А мусорской старшой ей говорит: Мы можем никого не забирать, нам это совсем не нужно, мы уж так не знаем, куда бомжей девать. Только поймите, не надо просто милицию в семейные скандалы втягивать. У нас и без ваших проблем работы хватает. И своим говорит - сваливаем отсюда, семейными разборками меня уже достали. Маманя реветь давай. Меня, орет, возьмите, меня зарежут или насмерть забьют здесь. А тот старшой ей говорит: Вам не в милицию, Вам лучше к врачу обратится. Валерьянку попить надо, успокоительные. И нечего милицию без дела беспокоить. И сваливают. А маманя за ними в коридор и давай орать на весь дом: Лена, Лена, меня сейчас убьют! Старшой у мусоров аж за голову схватился у лифта - ну, говорит, нарвались на психичку! И напились они у нее не сказать, чтоб очень. А маманя как давай орать - наркомафия все скупила. Лифт пришел, мусора съебались, вышла соседка Лена. Света, говорит, чего орешь с утра пораньше? А маманя к ней: Лена, спаси, убивают! Меня сын хочет изнасиловать и убить! Ну, толстуха Лена ее увела к себе.
Вот это чисто наваждение какое было. Оля говорит - Лёня, вот после этого мне здесь противно быть. А я заплакал. И говорю - а мне не противно? Я готов с тобой бомжевать. Жить хоть в подъезде, хоть на чердаке, хоть в подвале! И стали мы собирать вещи. В никуда. Ну, набрали четыре баула. Там одежку взяли, бабло все наше, остатки дури, шмат сала, чай, крупы, сахар, соль, чашки. Оля сломала матушкин шкаф, вытащила оттуда разные сонники, хрусталь, ее сберкнижки, которые мы тут же порвали. Вообщем, набрали мы себе всего, что могли унести в четырех баулах, на прощание оба нассали на постель матушки. Я высказал мысль открыть газ, а потом подпалить квартиру, но, к счастью, мы это не сделали. Просто съебались из дому, оставив дверь нараспашку. Пусть кто хочет, заходит и берет чего хочет. И пошли оба. В никуда.
Вот так идем, тащим наши баулы. Оля спрашивает - а куда мы идем? Я говорю - пошли на электричку, поедем к Алику в Новопеределкино. Он же поможет мне мою жену найти. Поживем у нее. А Оля: Лёня, а ведь ты с ней трахаться будешь у нее на квартире! А я как же?! Я говорю: Оля, сейчас не время выбирать. Ты ж моя половинка. А она целует меня в щеку. Так мы дошли до станции электричек, сигаретами у бабки отоварились, погрузились в электричку и поехали в Переделкино. К бакинцу Алику.
Когда мы туда приехали, было около половины восьмого утра. Под дождем дотащили свои баулы, позвонили ему по домофону. Алик нас запустил на лестничную площадку. Встретил он нас без особого энтузиазма. Хотя с апреля того года должен был мне штуку. Ну, я стал ему рассказывать, что вот так и так, мать уже мусоров звать стала, жить в доме не можем. Свяжи с Наташей, она обещала пустить нас в случае чего. Он за голову схватился. Лёня, говорит, как она тебя пустит, у нее ж муж. Я глаза вылупил - какой муж? Алик говорит, я не знаю. Я ему: нет, по закону муж ее я. Что ты знаешь? Он - да я на рынке от кореянок слышал, что она живет с каким-то узбеком, ее школьной любовью, за которого его родители ей замуж выйти в Узбекистане не разрешили. В натуре базар такой был. Я его от нашей тамады на свадьбе тети Липы слышал. Пересказал Наташе при встрече в начале августа, а она мне сказала - ни фига нет, я пасть порву, кто это говорит. Меня такое зло взяло. Я говорю. Хорошо, Алик, я с ней в подвал пойду жить, отдавай штуку мне, что должен. Он скривился и говорит мне, что отлично знает телефон Наташи. И сейчас позвонит ей. И стал звонить, а Наташи дома нет. И когда будет - неизвестно. Как всегда!
Эх, и чего делать? Я знал одно: домой я не вернусь. Западло! Хватит, надоело чувствовать себя вечно виноватым пред матушкой. Заебало уже по жизни. Хотя если по правде, я виноват. В одном. Я не такой, каким она своего сына хотела бы видеть. Или работаю, или не работаю, вне зависимости от размеры зарплаты. Но ведь я не выпрыгну из своей шкуры, от себя не отскочу. Я есть то, что есть. И тут в голове моей сами собой всплыли слова: яко отец мой и мати остависта мя, Господь же восприят мя.... Спаси мя, Боже, яко внидоша воды до души моея, углебох в тимении глубины, и несть постояния. Приидох во глубины морския, и буря потопи мя... Умножишася паче влас главы моея ненавидящие мя туне, укрепишася врази мои, изгоняющие мя неправедно: яже не восхищах, тогда воздаях. Боже, Ты уведел еси безумие мое, и прегрешения моя от Тебе не утаишися. Спаси мя от брения, не углебну, да избавлюся от ненавидящих мя и от глубоких вод. Да не потопит мене буря водная, ниже да пожрет мене глубина, ниже сведет о мне ровенник уст своих....Не отврати лица Твоего от отрока Твоего, яко скорблю, скоро услыши мя. Вонми души моей и избави ю, враг моих ради избави мя. Ты бо веси поношение мое и студ мой и срамоту мою: пред Тобою вси оскорбляющии мя. Поношение чаяше душа моя, и страсть и ждах соскорбящего, и не бе, и утешающих, и не обретох. И даша в снедь мою желчь и в жажду мою напоиша мя оцта. Да будет трапеза их пред ними в сеть, и в воздаяние, и в соблазн. Да помрачатся очи их еже не видети, и хребет их выну сляцы. Пролей на ня гнев Твой, и ярость гнева Твоего да постигнет их. Да будет двор их пуст, и в жилищах их да не будет живый. Зане его же Ты поразил еси, тии погнаша, и к болезни язв моих приложиша. Приложи беззаконие к беззаконию их, и да не внидут в правду Твою. Да потребятся от книги живых, и с праведными да не напишутся. Нищ и боля есиь аз, спасение Твое, Боже, да приимет мя.... яко на Тя упова душа моя и сень крилу Твоею надеяшася, дондеже прейдет беззаконие. И вдруг сам собой в похмельной голове всплыл ответ словами Библии. Обетованием, данному Иеремии: они будут ратовать против тебя, но не превозмогут тебя, ибо Я с тобою, чтобы спасать тебя и избавлять тебя, куда бы ты не пошел.
Э, Алик, сказал я, немного подумав. Дай мне позвонить по телефону. Оля медленно курила. Алик согласился. И я набрал номер материной сестры. С которой она не зналась уже четыре с половиной года. Длинные гудки. Раз, два, три, четыре. Потом поднимают трубку. И я слышу теткин голос. Алло! Здравствуй, тетя! - заорал я в трубку. Это Леонид! Не забыла, поди?! Ой, Лёня, я так давно тебя не слышала, запричитала тетка. А я: слыш, тётя, у меня проблемы. Наташка от меня ушла, я с другой девушкой живу. А мать против. Поругалась с нами, мусоров вызвала. А у меня девушка без паспорта, нелегалка. Можно, мы на твоей даче поживем пока? До зимы? Да?! - переспросила тётя? Ты тоже развелся? Твоя мать - дура! Ее в сумасшедший дом надо. Она меня так обозвала в последний раз. А Аркадия еще два раза с тех пор инсульт стукал. Хочешь жить на даче со своей девушкой - живите. Хоть у зиме ее приготовите. Я там года два не была. Приезжайте за ключами ко мне. Я вам все расскажу. Я ей говорю - тетя, едем.
Повесил трубку и говорю любимой: тетка согласилась нас пустить, поехали, поживем на даче у нее до зимы, а там видно будет. Оля обняла меня и стала целовать. Прыгает и кричит: я так и знала, что ты что-нибудь придумаешь! А я Алику говорю: Алик, серьезно, свяжи меня с Наташей. И мать моя будет спрашивать - ты молчи, кому я звонил, где я. Ты ничего не знаешь, понял?! А скажешь, так не мужик будешь, - добавила Оля. Ладно, ладно, сказал Алик. И штуку отдай. Мне нужно. Алик скривился. Говорит: Лёня, денег нет совсем, давай чрез две недели. Хорошо, говорю, только деньги тогда найди. Простились мы и поехали домой к тетки.
А тетка - она жила в Щукино. Мы вышли, видим, маршрутка идет до метро Молодежная. Мы туда сели и ехали очень долго. Потом у метро пили пиво, потом тащили наши баулы чрез два перехода метро. Филевская линия, Кольцевая, снова переход, пять остановок по фиолетовой ветке Московского метрополитена. Щукинская. Выходим, пьем пиво на базаре, я зырюсь, как здесь все за восемь лет изменилось. Я ж у тетки восемь лет не был. Тащим наши баулы, долго идем вдоль очень длинного кирпичного дома. Тетка-то жила в предпоследнем подъезде от станции метро. Наконец дошли, зашли в дверь со сломанным кодовым замком. Лифт, четвертый этаж, направо. Звонок в дверь.
Дверь открывает моя тетя. Которую я лет пять не видел. Как же она постарела, как сморщилась, как она стала похожа на покойную бабушку, свою мать. Что время делает с людьми! В тетке предо мной предстала олицетворенная старость. Мы прошли в прихожую, разделись, тетка стала жарить нам оладушки. И тут я понял, что старость ее тоже неспокойная и несчастливая. У двоюродного братца семья тоже распалась. Несмотря на детей. Думская девчонка, дочь секретаря ЦК, в свое время женила его на себе, прижила от него сына. Я и маманя были на их свадьбе накануне моего поступления в Академию. Шесть лет назад. Прошло шесть лет. Он живет с другой женщиной, своей однокурсницей, от него у той дочка, его думская жена родила второго ребенка, названного в честь моей бабушки. Малая эта не нужна никому толком, ни отцу, ни матери, сброшена на тетку. Братец отхватил себе пароходство на Камчатке, денег не присылает почти что. У мужа тетки было три инсульта. Плохо соображает, плохо говорит, не всех узнает. Старая тетка тянет полуживого мужа и внучку. И ждет весточки от своего сына. Бывшего думского депутата, друга Зюганова, отхватившего себе долю непонятным образом при банкротстве камчатского пароходства. За которым, оказывается, тоже бегают мусора. Ну, со слов тетки. А от него месяцами ни ответа, ни привета. Мы, слушая это, едим. Мне хочется спать. Я прошу Олю заварить купца. Оля заваривает, мы вместе пьем. Пытаюсь рассказать тетке про свою жизнь. И ни хуя. Не слышит. Не хочет слышать, пропускает мимо ушей. Ей давно стало неинтересно ничего, кроме своего сына и его детей. Она спрашивает: вот почему ты развелся? Я - я не разводился, официально мы не разведены. Она меня бросила сама. Без ясных причин для меня. Тетка вздыхает. А мой от своей жены просто устал. И снова возвращается к нему. Ее давно ничего, кроме своего сына не интересовала, а сейчас все другое превратилось в нечто неинтересное и несуществующее. Как бабушке моей за года два до смерти стало неинтересно что-либо, кроме ее болезней. Хрен поймешь чужую жизнь, думаю я. Только понимай - не понимай, а квартира, где живет дочь думского депутата и владельца или управляющего (хрен поймешь) оспариваемого пароходства, мало отличается от торчевый хазы на вид. Ободранная, залитая, ремонта лет десять точно не было. Кучи хлама по углам, старая мебель, какой-то затхлый запах, запах грязных пеленок, тусклый свет пасмурного дня в окнах. Нет штор. Здесь не жить, здесь двинуться и съебаться отсюда поскорее. Идем смотреть внучку теткину. Девчушка очень милая. Оля шепчет: нам бы такую, - и подарила малой мягкую игрушку, которую я ей купил (она их любит, как ребенок, иногда дрочит ими). Потом я взял ключи от дачи. Тетка нарисовала нам, как пройти от станции электрички. Мы поблагодарили тетку, попросили ее матери моей слова не говорить о том, что мы у нее на дачи. Оделись, взяли свои баулы и потащили их до метро.
Вещей набрали немало, было тяжело, не раз останавливались на перекур. Наконец дошли до метро, доехали до Беговой. Вышли, взяли билеты до Партизанской, прошли эти турникеты, вышли на платформу. Там взяли пива на платформу и на дорогу. Встали на платформе и стали ждать Можайскую электричку. Ждали ее минут двадцать, она вроде в 16.35 была где-то или в 16.38. Мы загрузили наши баулы в тамбур электрички. Двери захлопнулись, и мы поехали. Вагон был полон, мы с трудом затащили наши вещи в угол вагона. Стояли то в вагоне, то в тамбуре. И ехали. Фили, Кунцево - самая близкая к Очакову станция Белорусской железной дороги, - Сетунь. Потом я увидел, как мы проехали МКАД по путепроводу и мчались уже за пределами Москвы. Одинцово, после которого в вагоне стало чуть посвободнее, потом доехали до Голицыно. В вагоне освободились сидения, мы заняли их. И катили дальше по Подмосковью. Проехали и Кубинку с кольцом железной дороги кругом Москвы, соответствовавшей примерно Бекасово по Киевской. Вагон теперь с каждой остановкой освобождался все более и более. К Тучково он стал полупустым. Потом проехали Дорохово, небольшой поселок. После него железная дорога делает поворот, мы стали выносить наши вещи в тамбур. Электричка вскоре стала тормозить. И мимо окон поплыла платформа Партизанская. Двери с шипением открылись. И мы вылезли на перрон. Было 18.20.
Поезд поехал дальше, а мы стояли на платформе, курили и дышали свежим воздухом Подмосковья. Это было где 98 километров от Москвы, воздух здесь был чистым и свежим в отличии от задымленного воздуха столичного мегалополиса. Покурив, мы направились по движению поезда, сошли с платформы и вышли на Можайское шоссе. И пошли по нему от Москвы.
Идти надо было четыре километра. По шоссе до переезда железной дороги, а потом лесом. Я был раньше только раз на даче у тетки восемь лет назад. Тогда она вела меня, неся кота в корзине, я смутно помнил дорогу, но вот так сориентироваться не смог бы. Смотрели на теткину схему. Потом нести было тяжело. Вещей было много. Мы то и дело останавливались на перекур. Где-то за минут сорок мы как-то дотащились до переезда, свернули направо и еще более медленнее тащились по лесу. Где-то к половине восьмого вечера дошли до ЛЭП, знаменовавшей пройденную половину пути. Перекурили там, пошли дальше. Казалось, дороге не будет конца и краю. Впрочем, точно также мне казалось и восемь лет назад, когда я тащим ящик с саженцами с теткиной дачи, а налегке эту дорогу можно было легко пройти за полчаса. Налегке она вовсе не казалось длинной. Тем более, что мы знали только путь до участка, а я знал, что там участков дачных очень-очень много. Наши переходы до перекуров становились все меньше и меньше. Мы устали. Ведь всю ночь не спали. Вечерело, накрапывал дождь. Услышали звуки ручья. И очень обрадовались. Потому что я знал, что ручей течет прямо пред дачными участками. Вскоре мы перешли его и немного погода уткнулись в забор. Дорога раздваивалась. Посмотрев на теткину схему, мы свернули налево и стали огибать дачные участки. Было прохладно, мокро и пустынно. Я не раз заходил на разведку на разные участки, но никто не знал, где участок «медики». Мы шли, отдыхали, курили, снова шли. Пока не увидели зеленые ворота с соответствующей надписью. С радостью от скорого окончания пешего пути свернули в них. И примерно полчаса искали теткину дачу - тетка - то написала нам неправильный номер. Наконец около восьми вечера нашли старый облезлый финский домик.
Раньше тетка проводила на даче время с конца апреля по начало октября. Она была страстная садовница, целыми днями горбатилась на грядках жопой вверх. И участок был у нее всегда в образцовом порядке. Теперь он весь пришел в упадок. Зарос сорняками, никаких следов возделывания, перекосившийся забор, дичающие яблони, облезлый домик, который минимум лет шесть не красили, треснувшие окна. Запустение. Олицетворение состарившейся тетки. Когда-то она патентовала свои работы, была членом партии, боролась хрен знает за что в своем родном НИИ, с трудом получила этот участок благодаря связям свекрови, отчалившей червонец в пресловутом ГУЛАГе. Со своим мужем - инженером почтового ящика советского ВПК она имела осуществленную мечту советского среднего класса. Трехкомнатную квартиру, авто, дачу с шестью сотками. Бешено завидовавшая моей мамани, своей сестре. За ее допуск в загранпоездки, заморские шмотки, разномастную валюту. Поминала свекра, расстрелянного в 1937 году как приятеля опального маршала Тухачевского, не вылазила с перестроечных митингов, а после - с митингов против режима Беспалого. Сынок ее неожиданно или с дальним прицелом примкнул к проигравшим в начале девяностых. Стал другом Зюганова, депутатом Думы третьего созыва, общественным деятелем. А ее жизнь сосредоточилась на этих грядках. Грядки, партийные перипетии жизни ее сына стали смыслом ее жизни. А не сложилось тоже. Братец женился, оставил большую политику, залез на Камчатку, запутался между двумя женщинами с детьми от него, стал владельцем пароходства, за ним стали гоняться мусора по 195 статье, престарелого мужа разбивали инсульты. И тетка забила на дачу. Теперь последним смыслом ее жизни стала никому не нужная внучка. В символ былого советского благополучия входил ее племянник - наркоман со своей подругой - беспаспортной проституткой. Да, тетя, недооценила ты своего племянника.
Ну, открыли мы дверь дачи, пахнул на нас затхлый воздух давно неотаплеваемого помещения, затащили баулы. А чего? Все же крыша над головой (а нам потом и под открытым небом доводилось спать) какая - никакая. Сразу после входа была вроде кухня. Или столовая. Круглый стол, четыре стула, две электроплитки, столовая тумбочка, керосинка, свернутая листовая кровельная жесть в углу. Прямо - комнатка с телеантенной (сданной позднее нами во вторцветмет), тумбочкой, кроватью и детской кроваткой. Это стала наша спальня, хотя с трудом ныне представляю, как влюбленная пара на этой кровати умещалась. Спали в обнимочку и бутербродиком. Слева - кухня. Счетчик на стене, электроплитка, лампочка на стене, стол с посудой, стул с проломанным сидением. Позднее, там мы соорудили что-то вроде параши. Под этот стул без сиденья поставили ведро и справляли там физиологические надобности. Интересно, тогда Оля мне сказала: будет как в хате. День ты выносишь парашу, другой день - я. Очередь меняется только в случае болезни. Так и было. И никому не было обидно. И до сих пор к мусоропроводу один день хожу я, другой - любимая. И никто ни на кого не обижается.
Ну, а слева от этой кухни была комнатка такая со шкафом, с кушеткой моей бабушки, с парой велосипедов, с вешалками, куда мы и повесили нашу одежку, со столом, с парой стульев. А прямо - лестница на второй этаж. А там было что-то вроде мансарды. Раньше это была комната моего двоюродного братца, в первый визит на теткину дачу тридцатилетним я там ночевал. Тогда там не закрывалась форточка, было жутко пыльно. Видно, никто там уже не был. И это помещение использовалось как склад разных ненужных вещей. Которые нами позднее были проданы или сданы во вторцветмет. Вот такая была теткина дача. Еще на участке у нее был вырытый ими колодец, из которого тетя стремалась пить воду. А мы пили - и ничего. Пара сараев, дальняк, покосившийся забор, яблони, вишни, груши, смородинник, малинник. Вот и вся теткина дача. Все, что там было. Все, что осталось от когда-то важного советского символа социального благополучия.
Тогда мы устали. Я сходил к колодцу за водой, Оля прибралась, сготовила ужин (она, бля, даже яички умудрилась привезти, из которых мне яичницу сделала). Быстро похавали. И я свалился на ту кровать и уснул быстро. Все же целую ночь не спали.
Ну вот, проснулись утром 29 августа в пятницу. Это был Рош-Ходеш месяца Элула 5763 года от сотворения мира. Покурили, похавали, стали считать, сколько у нас осталось денег. А осталось у нас всего 175 рублей 59 копеек. Негусто. Но ведь на день хватит. Где-то после полудня пошли в ларек, который был у ручья. Там взяли сигарет, чаю, поллитра водяры, баклашку пива крепкого, баклашку пива простого, тушенки, яичек, пару бутылок пива. Практически все наши денежки и ушли. А чего делать? Они ж нас не спасут. Зато сутки хорошо жить будем. Очень даже пиздато!
Вот так и началась наша жизнь вне дома на вольных хлебах. И было по хуй, что денег хватит завтра на пару пачек «Примы» без фильтра. Где возьмете тогда сигареты, чего курить будете, - орала маманя. Захочешь курить - подберешь недокуренный бычок и покуришь. Делом доказал. А чего делать, ежели уши пухнут? Сегодня мне хорошо. Я дул косяк на крыльце теткиной даче, тянул пиво из горла и погружался в ощущения надвигающегося прихода. А чего будет - хрен знает. Девушка, за прикосновение к которой я готов отдать все, просто жила на улице. Бомжевала в галимой Москве, забитой жратвой. В советские времена на Москве были завязаны натуральные потоки, теперь - финансовые. И в даже далекие советские времена мне грели душу древние библейские пророчества, прочитанные буквально. В соответствии с которыми когда-то Москва наравне с Нью-Йорком, Парижем, Лондоном, Берлином, Римом должна была стать грудой развалин, пристанищем трупоедов - хищников, шеддимов, лапитутов и лилиту. «И протянется по ней вервь разорения, и будет положен на нее отвес уничтожения». Ей, Господи Боже Вседержитель, истинны и праведны суды Твои! Сделал бы Ты это пред глазами нашими, в наши дни! Никогда я не любил Москвы, всегда чувствовал себя в ней чужим. И я что - я лучше моей любимой что ли? Будем бомжевать вместе. Но не сдадимся и не разбежимся. Будем вместе!
Меня впирало, мне было хорошо. Очень хорошо. А Оля смотрела на меня своими пьяными глазами. Милый, я очень люблю тебя. Очень - очень, - говорила она медленно. Вот знаешь, сколько на трассе не работала, сколько не трахалась, никогда не думала, что девчонка может от мужика кончить. Я думала, для этого дрочить надо. С тобой в первый раз кончила. Ты показал мне любовь, ласку, нежность. Я уставился на нее. И тут впервые увидел, что волосы-то лежат вполне нормально. Что в тренировочных штанах и белом свитере не по размеру лицо Оли необычайно женственно. Предо мной была воплощение Афродиты Пандемос. Всенародной, которую каждый в постель затащить может. И в постели эта плохо одетая девчонка с симпатичным лицом будет заебись! Оля, я люблю тебя, сказал я ей. Ты у меня заебись девчонка! Я готов с тобой бомжевать, вместе с тобой воровать, грабить, убивать. Только бы быть с тобой, только бы спать с тобой! Я знаю это, милый, сказала она. Ни ты не можешь без меня, ни я без тебя. Закроют тебя - я ж на трассе работать буду, а дачку тебе все равно принесу. Тебе в первую очередь там сигарет принести надо будет, пару блоков как минимум. Само собой - чай. Ну, и колбасы похавать. Может, удастся и дурь пронести. Я попробую. Я буду тебя ждать. И все равно дождусь. Или вместе чалиться будем. А если раньше откинешься, ты будешь меня ждать? Да, - только и смог сказать я. Наши уста слились в поцелуе. Мы жарко целовались и обнимались на крыльце теткиной даче. Потерявшиеся в жизни парень и девушка, сверх всяких ожиданий встретившие друг друга, составили единое целое. И стали два одна плоть. Против всех. Против всего дешевого мира, который нам двоим отказывает в счастье.
А потом мы пошли в дом. Чего делали до темноты - не помню, а как стемнело - похавали, стали водяру бухать с пивом, Оля мне классный чифирок сварила. Мы пили, хавали, курили, обнимались, целовались. И нам было очень хорошо. А что будет завтра? Так на хуй нам над этим париться. Завтра наступит - тогда и подумаем. Зачем загадывать так далеко? Сначала дожить надо.
Запалили рефлектор, потушили свет и пошли на кровать. Разделись, залезли под одеяло. И предались жаркой любви, в которой наши телеса стали единым целом. А-а-а! - орала Оля, когда мой член вошел в ее влажную пизду, ерзал в ней долго. Мы оба задыхались, член мой все пух больше и больше, ее дырочка влажнела, Оля громко стонала и извивалась подо мною, а мой член все ерзал и ерзал в ней. От головки по всему телу разливались сладкие волны. Казалось, в моем члене сосредоточилась вся сила моего тела. Сладкая боль пронзила головку, сперма выталкивалось в о влагалище любимой с мощным рыком из-за рта. Оля дико взвизгнула и вцепилась в мои губы. Потом мы оба в полном изнеможении лежали прижавшись друг к другу, покрытые потом. Две половинки. И я понял, что мне ее тело на всю жизнь. А она мне прошептала - спасибо, любимый, за секс! И захрапела, положив голову на мое плечо. Очень быстро и я уснул, сжимая ее в своих объятиях.
Где-то к десяти утра последней субботы августа мы проснулись под звуки дождя, барабанившего по крыше. Оля сготовила мне завтрак, вместе похавали, попили чифирок, сваренный Олей. И стали думать, а чего нам делать дальше. Денег у нас осталось только на пачку «примы» и бутылку крепкого пива. И чего делать? А ведь надо чего-то делать. Я и говорю Оле - а что теперь? Где нам взять на пиво, на сигареты, да и замутить что-то? Не говоря о том, что хавать надо? Может, снова лохов найдем? Оля спросила меня: а где? В Москве может и нашли бы, а тут где их найдешь? И мы их не искали, сами они нас нашли. Я просто жопой чую, как, когда, где и с кого можно взять. Но специально никогда не искала. Они сами меня находили. Специально их искать бесполезно. Вот если б клофелин был или какие колеса, с которых мужиков бы зарубало. А сейчас давай лучше никого не будем искать, а заложим в ломбард матушкин хрусталь. Или продадим его на хуй. Недаром тащили. Я думаю - а хули так тащить было? И предложил кохане съездить в Можайск, попробовать заложить хрусталь в ломбард. А может, и лохов там найдем, ведь лохов на свете много. Предложение было принято, мы погрузили в сумку хрусталь - шесть предметов, - взяли зонт и пошли на платформу. По дороге зашли в ларек у ручья. Отоварились там бутылкой пива и пачкой «примы» без фильтра. И леском пошли на станцию. По дороге Оля мне рассказывала, как один парень предложил ей работать с ним. Он давал ей клофелин, который она должна была ловко подмешать в выпивку. И когда клиент уснет, обчистить ее. Говорила, что тот пацан честно дуванил с ней поровну, да только недолго они работали. Чрез две недели он просто исчез. Так мы дошли довольно быстро до станции электрички.
Там мы недолго ждали электричку до Можайска. Зашли в нее и поехали 4 станции. По пути Оля стреляла сигареты у пацанов разных. С фильтром. Для себя и для меня. Чрез минут двадцать мы приехали в Можайск. Это был мой первый визит туда. В Можайске вокзал находится почему-то в некотором удалении от города. Туда нужно ехать на автобусе, а мы поспрашивали, узнали, что ломбард есть возле рынке. И пошли туда пешком. И только на вокзале мы видели одного мусора. В ином месте в Можайске мы мусоров и не видели ни разу. Сначала нам не повезло. Пока мы дошли до рынка, нашли ломбард, он оказался уже закрытым в субботу. И чего? Оля взялась загнать хрусталь. Полазила по магазинам. И ближайшем овощном загнала его за пятьсот рублей. Ох, как мы были рады! Пошли к вокзалу, похавали там, пива попили, сигарет купили, потом поехали на дачу. Взяли в ларьке у дороги водки, пива, чая, яичек, тушенки, макарон. И веселые пошли в наше временное пристанище.
Вечером мы снова бухали и обсуждали, а чего нам делать дальше. Оля предложила собирать и сдавать цветные металлы. Мол, она так собирала алюминий и сдавала его вместе со своим папашей. И на это они вместе бухали. Раз так набухались, сдав бампера с авто, что она по пьяни отсосала у родного отца. И минет дочери ему очень понравился. Потом Оля ударилась в воспоминания. Как однажды она загнала всю алюминиевую посуду из дома. И как потом ее папа устроил ей, девушке в возрасте двадцати одного года, жестокую порку по голому заду розгами, после которой она неделю садилась только на краешек стула и одевала штаны стоя. Странно, но к порке и побоям моя кохана привыкла. Она считала их неизбежным злом. И в любом возрасте была готова оголить зад, чтобы ее отлупили и отъебались от нее. Ее лупили дома, в ментовке, в армии, в спецприемнике - и везде по голому заду, и везде она безропотно снимала штаны или задирала юбку. Меня это удивило. Ведь если судить по ее рассказам, ей было все равно: будут ли ее бить, будут ли ее трахать. Короче, мы договорились, что идем завтра собирать алюминий, а в первую очередь проведем раскопки на теткиной даче, что отсюда можно загнать и что можно сдать во вторцветмет. Алюминиевой посуды там было много, мы решили себе оставить самую необходимую, ну, там чтоб поменять. А чего делать?! Жить-то надо, бухать надо, торчать надо. Все одно тетка уже здесь не появится никогда. Так мы и порешили в тот вечер, бухая водяру и запивая ее пивом. И пошли спать на наше узкое разваливающееся ложе под звуки барабанящего по крыше дождя. Нас быстро зарубило.
С утра мы опохмелились, я сгонял даже за пивом, благо деньги на наши нужды были. Похавали, посмотрели по сторонам. Потом пошли проводить инвентаризацию теткиной дачи, начав со второго этажа. Там были две кладовки и захламленная комната, в которой я ночевал восемь лет назад. Тетка и дядька годами собирали на даче самые разные вещи, говоря, что на даче все понадобиться. Вместе с действительно пригодными на даче вещами они тащили туда всякую непонятную рухлядь и хлам. Мы там даже нашли примус, весь проржавевший от сырости и времени. Проволок разных, ненужных вещей из цветных металлов дам было предостаточно - казалось, вся теткина дача была большой лавкой старьевщика. Мы нагребли массу хлама из цветных металлов - алюминия, меди, латуни. Так что даже никуда идти не надо было. Считай две полные тяжеленные сумки. Мы это снесли вниз и упаковали. Потом стали смотреть кладовку внизу под лестницей. Там мы нашли канистру с бензином и массу инструментов самых разнообразных, которые впоследствии нам очень даже пригодились. И еще цветных металлов на полсумки. Тоже упаковали. А куда нести это сырье? Оля тут пошла шляться по участку, благо дождь перестал. У какого-то мужика, ремонтировавшего на самом краю участка дачного забор, она узнала, что ближайший пункт приема цветных металлов находится в Дорохово прямо за речушкой. Завтра мы решили идти туда и искать счастья металлистов , а в тот день просто пошли в ларек ближайший. За пивом и водкой. И провели вечер как обычно. Водка, пиво, чифирь, танцы под найденный на даче старенький транзистор, охуенный секс и сон в обнимку.
Следующий день был понедельником 1 сентября. Именно 6 лет назад тоже в понедельник у меня было посвящение в студенты. И я проснулся с знакомой сентябрьской ностальгией по своей Академии. В этот день Оля встала раньше, шипела сковорода на электроплитке, а Оля с кем-то базарила на крыльце. Потом она пришла ко мне, поцеловала и рассказала, что к нам приходила бабка из углового дома напротив. Спрашивала, продали ли тетка с дядькой дом, кто мы. Оля рассказала ей, что я - теткин племянник, а она - моя жена. Что мы здесь какое-то время поживем. Когда мы позавтракали, попили чифирь и вышли на крыльцо курить, я увидел низенькую старушку смешного вида, которая бестолково гасала по всему дачному участку. Увидев новых соседей, она направилась к нам и стала расспрашивать меня про тетку, про дядьку, про братца, его молодую жену и их рыжего сыночка. Оля сказала ей, что у них еще есть малая, что братец мой съебался от своей жены на Камчатку, что живет там с другой девкой, от которой у него тоже есть малая. Бабка стала ругать моего двоюродного братца. Поругала его минут десять, потом спросила, что мы собираемся делать. Оля ей ответила, что хотим идти в Дорохово сдавать цветные металлы. И спросила, как туда добраться. Бабка этим заинтересовалась. Объяснила, как туда пройти пешком от нашего дачного участка. Сказала, что у нее тоже есть много разного металлического хлама. И что его надо бы тоже сдать, да вот беда - в понедельник приемный пункт не работает! Мы переглянулись. Денег - то у нас не было уже совсем, жратва была, но надо купить сигареты. Потом мы так базарили, пошли к бабке на участок. И пока бабка со мной поднималась на чердак за этим металлическим хламом, Оля обследовала внизу содержимое ящиков ее стола и карманы ее куртки. Когда мы спустились, она ждала нас внизу как ни в чем не бывало. А только мы вернулись с дополнительным грузом домой на дачу, Оля молча протянула мне тридцать рублей и похвасталась, что спиздила их у бабки. Я сначала поругал свою подругу. Подумай сама, говорю, у бабки много ли денег! Зачем у нее тырить! А Оля мне сказала: я понимаю, милый, но ведь завтра мы сдадим алюминий, и я тридцать рублей ей тихо положу назад. А сегодня мы на них купим себе сигарет и бутылку пива.
Чего не говори, Зоя, а по своему логично. Жизнь такая! Денег нет, пить пиво хочется, уши пухнут. Отчего бы не позаимствовать деньги у бабки на время без ее согласия. Это, конечно, нехорошо, а чего делать? Отдадим завтра. А сегодня пошли в ларек снова за бутылкой пива и парой пачек сигарет. Вернулись, похавали. Я достал феназепам и скушал 6 колес с пласта, запивая их пивом. А Оля схавала оставшиеся 4. И тоже запила их пивом. Где-то чрез полчаса нас стало зарубать. Мы еле добрались до нашего ложа любви, свалились на него не раздеваясь. И уснули мертвым сном с трех часов пополудни понедельника до полудня вторника. Само собой, несколько раз просыпались и ходили на парашу нашу, устроенную из помойного ведра. Проснулись на другой день с чемурной головой, ходили сонными и в полуотключке. В полуотключке Оля поднялась наверх, нашла там пивные кружки чешские и одну серебряную ложку, неизвестно как оказавшуюся в старом потертом чемодане. Это Оля прихватила тоже, в надежде загнать кому-нибудь в Дорохово. Мы взяли весь цветной металл, что у нас был, и отправились в Дорохово. Пешком. Потому что нам объяснили, как пройти к пункту вторцветмета именно пешком от нашего дачного участка, а не от станции в Дорохово.
Сначала мы направились, как к станции шли обычно, прошли ручей и свернули налево. Миновали близлежащие дачные участки, рощицы, шли по дороге, потом пошли другие дачные участки, потом мы уперлись в пашню. Дорога шла налево, а за пашней был хвойный лес, за которым и было Дорохово. Оля сбегала к мужикам, возившимся около грузовика, расспросила их про дорогу. Они нам сказали, что если не хотим переть по вспаханному полю, надо обойти по дороге до шоссе, в там идти лесом, пока не выйдем к домам и заводику в Дорохово. Мы так и пошли по направлению к деревне с возвышающейся колокольней. Идти с грузами было вообщем - то далековато и утомительно.
Проще, быстрее и менее трудозатратно было дойти до станции, первой электричкой на Москву проехать зайцем до Дорохово и за десять минут дойти до этого пункта. А мы вместе с грузами таскались по осенним размокшим дорогам с лужами да полям. За полчаса дошли до деревушки с церковью. Около церкви было кладбище. Хотя прогулка была утомительной, но не напрасной. Именно тогда Оля обратила внимание на пару запущенных дачных коттеджей, огороженных высоким забором на краю деревушки. Собственно, это была деревня дачников. Местные жители, которые бы жили там постоянно со своим хозяйством, остались только на запущенном кладбище. А в избах их сменили московские дачники. Эти коттеджи нам потом очень помогли.
Сразу после церквушки, мы свернули направо, прошли проселочной дороге до хвойного леса и пошли по нему на юг. С привалами, с перекурами. Шли минут сорок, пока перед нами сквозь ветке сосен и елей не замелькали крыши дач. Мы свернули налево, вышли на дорогу и тотчас уперлись в забор завода. Стали огибать его слева, шли, шли, минуя домики, магазинчики, потом прошли ржавые рельсы и увидели ржавый рекламный щит, на котором мелом было написано «ПРИЕМ ЦВЕТНЫХ МЕТАЛЛОВ», а под надписью была нарисована жирная стрелка, показывающая, что надо свернуть налево. Понимая, что мы у цели нашего пути, мы прибавили шаг, пошли вдоль каких-то амбаров. У одного амбара металлического с крыльцом была открыта дверь и стояло несколько медных труб длинных. Пришли. Оля первая поднялась туда, за ней я.
Там за столом на старом поношенном кресле сидел усатый амбал с сигаретой в зубах и синим якорем на правом запястье и смотрел старенький черно-белый телевизор. «Вы алюминий покупаете?» - спросила его Оля. Амбал молча кивнул головой. А еще что? - снова спросила милая. Медь, латунь. Короче, все, чего магнит не берет, - ответил амбал, вынув сигарету из-за рта. А куда вам сдавать? - спросила милая. Амбал поднялся и показал на платформу весов. Высыпайте, сказал он. Ну, мы туда все выложили. Он так позырил, выбрал медь отдельно, латунь отдельно, взвесил это на маленьких весах, часть забраковал, алюминий взвесил на этой платформе. Подсчитал что-то на калькуляторе и сказал, что это на 298 рублей. Но дал нам триста. Довольные мы пошли в ближайший магазин, купили там сигареты и пиво. Попили пива, покурили, пошли тем же путем, по которому шли сюда. Оля заходила в каждый магазинчик и предлагала купить пивные кружки и серебряную ложку. Все это одна пожилая продавщица купила за 250 рублей. Мы спросили ее, как пройти к станции. Она объяснила. Мы развернулись, снова миновали пункт вторцветмета, перешли ручей по мостику. И чрез десять минут оказались на станции Дорохово. Подождали электрички на Можайск, сели в нее и сошли на первой остановки. В ларьке у переезда купили пару баклажек пива, поллитра водки, тушенки, воблы, картошки. И лесом пошли на теткину дачу. По дороге Оля завернула к бабке, заболтала ее и незаметно сунула ей в ящик тридцать рублей. Так бабка ни о чем и не догадалась.
Вот так началась наша жизнь металлистов, собиравших и сдававших цветные металлы. Это давало нам 200-300 рублей, когда 400-500. Но на эти деньги мы жили вполне достойно по нашим понятиям. И живя так, мы были очень счастливы. Мы вставали, когда хотели, обычно - около одиннадцати утра. По очереди выносили парашу, по очереди ходили по воду к колодцу на участке, который тетка использовала исключительно для поливки своих шести соток, а мы из него пили воду - и ничего плохого нам от этого не было. Умывались ледяной водой на крыльце, поливая друг друга, потом занимались снова долгими поцелуями и объятиями на том же крыльце, потом Оля готовила нам завтрак и варила чифирь в большой алюминиевой кружке на электроплитке. Потом мы курили на крыльце, снова целовались, потом я рылся в подписке журнала «Новое время» начала восьмидесятых, вспоминая школьные годы и моего бровастого тезку, портреты которого украшали улицы и проспекты вместо рекламных щитов в то время, а Оля брала веник, совок, тряпку и прибиралась на даче. Как она говорила - ликвидирую наш срач. А потом мы одевали сапоги, что были на даче, брали магнит, садовые варежки, ломик, сумки, пару мешков и пиздовали на окрестные помойки, где искали и собирали цветные металлы. Тащили найденное с помоек домой, разбирали это, превращая в груды цветного металлолома, черный же металлолом выбрасывали. Чего только мы не находили и не разбирали! Выброшенные панели телевизоров, радиоприемники, пылесосы, велосипедные колеса, санки, игрушечные коляски (а они сплошь из алюминия!), блоки и узлы хрен знает от какой техники, гнутые тазы, баки и чайники, миски, плошки, ложки. Обычно около пяти мы валились в кровать и пылко занимались любовью. Оля еще никогда так не стонала и никогда не орала. Потом одевались, пили растворимый кофе, шли гулять и делать покупки, если у нас были деньги. Когда деньги кончались, у нас уже было нужное нам количество цветных металлов, которые мы везли сдавать в Дорохово тому самому усатому амбалу. Тогда мы это делали где-то около четырех, потому что пункт работал до шести в будни, а после четырех чаще ходили электрички, соответственно, любовью занимались перед ужином. В ларьках мы покупали самые дешевые сигареты с фильтром и беломор, одну или две баклашки пива, поллитра водки (иногда - поллитра и чекушку), чай, из которого в основном варили чифирь, макароны, тушенку, хлеб, яйца, рыбные консервы, которые Оля очень любила. Несли это домой. Оля готовила ужин, мы хавали. И начинались наши вечерние посиделки с водкой, пивом, чифирем, салом, тушенкой под музыку из старенького теткиного транзистора. Вот так и началась наша жизнь металлистов.
Я никогда не был счастлив, как был счастлив тогда. Я хорошо все помню. Я помню, как маманя орала мне вне зависимости от того, работаю я или не работаю: ты не знаешь, откуда деньги берутся. Да, откуда брался мой оклад я в натуре не знал. Откуда? Что я выдаю? Финансовую и налоговую отчетность, не нужную никому, кроме налоговых органов. Мой оклад входил в часть того, что изымали из стоимости, создаваемой трудом экспедиторов и водил той торговой организации. Их наебывали, платили мне. Но! Столько же, а может и больше платили толстой Катьке, моей предшественнице. Которая в учете ни бум-бум. Я мог вести карточки по форме Т-2. А мог не вести. Мог применять налоговые льготы, высчитывать трудовой стаж с точностью до дня. А мог и не высчитывать. В оплате труда это ничего не изменяло. Прямой пропорциональной связи между своим трудовым вкладом и размером зарплаты я не видел. А вот здесь эту связь видел. Чем больше соберем цветных металлов, тем больше купим пива, сигарет, чая, водки. Вот тут я связь видел. Прямую, пропорциональную. А в офисе - не видел.
И маманя круто обломалась в очередной раз. Когда ладила мне - а если денег не будет на пиво, на сигареты, не на что будет пить и курить. Маманя это считала роскошью и излишеством. И ей искренне в голову не приходило, что последние деньги я буду так распределять: на сигареты, на пиво, на чай, на крепкие напитки, на хавчик (а ежели хорошо набухаться, жрать не так хочется), на Интернет, на торч. В ее систему ценностей просто не входило, что я могу предпочесть быть полуголодным и плохо одетым, но с пачкой сигарет в кармане, с бутылкой пива, с пачкой чая, с корабликом. Как и не поняла последнюю истину: захочешь жрать по - настоящему - так украдешь, грабанешь, замочишь за кусок хлеба. Если жрать захочешь по-настоящему. И даром прошло, что зачитывалась колымскими рассказами Шаламова. Для нее это было ужасом и клеймом для режима, обращавшего чистых и образованных граждан в лагерную пыль. Для меня же это были просто очень интересные рассказы о тяжелой жизни в нечеловеческих условиях. Без всякой связи с режимом. Просто потому, что жизнь такая. На страдания чистенькой московской интеллигенции на шконках мне было хер положить изначально. А вот ежедневное заклинание одного колымского зека: «жизнь - говно!» - это мое родное. Жизнь - она в натуре говно полное. И отсюда следует лозунг, которая любимая на теткиной даче намеревалась наколоть на своем правом плече - ЛОВИТЬ КАЙФ - ЭТО КРУТО! В орнаменте из колючки. А чего, все логично. Если жизнь- говно, если это затяжная болезнь с неизбежным летальным исходом, если родившись, человек начинает сразу медленно умирать; то, выходит, ее нужно чем-то искусственно стимулировать и раскрашивать. Безбашенными подругами, блядями, наркотой. Чтоб по режиму не жить, как писал мне мой барнаульский друг. Вот не жить по режиму - это круто! А на теткиной даче влюбленная пара явно не жила по режиму. И чувствовала себя очень счастливой.
Маманя мне не раз прошедшим летом талдычила историю, вычитанную ей из какой-то желтой газетенке про наркомана. Которому его родители дали опуститься до бомжевания, выставили из дома. И якобы в итоге он приполз к ним на коленях и покорился им. Прямо возвращение блудного сына получилась. Так не дождется, думал я. И читал старославянские слова перевода псалма Давида: « На Тя, Господи, уповах, да не постыжуся во век: правдою Твоею избави мя и изми мя. Приклони ко мне ухо Твое, ускори изъяти мя, буди ми в Бога Защитителя, и в дом прибежища, еже спасти мя. ... В руци Твои предложу дух мой: избавил мя еси Господи Боже истины. Возненавидел еси хранящыя суеты вотще: аз же на Господа уповах.... Помилуй мя, Господи, яко скорблю: смятеся яростию око мое, душа моя и утроба моя. Яко исчезе в болезни живот мой и лета моя в воздыханиих, изнеможе нищетою крепость моя и кости моя смятошася. От всех враг моих бых поношение, и соседом моим зело, и страх знаемым моим: видящии мя вон бежаше от мене. Забвен бых яко мертв от сердца, бых яко сосуд погублен. Яко слышах гаждение многих живущих окрест, внегда собратися им вкупе на мя, прияти душу мою совещаше. Аз же на Тя, Господи, уповах, рех: Ты еси Бог мой. В руку Твоею жребии мои: избави мя из руки враг моих и от гонящих мя. Просвети лице Твое на раба Твоего, спаси мя милостию Твоею. Господи, да не постыжуся, яко призвах Тя: да постыдятся нечестивии и снидут во ад. Немы да будут устны льстивыя, глаголющая на праведного беззаконие, гордынею и уничижением».
Возвращаться мне было некуда. Можно было всегда вернуться домой, но нельзя вернуться в прошлое, к прежнему пласту жизни моей. Узнав настоящую взаимную любовь, разве можно от нее отказаться ради того, чтобы мамани было спокойно жить? Трансформация произошла, обратно это не переиграть. Именно тогда, собирая цветные металлы и зажигая по мелкому криминалу, мы оба были счастливы. Когда захотели - легли спать, когда захотели - встали и похавали, на сколько насобирали вторцветмета или нашустрили, на столько и взяли сигарет, пива, водки, чая, дури, хавчика. И не надо лгать, не надо изворачиваться, не надо ничего ныкать. И никого нет рядом, кто бы орал, что так жить нельзя и не полагается. Да и вообще, кроме смешной бабки, никого рядом нет. Ни дачников (так было первую неделю сентября, холодную и дождливую), ни мусоров. Мы были совершенно одни. Чем ни рай для влюбленных? Да, там, в холодной старой даче, мы снова обрели рай. И жили не по режиму. И знали соответствие наших трудовых усилий и лавэ. Чего я не знал ранее за весь свой трудовой стаж. Вот это и было наше земное счастье на разваливающейся теткиной даче. А что далеко не всегда мы соответствовали понятиям дешевого мира - так, извините, мы себя от века проклятыми уродами не считали. И с голода помирать и отказывать себе в кайфе не собирались. Все было. И ни за что не стыдно. Просто жизнь такая. Она - не для чистеньких. А дома на меня маманя орала за каждую бутылку пива. Вне зависимости от того, на свои я деньги купил или нет. А про дурь - так дома лучше при ней и не заикаться было. А в ум не брала, что ответом на ее ор будет ложь и ныканье, но никак не здоровый образ жизни и не обретение смысла жизни в карьере и уходе за собой, за своим внешним видом.
Сказано в трактате Йевамот: «Человек, у которого нет жены, обречен на существование без радости, без блаженства, без ощущения истинной ценностности жизни, без Торы, без защиты и без мира». Именно такой и была моя жизнь без жены. И теперь, обретя свою половинку едва ли не в последней грязи, я чего - должен отказаться от этого величайшего дара Творца мне? Мне что, вечно жить без радости, без блаженства и без мира? Только потому, что я не зарабатываю? Так, блин, работа - то тут ничего автоматически не изменила. Молодой специалист в немолодом возрасте - как маманя не понимала, что это само по себе уже настораживало и будет настораживать потенциальных работодателей. И ведь угораздило же маманю всунуть меня в управленческую профессию! Как она не понимала, что в управленческом аппарате важны не столько профессиональные навыки и знания, а прежде всего умение договариваться с людьми. А меня чего нет, того нет: ну, не умею понимать, чего от меня хотят и чего ожидают. И вряд ли когда научусь.
А здесь мы жили свободно и счастливо. Наедине друг с другом, с чистым холодным воздухом Подмосковья, со звездным небом ясными ночами. Никто к нам не прикапывался, никто нас не трогал, никто нами не интересовался, а первую дождливую и холодную неделю сентября мы вообще никого не видели, кроме той смешной бабки, когда-то возглавлявшей это садоводческое товарищество. Зажигали осенними вечерами в маленьком помещении. Бухали водяру и пиво, закусывали тушенкой, варили чифирь. И общались друг с другом. Больше Оля говорила, исходя из принципа своего: лучше что-нибудь пиздеть, чем молчать. Обычно она гнала свои телеги. Про свою жизнь, которая казалась мне удивительной и невероятной.
Во всех этих историях меня поражало несопоставимость их с привычной для меня жизнью, с привычными отношениями между людьми, близкими. Это с одной стороны. А с другой стороны - какое - то непонятное мне равнодушие моей подруги к тому, будут ли ее бить или трахать. Как она сама мне сказала: ну, а чего делать? От того, что отымеют или отлупят, ведь не умрешь. Я даже утюг перенесла! Меня это всегда поражало и радовало одновременно. Полное отсутствие морального чувства, автономность по отношению к обыденной морали. Мне это нравилось. Ведь я так и не мог сам себе объяснить, почему заниматься любовью с первым встречной плохо, если это приятно, если это хочется. Похоже, для Оли таких вопросов просто не стояло. Она готова была раздвинуть ноги, отсосать первому встречному. Без особой пользы для себя, за просто так, за пироженое, за торт, за пачку сигарет, за бутылку пива. Или за просто так, если было настроение. Как она говорила - для кайфа.
Историю про утюг она мне так толком не рассказала, вернее, рассказывала много раз. И каждый раз по разному. Суть там сводилась к тому, что в конце августа симметричного года некая алкашка из Люблино Людка пригласила ее распить водки к себе домой. Все было хорошо сначала, да только это Любка пропила все пособие, полученное ей на своих дочерей одиннадцати лет, двойняшек. И ей на что было отправить детей в школу. А она свалила все на Олю - будто та стырила деньги, позвала своего любовника - какого-то алкаша, будто он и пытал Олю утюгом под громкую музыку, а эта Людка ее била. Так могло быть, хотя в мозгу это трудно укладывается. Однако Оля рассказывала потом, что была там много дней, что эта Людка над ней издевалась то ли за деньги, то ли за то, что она сказала, с кем встречается ее бывший муж. Одевала ей вечерами ошейник, заставляла ходить на четвереньках и лаять как собака, так водила ее в летнее кафе «Красный восток», где продавалось одноименное пиво. Потом ударила ее головой о сервант, отчего Оля получила сотрясение мозга, а ее любовник резал ей горло ножом, только ее одна девушка Аня вызволила. Была при этом большая драка, в которой этой Ане сломали два пальца. Аня отвезла ее в травмопункт, там ей перевязали голову и шею. На другой день с перевязанной головой она пошла в это самое летнее кафе «Красный восток». Там трое пацанов стали спрашивать, кто ей так сделал, она сказала. Они обрадовались, сказали, что давно ищут этого мужика, за то, что он спер у матери одного из них сережки и пропил их. Спросили, не знает ли она, где он сейчас. Она им показала. Рассказывала, что они выволокли его на улицу в одних трусах, стали жестоко пиздошить, а потом предложили и ей принять участие. Олю тошнило после сотрясения мозга, чувствовала она себя плохо. Она отказалась. Мол, руки об него марать не хочу, вы, ребята, сами за меня его побейте. И его здорово побили, да так, что он не мог встать потом. Но зачем после этого чрез месяц было идти бухать в туже квартиру к таким гнилым людям, неужели не ясно, что ничего хорошего ее там ждать после этого просто не могло - я этого так и не смог понять до сих пор. Ну, как говорится, не веришь - прими за сказку. Оля рассказала мне именно так, а как оно было на самом деле - Аллах лучше знает.
Вот примерно такие истории я и выслушивал вечерами за столом. В ту первую неделю мы еще раз сдали цветные металлы, так как собирались в субботу ехать в Очаково за моей пенсией по инвалидности. Встали, поехали. Волновались по дороге, что не успеем, ведь Сбербанк работает в субботу до двух пополудни, но около часа мы уже были в Очаково. Дошли до сберкассы, получил пенсию - 2250 рублей. Потом мы купили сигарет, пива. И пошли звонить из телефона - автомата с Озерной улице мамане.
Говорила с маманей Оля. Она сказала, что нам надо придти и забрать наши оставшиеся вещи, которые нам пригодятся. Ну, не все вещи, а в смысле носильные, теплые. Было холоднее обычного в тот год. Маманя вовсе не растаяла, спросила, где мы живем. И еще спросила - вы с ножом ко мне придете? В мозгах у нее почему-то заклинилось, что мы хотим ее убить. Оля сказала ей, что мы просто хотим забрать вещи, а то нам холодно. Маманя сказала - ладно. И мы пошли домой. В дом, от которого я десять дней вне дома я просто отвык.
Пришли, маманя стала нам говорить, какие мы гадкие. Что пузанчик тот приезжал, требовал с мамани какие-то бумаги, рассказал ей про меня очень много нехорошего. Что я весь часовой завод снабжал травкой и героином, что открыл наркопритон в офисе, что туда ко мне все мои знакомые наркоманки приезжали. Что меня просто уволили за то, что я скандал жуткий устроил. Странно, я же отцу его так и не рассказывал, что он меня просил пробить. Оля сказала, этому пузанчику надо было бы носить юбку, а не брюки. Полностью подходит. Вспоминая его навязчивое участие в моей судьбе, его прилипчивость ко мне, умение пользоваться моими конспектами, так и хочется сказать - ах, пидор! Мною интересовался только он да еще наша старая знакомая героинщица. Та тоже мамане звонила, Леной представилась. Мол, она познакомилась с Олей на Юго-западной, Оля просила у нее денег. Маманя у нее пыталась расспросить, где мы, а та у мамани про нас пыталась вызнать. Только маманя про это рассказала, звонит телефон. Поднимаю трубку - героинщица, мать ее! Начала мне ныть про то, какие мы с Олей плохие. Маманю бьем, все у нее отнимаем, она больше с нами не хочет общаться. Да катись ты на хуй, крыса очкастая, проститутка профнепригодная, мандовошка! Вот так и была поставлена точка в наших отношениях. Давно пора было. Оля меж тем собирала вещи потеплее, а мать все ездила и ездила нам по ушам. Какие мы плохие. Я залез в Интернет, сообщил своим знакомым и своему другу о происшедшем со мной. Это задержало нас. А Оля тем временем набрала рюкзак, чемодан и две сумки вещей и продуктов. Я еще взял свой магнит и финский нож свой. В начале седьмого мы вышли из дома и направились на теткину дачу.
Тащить это все оказалось тяжело, мы взяли машину до Кунцева за сотку, там отоварились водкой - поллитра и чекушкой, - двумя баклашками пива, сигаретами, инсулинками в аптечном пункте, подождали электричку и снова поехали на запад Московской области. На Партизанской мы вышли полдевятого вечера. И перли пешком четыре километра с тяжеленным грузом. Много машин ехали, хотели остановить - и бля, ни одна сука не остановилась! До дачи мы дошли с многочисленными остановками и перекурами за три часа - где-то к половине двенадцатого. Оля соорудила похавать легкое что-то и сели бухать. Ни водку, ни пиво не допили, свалились спать на наше ложе.
Следующий день был 7 сентября. Воскресенье, день города в Москве. Оля очень любила этот праздник в своем родном Коростышеве, там это был самый популярный праздник, если верить ее словам. На него всегда были массовые гуляния, бесплатные дискотеки, выступления разных артистов и певцов на уличных трибунах. И само собой, массовая пьянка. Ну, аналогично тому, что московские власти устраивали в первое воскресенье сентября в столице. И трибуны уличные с самодеятельностью и профессиональными артистами и певцами, и массовые гуляния с массовыми же пьянками, уличные концерты, толкучка, стайки пьяной молодежи - все это и у нас было на день города. Насчет бесплатных дискотек и ночных клубов, правда, не знаю, есть ли они или нет в Москве. А так городские власти усвоили опыт римских властей, предоставлявших народу хлеб и зрелища.
Почему - то на каждый день города у себя Оля находила себе приключения. В четырнадцать лет на день города она в первый раз попала в ментовку, когда ее одноклассники подрались на улице, хотя сама она участия в драке не принимала, а просто стояла и смотрела. Именно тогда ее в первый раз отлупили резиновой дубинкой по голому заду вместе со всеми остальными. Да не больно, больше для вида, говорила она, а вот дома папа после этого выдрал так выдрал. В пятнадцать лет на день города она накурилась драпа с пацаном, с которым все время дралась в детском саду, а после раскурки тот отымел ее в зад. Оля полюбила с тех пор анальный секс. Ей нравилось, что ее в жопу выебали и что у нее и целка цела при этом, В шестнадцать лет на день города она возвращалась домой из дискотеки в каком-то доме отдыха в компании шести пацанов и у всех отсосала по дороге. Отсосала тоже в первый раз. В семнадцать лет на день города ее отлупила ее мать за то, что она слишком поздно пьяная вернулась домой. В восемнадцать лет на день города она забралась на памятник Ленину да и посрала там. Это было как раз пред ее призывом в армию. В двадцать лет на день города Оля влезла в пьяную драку на бесплатной дискотеке, попала в ментовку вместе с четырьмя пацанами и двумя девчонками, где их всех тоже отлупили резиновыми дубинками по голому заду. Почему? А грубо разговаривали, мусоров на хуй слали. Ей тогда больше всех досталось и первой, но она говорила, что под мухой показалось не очень чувствительным. Аналогично было и в двадцать один год, только тогда девчонку, с которой Оля возобновила драку в ментовке, отвезли в больницу со свернутой челюстью, а Олю отлупили на этот раз очень-очень здорово. Так что ей неделю приходилось спать исключительно на животе.
Что ж, приключений у нас и на московский день города хватило. С них он и начался. Около половины одиннадцатого встали, водка и пиво остались. Мы первым делом начали похмеляться. Причем Оля сказала: похмелье - вторая пьянка. Оля завтрак сготовила, стали хавать. И чего - то мы поссорились. Из-за глупого поведения любимой. Чего-то повздорили, и она говорит мне: а знаешь, я ведь и убить могу. Как въебашу - и повезут в морг тебя. Меня такое зло взяло. Надо же, думаю, привел домой девчонку с улицы, она меня бьет м угрожает убить. Вскочил, схватил топор и говорю - я тебя первую замочу на хуй! И вот Оля сразу тон сбавила, стала извиняться. Милый, да я это пошутила просто. И просит топор положить. Я ору - я топор класть не буду, я топор положу - так ты меня убьешь. А Оля мне говорит: дурак ты! Зачем мне тебя убивать? Если я тебя замочу, с кем же я трахаться буду, подумай сам? Помирились мы, бросил я топор. И стали мы целоваться и обниматься. Потом на керосинке нагрели ведро воды, в первый раз за десять дней помыли голову, допили водку. И поехали в Москву. Гулять на день города. Как думаешь, Зоя, неплохое начало было?
Едем в электричке вот до этой станции. До Кунцева. В электричке понимаю, что капитально пьян, Оля - тоже самое. В электричке Оля по привычке стреляла сигареты у одиноких мужиков, одного развела купить нам всем пива. Попили. В Кунцево приехали около шестнадцати, пошли бухать пиво и хавать шаурму. Потом сели в метро и поехал с ней на Первомайскую. В ту самую круглосуточную аптеку. Ведь убиться хочется, я думал, там подешевле Туссин+ возьму. Вроде, там подешевле всегда было. Когда туда заходил с героинщицей. Приезжаем, пиздуем в эту драгу. А там на прилавке лежит кодипронт по 150 рублей и коделак по 60 рублей. Берем две пачки кодипронта, две пачки коделака. Потом гуляем, потом оседаем в летнем кафе. Где берем водку, пиво, шашлыки.
Сидим там. Планировали посидеть на триста рублей, а проебали там за штуку. Вот осталось у меня с той поры одно мнение про кабаки - пустой проеб денег эта тема. Тоже самое можно дома организовать или на лавочке во дворе. Пиво, водка, вино, шашлык (да, можно в духовке классный шашлык сделать), все это гораздо дешевле обойдется. Можно включить музыку и потанцевать дома. И под ту музыку, которую любишь. Если есть желание, девушка может и дома принарядиться и накраситься, чтобы нравиться больше своему парню. А вот эти кабаки - на хуй не нужны они. Там просто проебываешь деньги, которые можно проебать на дурь. Семейным и просто живущим вместе в кабаки ходить просто нелепо - так позднее я объяснил это Оле. И она это поняла.
Но тогда мне хотелось сделать подарок, сделать приятное своей любимой на ее любимый праздник - день города. И мы зашли прочно осели в летнем кафе. Сидим там, бухаем, базарим. Я чего-то стал рассказывать Оле про свою любовницу - плановую тележурналистку. Я ж с ней эпизодически пять лет скоро уже как встречался, девушка она яркая, тоже нестандартная. С ней мне было не только хорошо заниматься любовью, с ней мне было интересно общаться по любой теме. Интересно, но эта по всем параметрам успешную девушка откровенно завидовала незавидной жизни моей любимой. Она считала, что журналистка для девушки - это гремучая смесь двух древнейших профессий, мечтала о мягком изнасиловании. И услышав о моей любимой, на словах захотела попробовать себя на трассе, но только под охраной моей коханы. Чтоб ее там не покалечили. Оля ее откровенно презирала и всегда сильно ревновала меня к ней. А в тот раз мы обсуждали, можно ли развести эту журналистку на деньги под предлогом сюжета для репортажа из жизни трассовых бикс. Увы, это был всего лишь неудавшийся проект. Из-за ревности Оли. Любимая запрещала мне вступать с ней в какой-либо контакт, да и сами мы потеряли интерес друг к другу. Анечка не могла мне простить, что я предпочел ее холеному телу попорченное руками отморозков и сифоном тело бездомной проститутки. Ну, и пошла на хуй. Мне была нужна совместная жизнь, а не редкие случки.
Само собой, набухались мы в том кабаке очень крепко. Вышли около 23 часов, пива взяли, да поехали на Киевскую, думая там пересесть на Филевскую ветку. И вот в метро прямо Оля устроила мне сцену ревности. Не спорю, я может сам на нее напросился, рассказывая про свою безбашенную любовницу. А Оля в метро стала допытываться, снимал я при ней девушек на Киевском вокзале. Я не снимал, но она мне не верила. Как банный лист пристала. Я возьми ей да скажи, что снимал. В надежде, что отъебется от меня. А она как заорет: Лёня, это все!». И дала мне пощечину. И пошло - поехало. Как раз приехали на Киевскую, я психанул, говорю - на хуй пошла. А она мне орет - да я на хую больше, чем ты на свежем воздухе! Я чухаю от нее по привычному маршруту. Наверх и в кассу за билетами. А она за мной и обзывает меня по разному. На вокзале у кассы догнала и как врежет по спине. Я оборачиваюсь и врезаю ей по фейсу. Она мне - и разбивает очки снова. Я - снова бью ее. Из-за всей силы. И вот думай чего хочешь. Кругом - одни мусора. Сначала они с интересом смотрели, как мы ебашим друг друга. Потом нас стали разнимать. Подошел один ко мне и говорит - зачем девушку бьешь? Я ему - это я ее бью?! Я не знаю, куда от нее деваться! А мусор мне говорит - так иди от нее. Я повернулся и пошел было, а Оля мне орет - стоять, козел!. И как даст пинка в зад. Мусор ей говорит - ты ж сама к нему лезешь первая, это ж видно, зачем тебе это нужно? А Оля орет на весь вокзал - он мне изменяет, но я все равно хочу быть с ним! Мусора давай ржать. Смеются, говорят, надо же, какая любовь! Я злой, от нее свалить хочу, а Оля хватает меня за шкирку. И говорит, милый, давай помиримся. Хоть ты и гуляешь, а все равно мой на всю жизнь. Прижимается ко мне, и мы начинаем целоваться. Мусора нас подначивают - вот так, это гораздо лучше, чем морды друг другу бить. После поцелуев мы немного протрезвели. Помирились, посмотрели на время. И видим, что нам пиздец. Около часа ночи. Электричек нет, да нам к тому же нужна Белорусская дорога. Чего делать? Стали просить мусоров забрать нас, ждать, мол, придется первую электричку, а холодно стало. Мусора нам говорят - не, вы пара прикольная, ну вас на хуй. Давайте ждите электрички, потом домой, потом друг другу рожи бейте дома или любовью занимайтесь, а на улице драку не затевайте больше. И свалили от нас. А мы взяли тачку и поехали в Кунцево.
Ждали там электрички на скамейке с пивом, да совсем замерзли. Оля особенно стала давать дубаря, да и я весь задубел. Решили не дожидаться, а завернуть к мамане. Снова остановили тачку и поехали домой. Полчетвертого явились к мамане с фингалами под глазами. Маманя злая была, а как увидела наши лица разбитые, выслушала нашу историю - схватилась за сердце и сказала: дети мои, вы когда-нибудь убьете друг друга. И мы свалились спать не раздеваясь. Вот такой был день города у нас.
Где-то в полдень мы проснулись и поняли, что простыли. Потому что ночью было холодно, а одеты мы легко были. Не ожидали, что так загуляем. Более того, пенсию мою мы всю прогуляли, осталось рублей 250. Хреново. Маманя показывала нам свой характер галимый. Все от нас заперла, все продукты держала под замком. Чтобы взять картошку, нам приходилось по балкону перелезать на ее половину, где она ныкала продукты. С нами она не разговаривала, только ругалась. Мы решили чуток отлежаться, как-то дотянуть до среды и съебаться на дачу снова. Покупали только пару бутылок пива в день и 4 пачки самых дешевых сигарет «ТУ-154», которые тогда стоили 2.50 р. Вечером в понедельник я захавал пачку кода и пачку коделака, и Оля тоже. Мы не хавали код почти три месяца, и поэтому нас накрыла приятная волна глубокого кодеинового опьянения. Перло часов 14. Здорово кайфовали.
Прожили мы так до среды, в среду, едва маманя ушла на работу, собрались да и поехали на дачу. Приехать-то мы туда приехали, а денег снова в обрез. Чего делать? Пошли собирать цветные металлы, так чтоб их собрать на приличную сумму, надо дня два-три собирать. А денег у нас нет практически! Сегодня мы еще можем жить привычно, а что завтра делать будем? Вернее, что делать, мы знали - собирать цветные металлы, а где добыть на сигареты и выпивку? На тушенку? Картошку мы больше не покупали, Оля ночами тихо выкапывала ее с соседних участков. Везде - понемногу, чтоб незаметно было. Но ведь нужно что-то и помимо картошки! Кроме того, поблизости мы уже со свалок большую часть цветного вторсырья выбрали, приходилось его искать подальше. В ходе поисков мы вышли на опушку леса и увидели ту самую деревушку с церковью и кладбищем. Оля так посмотрела на нее и говорит мне - давай, я схожу туда. Зачем? - спросил я. Оля мне ответила - да так, прогуляемся, может, найдем чего. И мы направились к этой деревушке.
Там не было ни души, хотя после дня города погода начала приметно улучшаться. Прекратились ежедневные дожди затяжные, немного потеплело. Но здесь не было никого в середину недели. Ни одной живой души. Церковь была закрыта. По расписанию, службы здесь совершались только по выходным и большим церковным праздникам. Пока я осматривал церковь снаружи, Оля гасала по деревушке. Она несколько раз обошла два запущенных дачных коттеджа. Потом вернулась ко мне и сказала, - как думаешь, милый, здесь вроде давно никого не было? Я так оглядел эти заборы и дворики. Заросли не хуже теткиной дачи, ни следов колес авто во дворике, ни следов грязи на крыльце не было. Ворота и калитки давно не открывались. На это указывали слежавшиеся листья многослойные пред ними. Никаких следов во дворе. Да, похоже тут давно никого не было, сказал я. Оля со мной согласилась. На деревенской свалке мы нашли немного вторсырья, взяли его. И вернулись на дачу. Оля послала меня за сигаретами, пивом и водкой в ларек, а сама стала ковыряться в ящике с инструментами. Когда я вернулся, она сготовила похавать макароны. Больше ничего не было у нас. Похавали, выпили по сто грамм, Оля заварила нам купца.
Знаешь, милый, сказала она вдруг, лукаво посмотрев на меня. Давай пойдем на дело. Жрать - то ведь нечего завтра будет. А куда, спросил я, не въезжая в ее замысел. Да в деревню ту, где церковь, сказала она. Я попробую залезть в окно и открыть дверь изнутри. Может, чего интересного найдем в этих домах. Что продать можно будет завтра. Опять же алюминия там взять с кухни можно будет. А ты на шухере постоишь, хорошо? Пойдешь со мной ведь?
Вот так, Зоя! Все так просто предложено было. Предложено было также, как сходить на свалку за цветными металлами. И что я должен был сказать или сделать? Что я никогда этого не сделаю? А почему, собственно говоря? Ведь цветные металлы такими темпами надо собирать два дня еще, а как-то эти дни жить нужно. И как? Кто мне ответит на этот вопрос? Можно сказать, надо работать, надо зарабатывать. Я зарабатывал только, собирая цветные металлы, а в офисе я только работал и получал зарплату. А что делать, если работы нет, ежели по разным причинам на работу не берут? Что делать? Маманя говорила, что люди работают на любых условиях, чтобы не умереть с голоду. В трудах и статьях Кары-Мурзы не раз вспоминается какой-то скандинавский роман о бедняке, умирающем с голоду, но не смеющим украсть даже булку с прилавка, хотя это сделать было легко. Профессор давал этому феномену такую интерпретацию: в гражданском обществе с протестантскими ценностями против отверженных все и всё: полиция, церковь, общество и он сам. Он действительно чувствует себя отверженным и проклятым Богом, и соглашается со своей участью умереть голодной смертью. Может быть, и так. Но я-то с такой участью не согласен, как не согласен с тем, что рожден для того, чтобы зарабатывать деньги и обеспечивать будущее своих детей. И я чего, умирать буду? Голода я не знал настоящего, но испытывать его я согласен не был. И что могли сказать моралисты мне? Что это нехорошо? Не спорю, а какая альтернатива была на тот момент? Что на это статья есть? Содержимое 158 статьи УК РФ мне было известно без них. Равно как и то, что большинство дачных краж никогда не доходят до ментовки.
А любимая моя продолжала: знаешь, надо только нам перчатки обязательно одеть, чтоб пальчики там не оставить. А еще во все темное одеться. Ничего светлого в одежде быть не должно! Ну, это чтоб нас в темноте незаметно было. Ого! - подумал я. Да она все это уже знает, опыт у нее явно есть. И не только опыт работы на трассе, но по скоку тоже. Иначе откуда она сказала бы про темную одежду? И чем я лучше ее? Я давно хожу по грани, закон нарушать не в первой. Что тут такого? Там никого нет, риск минимален, равно как и выигрыш в случае успеха. Что особенного может быть на заброшенной даче? Почему бы не попробовать? Да что тут плохого вообще? В конце концов, в детстве я мечтал стать бандитом с большой дороги. Отчего бы мне не попробовать себя сейчас в криминале, хотя бы и мелком? А что - ведь предоставление заведомо недостоверной отчетности с целью ухода от налогов - ведь это криминал тоже, просто статьи разные. Чем хуже этого дело чрез шнифт? С точки зрения закона, то и то преступления, на которые есть соответствующие статьи в УК.
Так что не было никаких моральных терзаний, как их не было, когда в марте я согласился поработать пассажиром у афганцев. Что это статья, что могут спалить и намотать срок - это я понимал, как понимал и то, что это маловероятно. Я ушел со своей подругой в никуда, подруга моя оказалась с криминальным опытом. Я учился всему, в том числе и уходить от налогов. А отчего же мне не поучиться стоять на шухере, мерить, идти на скок? В жизни все пригодиться. Я сказал своей любимой - я с тобой готов и на мокруху идти. Ведь заебало уже все. Я знаю, милый, - сказала мне Оля. Да ты не ссы, все будет хорошо.
И вот, около половины десятого влюбленная пара в первый раз пошла на дело. Взяли перчатки, оделись в темное все, внимательно себя осмотрели. Оля взяла стеклорезку, стекольную замазку, пару длинных гвоздей, пассатижи, отвертку, перочинный нож, стальную проволоку, шило, рюкзак с парой сумок. Шли не по дороге, а чрез лес с фонарем, как вышли на опушку, сразу фонарь потушили. И по тропинке направились к деревне. Оля сказала мне - на месте только шептать или объясняться знаками. Я руку опускаю вниз - присядем оба, поднимаю руку - поднимаемся. И рукой показываю, куда идти. Я кивнул головой. Оля меня поцеловала, и скоро мы очутились в кустах у забора. Близилось полнолуние. Небо было ясное, и кругом все было залито лунным светом. Мне это не понравилось. Ведь под луной нас можно было рассмотреть.
Дома были темными, видимо, там точно никого не было. Мы тихо потоптались возле забора, пролезли чрез щель возле дома. На участке, стараясь не шуметь, пробрались к заднему окну дачи. Оля чего-то поколдовала с замазкой. И прилепила ее к стеклу в двух местах. Действуй, сказала она мне. И тут мы услышали шаги за оградой. Оля махнула рукой вниз. Мы оба тотчас присели и замерли. Где-то вблизи хрустела щебенка, казалось, кто-то идет к нам, сердце мое бешено билось. Потом шаги вроде стали удаляться. Оля шепнула мне, что постарается узнать, что это. И тотчас бесшумно исчезла за углом. Я ждал ее минут пять или чуть больше. Ожидание на корточках было тяжелым, а душевное состояние - ужасным. Быть одному на чужом участке без любимой было очень стремно. Шаги удалялись и вскоре смолкли, потом я услышал шуршание листвы и рядом со мной оказалась Оля. Она зашептала: Слыш, там мужик просто ходил и курил, а сейчас он ушел в церковный двор. Пошли, позырим вместе. И мы тихо, стараясь не шуметь, подошли к другой стороне забора и стали смотреть сквозь щели забора. На улице было пустынно, только в церковном дворе в одном одноэтажном строении горел свет. Он туда вошел, шепнула Оля. Наверно, это церковный сторож, предположил я шепотом. Оля кивнула головой в знак согласия. Мы притаились за забором и ждали долго, пока в том строении не погас свет. Потом ждали еще какое-то время. Было тихо кругом. Около полуночи Оля шепнула мне: Пошли! И снова направились тихо к окну с уже наклеенной замазкой.
Там я достал из кармана стеклорезку и начал резать стекло. Оля сказала мне, что надо резать стекло там, где рамы окна сходятся. Чтоб она могла открыть окно рукой, подняв задвижки. Стеклорезка шла по стеклу с каким-то взвизгиванием. Я вырезал прямоугольник, Оля взяла замазку и надавило на стекло. Раздался тихий треск, стекло выскочило, но не разбилось. Оля аккуратно вытащила его и положила подальше в кусты. Лицо ее прямо светилось счастьем. Получилось! - шепнула она мне на ухо и чмокнула меня в щечку. Потом пошарила рукой, открыла верхнюю и нижнюю задвижку, со скрипом открыла окно. И шепнула мне: милый, подсади. И я подсадил свою подругу в совместно взломанное нами окно. Она туда залезла. Потом высунулась из окна и сказала, чтобы я шел к двери - она попробует сейчас открыть ее изнутри. Я тихо направился туда и стал там ждать. Где-то чрез минут пятнадцать я услышал скрип в замке. И дверь тихо приоткрылась. Замок был такой, что открывался изнутри без ключа. Оля встала в дверном проеме и молча поманила меня рукой. И я шагнул вслед за ней на чужую дачу.
Там мы не пользовались фонарем, шуровали в полной темноте. Оля шарила везде, но там было обычное дачное старье. Я ей сказал - залезли, а хули мы тут найдем. Оля шепнула мне: давай всю посуду алюминиевую соберем. Прошли на кухню, сунули три алюминиевых таза, миски, кастрюли, ложки алюминиевые в рюкзак. Пока я собирал все это, Оля пошла шарить в комнате, а я думал, что надо поскорее съебываться отсюда. Оля скрипела в комнате. Когда я выбрал весь алюминий, она вошла. В ее руке была хрустальная ваза. И две бумажки. Милый, посмотри, чего я нашла во внутреннем кармане куртки, сказала она. Я глянул и охуел. Это была штука и сто баксов. Где? - спросил я. Это в кармане внутреннем старой куртки было. Мне вспомнилось, как однажды я в Иерусалиме засунул во внутренний карман сумки триста баксов, потом никак не мог их найти, думал, что торгующие бедуины их у меня стырили незаметно. А чрез год случайно заглянул в тот карман. И нашел эти триста баксов. Видимо, здесь была аналогичная история, только забытые деньги нашла моя любимая. Дар Неба влюбленной паре. Благословен Добрый и Творящий добро - только и мог сказать я. А потом сказал, - Лапочка, денег у нас до выходных точно хватит, съебываемся отсюда поскорее, пока нас тут не спалили. Оля меня поцеловала и сказала, - милый, я тоже думаю, что пора делать ноги. Мы тихонько вышли, прикрыли дверь, спустились с крыльца. Луна озаряла деревушку своим холодным серебристым светом. Было все тихо. Ни души. Мы тихонько пересекли участок, вылезли чрез щель. Где-то вдали лаяли собаки. Мы тихо отходили, потом быстро чухали чрез поле. Полтретьего вернулись на нашу дачу. Вот так мы взяли одну дачу. Что было, то было. Дома попили водки, пива. И свалились замертво спать.
Я не думаю, что это было круто или красиво. Но это было, и мне за это не стыдно. Зоя, а что нам делать было? Деньги - то нужны, курить, бухать, торчать, жрать надо. Когда я работал, я так никогда не делал. Так на последней работе я просто стал лишним с помолвкой этой директрисы юной Янки. А помыкать собой я не позволю. Могу долго терпеть, но взорвусь рано или поздно. На работу просто так меня, посмотрев на мою трудовую книжку, брать не хотят. Там видно, что что-то не то. Почему трудовой стаж идет с тридцати пяти лет, - сразу вопрос. Паспорт еще смотрят. Поздний брак, быстрый развод. И желающих связываться со мной по работе в управленческом аппарате не находится. И чего делать? С голода умирать я не собирался, любовь свою хотел сохранить. Вот мой асимметричный ответ дешевому миру. И пускай этот ответ тянет на ряд статей УК РФ, но только не ломки меня до него довели. Не наркота. А социальный расизм благополучных хищников, шакалов и баранов. Мне надо курить, мне надо бухать, мне надо торчать, мне надо любить свою девушку, отверженную вами же, мне надо жрать. Легально добывать деньги вы мне не даете, потому что я вам не нравлюсь. И чего? Пришлось добывать деньги нелегально. А что - это не труд по-вашему? Тот же труд, только нелегальный.
Нет, истину сказал Иисус: не судите, да не судимы будете. А раз взялись судить - так не обессудьте потом! Закон есть закон, но есть и милость, которая преимуществует пред судом. Так что Высший суд нас оправдает. А остальное нам по хуй!
На другой день поехали мы в Тучково, потому что там цыган видели. Хотели там загнать хрустальную вазу, там и загнали ее за сотку. Цыгане там были, это точно. На станции там цыганки к нам прикапались. В первую очередь к Оле. Давай, красавица, погадаю, позолоти ручку, - это она Оле все говорит. А Оля ей: героин есть? Цыганка не удивилась, а посмотрела на нее и спросила - а тебе нужно? Оля говорит: да, мне и ему нужно. Цыганка что-то к своим отошла, чего-то там базарили они по-своему. Не знаю, просто шарик они нам за пятихатку принесли чрез минут сорок. Ну, что совсем кинули - не скажу. Герыч там был в малом количестве, но это была такая шняга цыганская, что мы решили больше ее никогда не брать. Прет слабо и мало, просто денег жалко на такое большое дерьмо переводить. А все равно разок двинулись на теткиной даче.
И вот после этой вмазки началось. Начались ежедневные утренние позывы тошноты у Оли. Несколько раз ее просто рвало по утрам. Сначала мы думали, что после вмазки, потом - что она что-то съела нехорошее. Об истинной причине тошноты мы тогда не подозревали. И продолжали нашу привычную жизнь. Собирали цветные металлы, трахались по несколько раз в день, бухали, чифирили. Деньги у нас были, в Москву мы ехать не хотели. Нам и здесь было очень хорошо. Мы жили вольной жизнью, и никто на нас не орал. Слуха о взломе дачи в деревушке до нас не доходило. Да там никого и не было на буднях, только на последующие выходные народ стал съезжаться. И все старичье. Нас они не знали, совершенно не интересовались нами, да и смешная бабка верно рассказала про нас. Что живет здесь племянник владелицы дачи со своей молодой женой. На какое-то время мы разрешили свои проблемы. Что будет дальше - об этом мы не думали. И не подозревали, что нас уже не двое, а трое. Что двое стали воистину одной плотью на теткиной развалюхе.
Да, Зоя, вот такая у меня была на вид неправильная жизнь. А знаешь, тогда мы оба были очень счастливы. Потому что никто на нас не орал, никто не говорил, что - самое последнее дерьмо по жизни. И жили, как у нас получалось. Источником наших доходов были цветные металлы, стеклотара и мелкий криминал. А самое смешное было в том, что взять дачу Оля решилась по слышанному от разных клиентов и от пацанов у себя дома да по виденному в фильмах разных. Захотелось ей попробовать себя в амплуа воровки. Хотя судимость именно за кражу чрез шнифт у нее была. Год на условке проходила за это. Тогда ее на деле повязали, а со мной сходила фартово. Вот скажи мне кто раньше, что стекло буду вырезать, да подругу свою подсаживать в окно, что с любимой на дело пойду - разве б я поверил этому?! А было, и удача нам улыбнулась, как улыбалась еще не раз. Так любимая мне сказала сама - я покажу тебе настоящую жизнь. Показала, бля, что и говорить. И я не жалею об этом. Ведь тогда мы чувствовали себя по-настоящему вольными и счастливыми.
А знаешь, чего? Давай, пива возьмем еще, сигарет да мотанем в Можайск. Погуляем там, может, чего замутим, а я по дороге расскажу тебе дальше про то, как той осенью сладкая парочка покуролесила.